По связи ГАИ сообщали:
– Разыскиваются “Жигули” вишневого цвета седьмой модели, горзнак номер... При обнаружении машину не останавливать, если она стоит, к машине не подходить. Срочно сообщить ее местоположение либо маршрут движения дежурному.
* * *
В машине Гурова имелся аппарат связи с ГАИ, но в момент передачи, что его машина разыскивается, полковник зашел в пункт обмена валюты. Деньги кончились, и он зашел обменять сто долларов, которые у него остались еще со времен службы у Юдина. Это была не последняя сотня, но доллары кончались, и вскоре Гурову предстояло, как обыкновенному менту, жить на милицейский оклад.
Все живут, и я проживу, успокаивал он себя, направляясь к “Жигулям”, хотя за время работы в коммерческой структуре избаловался изрядно. Он был так огорчен предстоящим бытом, что не обратил внимания на двух мужчин в штатском и бойца ОМОНа в камуфляже и с автоматом, висевшим на плече, которые осматривали шикарную иномарку, стоявшую неподалеку от машины Гурова. Он достал ключи, думая об осклизлых пельменях, которые вскоре станут мечтой его холостяцкого существования, когда почувствовал, что его взяли под руки, и услышал мужской голос со знакомой интонацией:
– Только без глупостей, Лев Иванович. Вас просили подъехать в прокуратуру.
Конечно, оперативники могли взять Гурова так, что ему пришлось бы падать на мокрый тротуар, устраивать бой, который неизвестно чем бы кончился. Ведь омоновец в таком случае оставался на ногах, а приклад “Калашникова” штука твердая.
Но гэбэшники получили приказ разыскать полковника милиции и доставить его в прокуратуру. И хотя старший группы недавно беседовал с генералом Орловым и был предупрежден, что полковника следует опасаться, он не ожидал, что реакция на достаточно вежливое предложение окажется столь бурной. Тем более что генерал не счел своим долгом предупредить, что подходить к Гурову сзади вообще опасно для жизни.
Для своего возраста Гуров был очень быстр и прекрасно координирован. Гэбист еще не договорил, как сыщик, слегка присев, развернулся на сто восемьдесят градусов, одновременно нанося удары. Одному штатскому досталось ребром ладони чуть ниже уха, второму ребром ботинка по голени. Оба упали, получивший удар по ноге зашелся криком, другой свалился молча. Молодой омоновец, который вообще был не в курсе происходящего, не знал, что задерживают старшего офицера, застыл в нелепой позе, так как на последнем шаге поскользнулся.
– Возьми свою пукалку за ремень и аккуратно опусти на землю, иначе я продырявлю тебе правое плечо, – сказал Гуров. В одной руке он держал слетевшую шляпу, в другой – пистолет.
Дело происходило в два часа дня на Цветном бульваре, рядом с Центральным рынком. Секунду назад народу здесь было – не протолкнуться. Но москвичи, да и гости столицы тем более, приобрели, а точнее, вернули данный им от рождения инстинкт самосохранения. Оперативники только падали, Гуров ловил соскользнувшую шляпу и вынимал “вальтер”, а люди уже брызнули в разные стороны.
– Ты в Чечне еще не был? – спросил омоновца Гуров, опрокидывая ногой приподнявшегося было оперативника.
– Никак нет! – Омоновец заворожено смотрел на вороненый ствол “вальтера”.
– Значит, стрелять в городе не научился. Помоги начальникам, а я на секунду отъеду.
Гуров сел в свои “Жигули”, которые тут же затерялись в потоке машин.
У них радиосвязь, меня к мэрии не подпустят, рассуждал Гуров, сворачивая с Цветного на Петровский бульвар. Тут же ожила внутренняя линия.
– Разыскиваемые “Жигули” двигаются по Петровскому бульвару в сторону Пушкинской площади.
Гуров выключил переговорник, свернул направо в переулок, выкатился к желтому, некогда родному дому, известному на всю Россию как Петровка, 38. Он припарковался в гуще машин, пошел вдоль, разглядывая водителей в надежде увидеть знакомое лицо. Но прошло слишком много времени с того момента, как сыщик покинул альма-матер: за рулем сидели сплошь молодые ребята.
Наглость – второе счастье, вспомнил Гуров присказку известного рецидивиста, открывая дверцу милицейского “Мерседеса”. Падая на заднее сиденье, он протянул удостоверение к самому лицу опешившего водителя.
– Главк! Полковник Гуров. Быстро к зданию мэрии!
– Товарищ полковник, хозяина жду!
– Ты обернешься прежде, чем твой хозяин почистит ботинки! Двигай, парень, ты ждешь начищенные ботинки, а у меня особо опасный уходит.
Водитель включил всю иллюминацию, выехал со стоянки, рванул к Садовому, нарушая все, что удавалось нарушить.
