Сергей Высоцкий - Пунктирная линия (журнальный вариант)

— Ну уж... — подозрительно посмотрел на полковника Лежнев. И наконец его прорвало.

— Все тебе теща неправильно рассказала. Ни с кем я не ругался. Да противно стало! Не умею я подстраиваться, а перестраиваться... — Он в сердцах пнул ногой коробку от сигарет, да нерасчетливо — песок веером разлетелся по пляжу. Пожилой мужчина, идущий навстречу, укоризненно покачал головой.

— Стыдно и неприлично одним и тем же людям каждые пять лет менять свои убеждения. Вчера писал одно, сегодня — другое. А завтра — там будет видно! Помнишь, как я раздраконил хозяйчиков, которые цветы для рынка выращивают да по десятку свиней на подворье держат?

— Помню. Злой был очерк.

— Вот именно. А теперь я должен их на щит поднимать! Да, я тогда ошибался. Но что обо мне люди скажут, если я вот так запросто на сто восемьдесят градусов поверну? Проститутка, скажут, Лежнев.

— А как твой главный редактор, — с ехидцей спросил Корнилов, — тоже уходит? Ведь это он политику в журнале делал.

— А твой начальник? Прости, он у тебя новый. — Лежнев виновато поднял руку. — Неудачный пример. Знаешь, я считаю, что команда должна меняться полностью. Пришел новый лидер, с новыми идеями, с неприятием старых методов, он должен и новых людей с собой привести. Всех новых. А то что же получается? Сидит наверху какой-нибудь идеолог, два года назад собирал совещание редакторов — одни указания давал, сегодня — прямо противоположные. Один и тот же человек!

— Может быть, теперь эти указания совпадают с его личными убеждениями?

— А раньше он лукавил? Подлаживался? Вроде меня? Дудки, товарищ полковник! Таким виртуозам верить нельзя. Откуда известно, когда они настоящие? Вот это-то мне и противно. Дуют в новую дуду, даже не покаявшись. — И вдруг успокоившись, словно ни в чем не бывало, спросил: — От меня-то ты чего хочешь?

Корнилов рассказал про старика Романычева. Почувствовав, что Борис Андреевич сомневается, он добавил;

— Это дело по тебе. Ты — блокадник, знаешь, что такое сто двадцать пять граммов хлеба в сутки. И в очерках своих судебных никогда конформистом не был.

— Нечего меня комплиментами потчевать! — проворчал Лежнев, но полковник видел, что Борису Андреевичу приятны его слова.

— О чем вы так долго секретничали? — спросила жена, когда Лежнев, проводив полковника, вернулся в гостиницу.

— Обсуждали мировые проблемы, — попробовал отшутиться Борис Андреевич. Ему не хотелось говорить о предложении Корнилова до тех пор, пока он не решит, принимать его или отвергнуть.

— Мировые проблемы — это твоя слабость. Но Игорь Васильевич человек дела. Пустой болтовней себя не изводит. Так что выкладывай.

— Секреты — они на то и секреты... — начал Лежнев, но жена только махнула рукой:

— Ладно, сам не вытерпишь, расскажешь.

Он сел в шезлонг на балконе и закурил. Солнце закатилось, и спокойная вода залива сразу потемнела. Уходящий вдаль песчаный берег, сосны, здания Сестрорецкого курорта — все вдруг окрасилось в фиолетовый цвет. Казалось, даже воздух приобрел фиолетовый оттенок. Пронзительно кричали чайки. Из-за леса доносилась невнятная музыка. В Кронштадте, темнеющем посреди залива, зажглись первые огоньки. Они трепетали в вечернем нагретом воздухе, обещая на завтра хорошую погоду.

История старика, решившего повиниться через сорок пять лет, заинтересовала Лежнева. «Целая жизнь прошла с момента преступления, — думал Борис Андреевич. — Как он ее прожил? В вечном страхе разоблачения? А чего было ему бояться? Оклеветанный не вернется, не предъявит свой счет. Сообщники будут молчать. Если бы преступление стало для него первым, но не последним, — не пришел бы он с повинной. Да и не мог он в таком случае ни разу не споткнуться. Значит, сорок пять лет жил честно и праведно?» — Борис Андреевич рассеянно следил за тем, как ветер гонит полоски ряби по зеркалу залива. Ему уже хотелось поскорее встретиться со стариком, вызвать его на откровенность, заглянуть ему в душу.

На следующее утро в восемь сорок — Корнилов старался всегда приезжать на службу к этому времени — ему доложили, что на Каменном острове обнаружили труп неизвестного мужчины. Старика. И первая мысль у полковника была о Романычеве.

— Когда поступило сообщение? — спросил он дежурного.

— Полчаса назад. Наша группа уже выехала.

