— Обойди дом кругом. Сзади тебе откроют дверь на лоджии. Это мои соседи. Я сейчас позвоню им. Через квартиру выйдешь на лестничную площадку и поднимешься ко мне.
Я уже ничего не понимал.
— Поговорим, а заодно я расплачусь с тобой. Или ты так перепуган, что и деньги не интересуют?
— Меня интересуют деньги, когда у меня есть уверенность в том, что я смогу их в дальнейшем потратить.
— У тебя есть шанс и получить их, и потратить. Я заинтересована в тебе не меньше, чем ты в деньгах.
Нет, за время работы детективом у меня, конечно, были рекламации, но таких обещаний в стиле якудзы я еще не выслушивал. Вот стерва, а?!
— Слушай, извини, что на «ты», но не боишься, что я сейчас поднимусь и расшибу тебе голову?! Телефоном или утюгом — первым, что под руку попадется?! Тебе кто дал право так играть судьбами людей? Я что тебе — инструмент? Как вибратор?! После того, как я нашел девку, которую «пахал» твой благоверный, я не получил ничего, кроме постоянных опасений за свою жизнь и твоих базаров, типа — «приходи, а иначе тебе крышка»!!
— Не смей! Ты понял?! Не смей его касаться!!! Не смей…
Оп!.. Что это? Запоздалое раскаяние или кураж от недостатка слов для ответа?
— Немедленно иди ко мне. — Она помолчала. — Я вешаю трубку…
— Что, посмотрела, на месте ли «Тойота»?
— Да.
Хм… Сразу — и честно.
— Хорошо. Иду.
* * *
Я всегда хотел жить в такой квартире. Чтобы комнат было пять. Чтобы одной была спальная с огромной кроватью из белого дерева, другой — кабинет с библиотекой, а в самой большой, такой большой, что стены даже не бросаются в глаза, был камин. Еще бы я хотел, чтобы в моей квартире, так же, как в этой, на одной из стен самой большой комнаты с камином висели два подлинника кисти великого Рериха с гималайскими пейзажами, лишая смысла наличие этой стены. Стены и не было, было только пространство. Бесконечное, как время, которое потратил бы я, чтобы дойти до этого неестественно бордового солнца, спускающегося за гору… Я поднялся из мягкого кресла и подошел к картине. Бесконечность не имеет измерений, так же, как взгляд. Если он хотел, чтобы я не смог прикоснуться к его солнцу, то я и не смогу этого сделать. Оно отодвинулось от меня на то же несуществующее измерение бесконечности, что было между нами до этого…
— Интересуешься Рерихом?
В комнату зашла Любовь Витальевна, держа в руках серебряный поднос с арабским кофейником, двумя крошечными чашечками и еще чем-то, загадочно скрытым под белой салфеткой. Я перевел взгляд с подноса на подножие горы, за которую никогда не скроется бордовое солнце, и вздохнул.
— Скорее — вечностью, которая состоит из бесконечно заканчивающихся жизней.
Любовь Витальевна поставила поднос на столик у кресла и подошла ко мне.
— Эти картины очень дорогие. Саша любил их, как жизнь…
— Эти картины не имеют определения — дорогие и недорогие. Они бесценны… Во всяком случае — вот эта. — Я провел рукой по раме, не смея дотронуться до пейзажа.
Шкурко повернула ко мне голову, и в ее усталых, отекших от тяжести событий глазах я прочитал удивление.
Подойдя ко второй картине, я стер пальцем пыль с одной из вершин.
— Настоящий «Закат» находится во Франции. В частной коллекции. Но эта копия действительно стоит больших денег… Но все-таки давайте вернемся к нашим баранам… Итак, я хочу жить. Расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь об этом. И объясните, почему вашего мужа убивают в подъезде не вашего дома и это происходит в тот момент, когда я выполняю свою работу — слежу за ним по вашей просьбе?
Шкурко присела перед столиком на пуфик. Я, не дожидаясь приглашения, снова занял кресло. Глядя за тем, как она разливает кофе по чашкам, роняя капли на довольно дорогую скатерть, я подумал о том, что делиться с кем-то секретом легче, чем становиться его совладельцем. Вот ей сейчас, в ее положении, ничего не стоит взять и что-то рассказать мне. А как быть тому, кому она это «что-то» поведает?
— Любовь Витальевна, давайте определимся сразу — меня интересует только то, что касается или может коснуться меня. Я не желаю быть шкатулкой чужих секретов, тем более когда за них мне могут, как куренку, отвернуть голову. Я частный детектив. Только частный детектив не из фильма, а из жизни. Если бы я знал наверняка, что фильм закончится тем, что за мной никто больше не будет следить и я останусь жив, то я дал бы волю своему любопытству. Я работаю за деньги, а не для ублажения собственного желания знать чужие тайны.
