– Простите меня, Лев Иванович, увлекся – вон как вас задержал.
– Да нет, это вы меня извините, Иван Георгиевич, что я вас задержал, вас уже, наверное, дома заждались.
– Да некому ждать, – пожал плечами Самойлов. – Моя жена, к сожалению, не разделяла моей страсти к истории родного края, хотя для нее он куда роднее, чем для меня, и мы расстались. Ее можно понять – ну, разве это нормально, когда муж на все летние каникулы уезжает в область и возвращается только осенью, нагруженный массой совсем ненужных, на ее взгляд, вещей, которыми захламляет дом. К счастью, дом достался мне от родителей, поэтому она просто забрала нашего сына и ушла, а потом вообще из города уехала, так что сына своего я с тех пор не видел. Даже не знаю, где они живут, – грустно улыбнулся он. – Понимаете, я просил жену сообщить мне их адрес, а она отказалась, объяснила, что, если я буду хоть так общаться с сыном, из него вырастет такой же неудачник, как я.
– Иван Георгиевич, а ведь вам нужен помощник, трудно же весь день на ногах, – сочувственно произнес Гуров.
– Когда человеку интересна его работа, ему ничего не трудно, – возразил Самойлов. – Это же радость, когда видишь, как у детей глазенки загораются, и слушают они тебя, открыв рты. Но вы ведь хотели сказать не помощник, а преемник, да вот только постеснялись.
– Ну, и преемник со временем, – вынужден был сознаться Лев Иванович.
– Понимаете, в эту работу нужно всю душу вкладывать, а в современном прагматичном мире таких энтузиастов мало, даже у нас здесь, где люди живут в массе своей по старинке. А оставлять дело всей своей жизни равнодушному человеку – больно и горько, – с тоской в голосе произнес Иван Георгиевич, который, наверное, и сам не раз думал над этим.
– Ну, неужели нет ни одного подходящего человека? – удивился Гуров.
– Есть одна девушка, вот ей-то я бы со спокойной душой все оставил, потому что ей небезразлично, ей, как и мне, все это интересно. Но!.. – Самойлов развел руками.
– Есть какое-то препятствие, – понял Лев Иванович.
– Это старшая внучка Михаила Михайловича, Танечка! – объяснил тот. – А он вряд ли одобрит такой ее выбор.
– Вы знаете, я ее видел, она производит впечатление очень серьезной девушки. А вот по поводу того, одобрит или нет, я бы не был так уверен. Если решение Татьяны найдет понимание со стороны бабушки, то все препятствия будут сметены в считаные секунды, если они, конечно вообще, существуют, – подбодрил его Гуров и пообещал: – Я сейчас сделаю несколько звонков, а потом мы с вами пойдем.
Он не стал дожидаться звонка Андрея Сергеевича, опасаясь, что тот может прозвучать не вовремя, да и Орлова следовало поторопить, а то что-то запаздывала от него информация. К счастью, и у того, и другого уже было что ему сообщить, и услышанное очень естественно ложилось в уже созданную им схему.
Когда они собрались, Гуров, переложив пистолет из наплечной кобуры в карман полушубка, решительно сказал:
– Иван Георгиевич! Я вас до дома провожу. И не возражайте! А еще попрошу никому ночью дверь не открывать! Считайте это приказом!
– Ну, что вы, Лев Иванович! – удивился Самойлов. – У нас очень спокойный город, и фонари кругом горят. Да и кому я нужен? Кроме того, живу я далеко.
– Не спорьте, мне виднее, – настаивал Гуров. – А прогуляться по морозцу – одно удовольствие.
– А вот я хоть и родился здесь, а к морозам так и не привык, – виновато признался закутанный до ушей Иван Георгиевич.
Он запер дверь, и они пошли по действительно хорошо освещенным улицам, причем Гуров шел по ближней к домам стороне, потому что от проезжей части Самойлова закрывали огромные сугробы, за которыми его из-за небольшого роста было совсем не видно. Лев Иванович не вынимал руку из кармана, сжимая там рукоятку пистолета, и основания для такой предосторожности у него были. Иван Георгиевич рассказывал что-то по дороге, показывая на дома, мимо которых они проходили, – должно быть, об их истории, но Гуров его не слушал, а внимательно контролировал улицы и особенно перекрестки. Когда они должны были свернуть на улицу, где находился дом Самойлова, оказалось, что она-то как раз и не освещена. Света полной луны вполне хватало, чтобы не заблудиться и не упасть, но идти дальше было опасно совсем по другой причине. Остановившись на самом углу и достав из кармана пистолет, Гуров прижал Самойлова к стене, закрыв собой, и, сняв ушанку, осторожно высунул ее из-за угла.
– Не псти, Кулоф, – раздался вдруг оттуда очень знакомый голос. – И сапку отень, а то плостутисся.
