– Разбегаются, что ли? – сочувственно спросил Крячко.
– За народом глаз нужен! – поправил Живаев. – Который за товар отвечает. Народ у нас сами знаете какой – без присмотра не оставляй! Бегемота уморят.
– Может быть, вы все-таки пригласите нас в квартиру, господин Живаев? – спросил Гуров. – Там все и расскажете. Всего пять минут. Подождут ваши зверушки.
– Ну, может, пять минут и подождут, – всего мгновение размышлял Живаев. – Заходите! Только я по собственному печальному опыту знаю – пустил мента в дом, значит, не жалуйся. Пока душу у тебя не вынет, все равно не уйдет.
Несмотря на такое пессимистическое вступление, Живаев все-таки посторонился и запустил гостей в квартиру.
– Где базар вести будем, граждане начальники? – развязно поинтересовался он. – В хоромы вас вести или по русскому обычаю – на кухоньке?
– Лучше, конечно, в хоромы, – сказал Гуров. – Интересно, как у нас бывшие бандиты благоденствуют.
– Ну вот, опять! – с укором сказал Живаев. – Сказано ведь, кто старое помянет…
Он распахнул дверь в комнату. Оперативники вошли.
Сержант Гусев не обманул. Живаев точно ни в чем не нуждался. Комната была обставлена дорогой мебелью и выстелена коврами. Предметов, пожалуй, было даже многовато для жилого помещения. Гурову показалось, что они попали на мебельную выставку. На стенах висели картины в тяжелых золоченых рамах – в основном обнаженные дебелые красавицы работы неизвестного, но, видимо, очень старательного художника. Красавицы были идеального розового цвета и смотрелись очень заманчиво.
– Нравится? – спросил Живаев с гордостью. – Никакой Третьяковки не надо! Сиди и любуйся.
– Да, завидно живешь! – согласился Крячко и тут же задал вопрос: – Неужели вся эта роскошь на трудовые доходы приобретена?
– А на какие же, начальник? – уже с глубокой обидой воскликнул Живаев. – Мамой клянусь, завязал я с проклятым прошлым! Да и куда мне теперь – с моей-то клешней. Ну ты сам посуди!
Он взмахнул у Крячко перед носом левой рукой, и оперативники вдруг поняли, что этой самой левой руки у хозяина, собственно говоря, и нет. Вернее, осталась от нее грубая культя, безобразно торчащая из закатанного рукава рубашки.
Крячко смущенно крякнул.
– Где ж это тебя, брат, так угораздило? – спросил он. – Извини, мы не знали… С такой штукой ты точно не боец.
– То-то и оно, – сердито сказал Живаев. – А получилось на зоне. Разборка там была, кое-кто сильно одеяло на себя потянул… Ну, не важно! Короче, меня задели слегка перышком. А на зоне – это не в больнице, ножи не стерилизуют. – Он хохотнул. – Короче, гангрена началась, тут мне копыто и оттяпали. Из-за этого мне досрочное вышло…
– Значит, нет худа без добра, – заключил Гуров. – Но не у одного вас, Живаев, несчастья бывают. Слышали, тут у вас поблизости милиционера на днях ранили?
– А то не слышал! – фыркнул Живаев. – Не смешите меня, гражданин начальник! Десять раз уже допрашивали по этому делу. Только, сами понимаете, не мог я мента с одной рукой завалить.
– Упаси бог! – сказал Гуров. – Дело не в том, Живаев. В тот день к вам в подъезд заходили два человека. Вот их портреты. Никого из них не знаете?
Живаев презрительно покосился на листы, которые разложил перед ним Гуров.
– Да видел я уже эту самодеятельность! – сказал он. – Вот этот у вас здорово на моего любимого актера похож. Стивен Сигал его зовут. Боевики любите?
– Я же говорил, что похож! – обрадовался Крячко. – Имя только забыл. Как ты говоришь – Сигал? Надо запомнить.
– Вы мне тут зубы не заговаривайте! – оборвал их Гуров. – Значит, незнакомы с этими людьми, нет? А где вы были в тот день, Живаев?
– Не помню, – хмуро сказал Живаев. – То есть помню. Как это где? В магазине я был. С утра как ушел…
Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент раздался звонок в дверь. Живаев мгновенно вскочил и быстро шагнул к двери.
– Это ко мне, – сказал он на ходу. – Должок сосед должен принести. Я мигом.
– Да это за нами, наверное, – невозмутимо заявил полковник Крячко, тут же поднимаясь и присоединяясь к хозяину. – Ребята заждались.
Лицо Живаева омрачилось, но он молча вышел в прихожую и, мельком глянув в глазок, отпер дверь. Крячко и за его спиной Гуров остановились в полутьме коридора. Живаев приоткрыл свою бронированную плиту совсем чуть-чуть, так что ничего, кроме смутной тени на лестничной площадке, оперативники не увидели. Они не успели даже глазом моргнуть, как вдруг Живаев резко захлопнул дверь и обернулся.