— А я и не собираюсь с тобой общаться как со сплетницей-соседкой. Я беру тебя на работу.
Хорошо, что я не успел взять с подноса чашку с кофе, иначе бы обязательно опрокинул ее от неожиданности на то место, где на брюках находится замок.
— Что?..
— Я беру тебя на работу. В качестве частного детектива.
Я молчал. В такие минуты всегда лучше молчать. Собеседник и без вопросов удовлетворит твое любопытство. Понимая коварность моего молчания, Шкурко попыталась улыбнуться, но вышла не улыбка, а гримаса, предшествующая плачу.
— Ты что, на самом деле думаешь, что я хотела убить Сашу?!
— Вообще-то он мертв…
— Я любила его. И сейчас люблю… — Шкурко отвернулась.
Неужели я ошибся? Если она сейчас играет, то я совершенно, оказывается, ничего не знаю о людской подлости. Если нет, то…
— Сашу убили из-за меня.
Вот это — круто. Осталось выяснить — насколько.
— И ваша ревность тут ни при чем, да?
Она отрицательно покачала головой, глядя в мертвый камин.
— Тогда, наверное, кто-то решил наказать вас за то, что вы впервые в истории этого вида спорта стали президентом футбольного клуба. — Мне делать было нечего, поэтому, потягивая кофе, я начал выдвигать всевозможные версии.
Но я опять не угадал.
— Нет, все не то… — Было впечатление, что затягивание разговора было ей на руку. Любови Витальевне очень не хотелось оставаться одной.
Я снова посмотрел на копию Рериха.
— Скажите, у вас еще есть в доме картины?
— Да, одна. Саша повесил ее в своем кабинете.
— Можно посмотреть?
— Конечно… — Шкурко тяжело вздохнула и так же тяжело поднялась.
По дороге в кабинет мне удалось задать ей еще один вопрос:
— Александр Олегович увлекался живописью?
— Он работал в школе живописи. Преподавал… — Шкурко поднесла ладонь к лицу и дернула плечами.
Черт возьми, эта женщина умеет держаться!
— Я знаю, что в семьях, где есть художник, на стенах квартиры непременным атрибутом являются произведения хозяина дома. Но почему-то я их не замечаю.
— Саша никогда не был хозяином.
— Вам не нравились его работы?
— Просто я не понимаю в живописи.
— Вы — диктатор в жизни?..
Ответить она не успела. Или не захотела, воспользовавшись моментом, — мы зашли в кабинет. Когда я взглянул на картину и все понял, я спросил ее в лоб:
— Вам известно имя — Зигфрид Шальке?
Шкурко на мгновение растерялась и ответила:
— Да… Саша познакомил меня с ним, когда он работал в дипломатическом корпусе в Германии.
— Кто работал? Саша или Шальке? — съязвил я.
— Саша, естественно. Шальке — художник.
— Ваш муж у него покупал картины?
Любовь Витальевна замялась.
— Не стесняйтесь, — посоветовал я, — вы наняли меня. Поэтому — я «ваш», не так ли?
— Да, Саша покупал у него. Но при чем здесь Зигфрид? Мы говорим не о нем.
— Сейчас поймете. А теперь я попробую угадать. Картины отправлялись в Россию дипломатической почтой?
— Да, Саша говорил, что вывозить из Германии картины — это такое же преступление, как и в России. Дипломатическая почта неприкосновенна…
— У него был свой человек в консульстве?
— Был.
— Хорошо. Как вы считаете, ваш муж нарушал таким образом закон?
Шкурко заметно занервничала. Если хочешь что-то узнать о муже — скажи о нем что-нибудь уничижительное в присутствии жены. Защищая его, она всегда перешагнет грань разумного.
— А по-вашему, есть дипломаты, которые не стараются обеспечить свое будущее? Саша вкладывал все средства в картины. Зигфрид ему в этом помогал. Но это не значит, что он совершал преступления.
— Кто? — опять уточнил я. — Саша или Зигфрид?
— Да никто! К чему этот вопрос? К чему все вопросы? Да, Саша отправлял картины почтой, но иначе вывезти картины было бы невозможно.
Я передумал. Что-то подсказывало мне, что начатый мною разговор не стоит продолжать. Во всяком случае, сейчас. Проведя рукой по полотну Фридриха, я повернулся к Шкурко.
— Вернемся к нашему разговору. Вы хотите нанять меня на работу. Я согласен. Но в том случае, если вы не попросите меня найти живую воду. Уж простите, Любовь Витальевна, такие слова… Частному детективу не приходится быть сентиментальным.