Льву Ивановичу даже напрягаться не надо было, чтобы вспомнить, кто это сказал. Это Тихий, очень заслуженный и уважаемый в уголовных кругах вор-рецидивист, получивший такую кличку вовсе не от фамилии, а от любимого выражения: «Серьезные дела шума не любят. Серьезные дела нужно делать тихо», и еще потому, что даже самые лихие его дела обходились без стрельбы, и на его совести не было ни одного трупа. Но при этом вопреки кличке характер он имел довольно беспокойный и авантюрный, и дикция у него была такая, что врач-логопед из известного фильма ему и в подметки не годился. Увидеть его здесь Гуров никак не ожидал, потому что годков Тихому было уже многовато, где-то под семьдесят. Лев Иванович, непонятно для чего, повертел в руках шапку, отогнул козырек, потом начал поправлять воротник полушубка и, закончив возиться, сказал:
– Привет, Тихий. Ты что тут делаешь?
– Ну, плин, и память у тепя! Покулять, плин, высел. Сифу я стесь, вот чефо! Итите тальсе спокойно! Фпелети фсе тисто!
– А что там было? – спросил Лев Иванович.
– Я, плин, Кулоф, от тел отосол, мне косуталстфо пенсию платит – не сля се я столько лет лес фалил. А сфоих я никокта не стафал.
– Значит, не отошел, раз сказать не хочешь, – заметил Гуров.
– А сто ты мне плисить мосешь? А нитефо! Я тепе доплое тело стелал, а ты исе нетофолен.
– Ты не мне сделал, а Самойлову, – поправил его Лев Иванович. – Ради меня ты и пальцем бы не пошевелил, не то что в мороз на улицу выходить. Я не в обиде, у меня работа такая. Но рассуди, я Ивана Георгиевича провожу, а вдруг к нему домой придут? Или через окно выстрелят?
– Ифан Кеолкиефич телофек сфятой, оп этом фесь колот снает. Ефо никто никокта не тлонет.
– То-то я сегодня одного лихого парнишку из музея шуганул! – усмехнулся Гуров. – А ты говоришь – не тронет!
– Как это? – удивился Тихий. – Ты хотес скасать, сто это за ним присли? Его хотели упить? Нет, Кулоф! Такоко пыть не мосет!
– Может, Тихий! Кстати, за Косолаповым тоже особых грехов не числится, для всей области – отец родной, а в него стреляли. Как думаешь, кому его смерть выгодна?
– Фсем не ф масть, – уверенно ответил Тихий. – Мы тут ни с какоко пока.
– Иван Георгиевич, вам сегодня дома ночевать нельзя, – решительно заявил Гуров. – У кого вы можете на несколько дней остановиться?
– Как нельзя? – всполошился Самойлов. – Мне обязательно домой надо! У меня кошка там!
– Она что, в доме заперта?
– Нет, она по вечерам ко мне покушать приходит, – объяснил Иван Георгиевич.
– Ничего с ней не случится! – успокоил его Гуров. – Раз она где-то завтракает и обедает, то и поужинать там сможет. Так, куда мне вас отвести?
– Да некуда, – растерянно ответил тот.
– Зато я знаю, куда. Тихий, до дома губернатора отсюда далеко?
– Лев Иванович! Да что вы такое придумали? – в ужасе воскликнул Самойлов. – Я – и в дом к губернатору? Кто меня туда пустит? Да и неудобно это – у людей такое горе, а тут я явлюсь!
– Ничего! Я их попрошу, и они будут вам очень рады, – заверил его Гуров. – А я буду за вас спокоен, потому что уж там-то вас точно никто не тронет. Тихий, так далеко?
– Та не осопо. Плокуляться лешил?
– И заодно с тобой побеседовать, – добавил Гуров.
– Сля! Не о сем нам с топой кофолить!
– А это как посмотреть! Ну, куда нам идти?
– Телт с топой! Пловосу! – вздохнул Тихий и свистнул.
Они пошли в обратную сторону, причем Самойлов шел впереди, потому что по расчищенной части тротуара втроем было не пройти.
– Тихий, ты понимаешь, что один мой звонок в Москву – и здесь высадится такой десант, что от вашей спокойной жизни даже помину не останется. Так что молчать тебе совсем невыгодно.
– У меня тейстфительно тихая сиснь. Сифу – хлеп сую.
– А кто же тогда дорогу нам с Самойловым расчистил? Ты один? – язвительно спросил Гуров.
– Ну сто ты са телофек такой! Ну, есть тут у меня палниски, – и Тихий мотнул головой назад.
Гуров быстро обернулся и увидел, что в некотором отдалении за ними шли четыре мужские фигуры.
– Их и послал, та и сам посол, стопы на тепя посмотлеть, как ты клутиться путешь, как телт в лукомойнике. А потом потумал, сто не стоит лисковать, вот мы тех и тулнули, опьяснили, сто они атлесом осиплись.
– Значит, позлорадствовать решил? Ничего, это я переживу. А вы их точно только турнули или…
– Сатем обисаесь? – действительно обиженно спросил Тихий. – Мы люти милные.