* * *
А у мэрии народ уже толпился вовсю, еще не создавая единой непроходимой массы, так как трибуна пустовала, приветствовать, клеймить, просто глазеть было не на кого.
Крячко стоял с оперативниками неподалеку от ограды “Белого дома”, наблюдая за происходящим. На легком ветру трепыхались довольно жалкие плакатики с крикливыми прыгающими буквами. Содержание их было различно, часто прямо противоположно, пересказывать долго и бессмысленно. Крячко отметил, что по сравнению с недавним прошлым при всем различии лозунгов существует и определенное единство. Отсутствуют слова: “Да здравствует!”, “Слава!”, “Приветствуем!”, “Единство!”, “Счастье!” Вместо них можно было прочитать: “Позор!”, “Долой!”, “Убийцы!”, “Смерть!”
И все это вместе, рядом, держат плакаты одинаковые люди, хотя Крячко, как опытный опер, разделил митингующих на группы.
Пьяные, плохо одетые мужики, едва державшиеся на ногах женщины неопределенного возраста – эти пришли сюда из ближайших кварталов просто поглазеть, выпить с “дружком”, которого минуту назад не знали вовсе.
Особую жалость вызывали две группы противоположного пола. Женщины, которые и в комитетах никаких не состояли, объединенные материнским горем, требовали вернуть сыновей. Мужчины, ветераны войны, почти никто из них не приколол боевых наград на верхнюю одежонку, но их легко было определить по седине, морщинам и потерянности. Были среди них и сильно поддавшие, которые невнятно что-то кричали, разевая беззубые рты. Другие, трезвые, одетые поприличнее, отличались молчаливой сосредоточенностью и походили на состарившихся детей, которые силятся вникнуть в происходящее, но ничего не понимают.
Стоявшая поодаль, ближе к своим иномаркам молодежь, покурив и перебросившись с окружающими несколькими словами, не задерживаясь, покидала площадь. Они выделялись не только молодостью и одеждой, но и ростом. Новое поколение обогнало отцов и матерей по всем статьям. Ребят не интересует, кто кого и с какой целью, у них свои заботы.
– Вот перевернется власть, возьмут вас каленым железом за больное место, враз политиками станете, – сказал кто-то из оперативников, глядя на молодежь.
– Рассказывают, что во время войны героями становились люди, совсем не боевые в обычной жизни.
– Где же Гуров?
– Я же предупреждал, что Леву тормознут, – сказал старший из оперов. – В ихнем главке не одни мудаки служат, имеются такие головастики – позавидуешь.
– Гуров сейчас прибудет. – Крячко взглянул на Часы.
– Лева отличный опер, но живой человек, – возразил ветеран. – Так что, Станислав, хватай вожжи и правь.
Вдалеке завыла сирена, звук налетел, сверкнул лакированным боком “Мерседес”, остановился, из роскошной машины вышел Гуров, надел шляпу и направился к друзьям-коллегам.
–Ты, старина, с Гуровым десяток лет назад работал, а я с ним ежедневно сплю в обнимку, – торжествующе произнес Крячко.
– Здорово, парни! – сказал Гуров и снял шляпу, – Я вырядился, потому как стоять собираюсь среди иностранных корреспондентов, – и приколол на лацкан пальто карточку “Пресса”.
* * *
Александр Турин шел по бесконечным коридорам Останкинского телецентра, постоянно раскланивался с коллегами, просто знакомыми и абсолютно не знакомыми людьми, – такова участь телезвезды. Стоит не ответить на чье-то приветствие, начинаются обиды, обвинения в зазнайстве, иная злобная трепотня. Любой человек имеет право на плохое настроение, элементарную рассеянность, популярный телеведущий такого права лишен. Поэтому Турин был собран и внимателен, словно шел не полутемными коридорами, а находился перед камерой. Однако вынырнувшего из-за угла зава редакцией Турин не заметил, и начальник схватил его за рукав.
– Саня, привет! Как здоровьице? – Зав смотрел цепко, испытующе. – Кто-то из великих актеров сказал, что уважительной причиной неявки на спектакль может служить только смерть.
– Я не помню автора, но убежден, что великий не употреблял слова “явка”. Извини, я жив, можешь записать мне прогул.
– Черт с тобой! Учти, мы готовим для тебя материал – сенсацию! – Зав сложил пальцы в щепоть, поднес к губам и чмокнул.
– Признателен, надеюсь увидеть пленку не за час до эфира.
– Снимали не мы, пленку привезут с минуты на минуту. Да, старина, что бог ни делает, все к лучшему. Помнишь, ты собирался делать передачу о каком-то менте? Фамилия вылетела из головы. Ты ругался, что мент от съемок отказался. Было? Так вот, мне передали, что тот мент обосрался по самые уши. Если о нем чего снято, то тащи ко мне, велено передать наверх.