Спрятав в сейф сводку происшествий, с чтения которой он начинал рабочий день, Корнилов поехал на Каменный остров.

В парке, у неширокого канала с заросшими бурьяном берегами, стоял огороженный глухим забором двухэтажный дом. По-видимому, его собирались реставрировать. Рамы были вынуты, содрана обшивка с потемневших бревенчатых стен.

Рядом с забором стояли две милицейские машины, «РАФ» городской прокуратуры, «скорая помощь». Когда Корнилов вошел в дом, санитары уже уносили накрытый простыней труп.

— Поставьте на минуту, — попросил он.

Один из санитаров вопросительно посмотрел на пожилого мужчину в прокурорской форме. Корнилов узнал следователя городской прокуратуры Медникова, поздоровался с ним.

— Поставьте, — сказал Медников санитарам.

Санитары поставили носилки на засыпанный стружками и мусором пол.

Народу в этой огромной и, несмотря на царящее разорение, светлой и торжественной комнате было много. Судмедэксперт Меншиков, два сотрудника Управления уголовного розыска — Бугаев и Филин. И еще несколько милиционеров, с которыми Корнилов не был знаком. Наверное, из районного отдела. Молодой парень в спортивной форме сидел на подоконнике и держал на поводке эрдельтерьера. Пес нервничал, тихонько поскуливал, то и дело смотрел на хозяина.

Бугаев подошел к носилкам и приподнял простыню. Это был Романычев. Теперь полковник понял, что это за сладковатый запах примешивался к острому смолистому запаху стружек, замешенному на густом запахе сырости. Старик пролежал здесь не один день.

— Можно уносить? — меланхолично спросил санитар, когда Бугаев опустил простыню.

Корнилов кивнул.

— Ни документов, ни денег в карманах, — сказал Бугаев, — ни бумажки, ни табачной соринки.

— Старик не курил.

Все, кто находился в этой комнате, с интересом посмотрели на полковника.

— Четыре дня назад Капитон Григорьевич Романычев приходил ко мне с заявлением...

— Ему угрожали? — насторожился следователь.

— Нет. Преступление в годы войны. Уголовное.

Следователь хотел что-то еще спросить, но Корнилов не собирался устраивать пресс-конференцию.

— Какие пропозиции, доктор? — спросил он судмедэксперта деловым тоном.

— Обрезком ржавой трубы по шее. Вот и все пропозиции. Уточнения в письменном виде.

— Трубу мы отыскали у забора, — сказал капитан Филин. — Только отпечатков, я думаю, не будет. Такая ржавая...

— А труп нашел Бобис. — Следователь показал на собаку. Услышав свое имя, эрдель гавкнул и заскулил сильнее. Казалось, он понимал, что от человека, назвавшего его имя, зависит, скоро ли его отпустят домой. — Владимир Иванович вышел в семь утра с ним на прогулку, — продолжал Медников. — Они с Бобисом трусцой здесь бегают, собака задержалась у забора по своим делам. Потом начала лаять, и, как Володя ни пытался Бобиса оттащить от забора, собака не уходила. Так, Володя?

— Да. Он так заливался, что мне стало интересно, что там, за забором. Нашел я калитку, она была не заперта, и решил посмотреть. Сначала подумал — может, там зверье какое. Только открыл калитку, а пес туда пулей, прыгнул в окно. Когда я в дом залез, Бобис уже доски царапал. — Молодой человек показал рукой в угол комнаты. Только теперь Корнилов заметил, что полусгнившие доски пола там раздвинуты и зияет черный провал.

— Скинули старика в подвал, а доски снова сдвинули.

— А вы каждое утро здесь с собакой бегаете? — спросил Игорь Васильевич молодого человека.

— Каждое.

— И вчера ваш Бобис никакого беспокойства не проявил около дома?

— В субботу и воскресенье мы были на даче. В понедельник рано утром я Бобиса с электрички домой отвел, а сам на работу. А это уже, как говорится, бег по пересеченной местности.

— А служебную собаку... — начал было полковник, но улыбнулся и махнул рукой. — Да уж какая еще тут собака после Бобиса!

— Мы все-таки пробовали пустить, — сказал Филин. — Давали обрезок трубы понюхать. Но эрдель тут уже все пометил.

— А где вы живете, Володя? — поинтересовался полковник у молодого человека.

— На Кировском. Рядом с гостиницей «Дружба».

— Ну что, может быть, поедем? — спросил Медников Корнилова. — По дороге вы мне подробнее про убитого расскажете.

Полковнику хотелось остаться, походить вместе со своими сотрудниками в окрестностях дома, порасспрашивать людей, живущих в домах, расположенных поблизости. С домами тут было негусто — раз-два и обчелся. Да и дома были небольшие — старинные, обветшавшие особняки, чудом не разобранные в годы войны на дрова.