– Обознались квартирой, – сказал он сдавленным голосом.
– Ну-ка! – Гуров решительно отстранил его и, щелкнув задвижкой, выскочил на площадку.
По лестнице скатывалось эхо торопливо удаляющихся шагов. Гуров гневно оглянулся на Живаева.
– Присмотри за ним, Стас! – крикнул он и побежал вниз.
Глумов вошел в кафе, настороженным взглядом окинул зал. Владельцы заведения отделали помещение в стиле деревенской таверны, только к русской деревне это не имело ни малейшего отношения. Скорее это напоминало какую-то игрушечную деревеньку из старой немецкой сказки – так все здесь было аккуратно и чисто. Отмытые до янтарной желтизны дощатые столы, камин из ярко-красного кирпича, розовые официантки в кокетливых белых передниках – в другое время Глумова от всего этого просто стошнило бы. Но сейчас ему было не до мелочей, да и кафе это он выбрал практически наугад. Новой Москвы он не знал, не помнил и этого места. Просто, проходя мимо, решил назначить здесь встречу. В случайной забегаловке его никому не придет в голову искать.
Глумов, впрочем, не знал наверняка, ищут ли его здесь или же он сумел наконец всерьез оторваться от преследователей. Через финскую границу он переехал в составе туристической группы по чужому паспорту и тут же растворился на просторах своей необъятной родины. Она по-прежнему была щедра, широка и доверчива, и Глумов даже пожалел, что однажды ему пришло в голову поискать счастья в далеких краях. В конечном итоге все равно ничего хорошего из этого не вышло. Родина оставалась родиной, но старые связи уже не срабатывали – кое-кто из знакомых давно уехал, кое-кто умер, а кто-то просто исчез без следа. Вот был человек, шустрил себе, вертелся, имя его поминали на каждом углу, и вдруг – будто корова языком слизнула – пропал человек, и точка – никто и не знает, где его искать.
К тому же Глумов не торопился. Он столько лет не был на родине, что уже начинал забывать правила игры. Нужно было сначала хорошенько оглядеться, взвесить все, чтобы не наломать сгоряча дров. Пока что Глумов пообщался с тремя-четырьмя земляками, да и тем не сказал правды, ограничился туманными намеками. Серьезно решил говорить с единственным человеком – с Володькой Степанковым по кличке Кенарь. Так его прозвали из-за пронзительно-желтых волос. Теперь-то он здорово изменился – погрузнел, сделался невыносимо серьезным и отзывался исключительно на Владимира Григорьевича. За Кенаря мог и по роже съездить. Он даже волосы красил теперь в черный цвет. Насколько Глумов мог понять, Степанков подвизался теперь в таксомоторном бизнесе. Чем он там занимается, Глумов так до конца и не уяснил, но что Степанков не баранку крутит, это было совершенно точно. Что-то он там такое контролировал и распределял, и слово его имело большой вес среди матерых шоферюг. Глумову показалось, что Степанков вообще чувствует себя в новой Москве как рыба в воде и ему здесь многое по плечу. Давно минуло то время, когда они на пару рисковали жизнью. По пустякам, в сущности, рисковали. Хотя кто знает? Это сейчас все кажется пустяками, а тогда все было серьезно, и, кроме того, в этих пустяках выковывался характер.
Глумов осмотрел помещение и остался доволен. Никто тут его знать не мог, и опасности собравшиеся здесь люди не представляли – это были в основном средних лет мужики, среднего достатка и среднего ума, довольные своей судьбой и не знающие ничего в жизни страшнее, чем приказ о немедленном увольнении. Сейчас они расслаблялись за кружкой хорошего пива и строили планы на выходные – дальше их воображение не простиралось. Им не нужно было лезть из кожи, как Глумову. Ну что же, сам виноват – жил бы спокойно, как все люди, тоже бы сейчас в ус не дул – потягивал бы пивко и посматривал по сторонам довольными заплывшими глазками.
Глумов еще раз пробежался взглядом по залу и констатировал, что Степанков еще не появился. Он озабоченно посмотрел на часы и сел за ближайший столик. Рядом немедленно возникла улыбчивая официантка – в белоснежном передничке, с симпатичными ямочками на тугих розовых щечках.
– Что будем заказывать? – спросила она, откровенно кокетничая.
Глумов знал, что нравится женщинам, и сам был до них большой охотник, но сегодня он даже не улыбнулся в ответ. Настроение было не то.
– Два «Хейнекена», милая, и побыстрее! – вдруг прозвучал за спиной у Глумова повелительный хрипловатый голос.
