– О! – Эмили откинулась на спинку стула, гнев ее моментально улетучился. – Да, конечно. Об этом я не подумала. Мы не должны давать ему ни малейшего повода. Он ведь тоже использует этот случай как орудие нападения, да?
– Я пошлю Томасу записку. – Джек больше не думал о завтраке и встал, оттолкнув стул.
За спиной появился дворецкий со свертком газет в руке. Лицо его было торжественно и мрачно.
– Я их позже просмотрю, – сказал Джек и хотел было пройти мимо. – Мне нужно написать записку суперинтенданту Питту.
– Но я думаю, он уже знает о вашем злоключении, сэр, – ответил дворецкий серьезно.
– Но он никоим образом не мог об этом узнать, – ответил Джек на ходу. – Тому человеку, который прибежал к нам на помощь, я словом не обмолвился ни о чем; только сказал, что живу поблизости. И было слишком темно, чтобы он мог меня узнать. Даже если он собирался обо всем этом рассказать, то никак не мог этого сделать.
Дворецкий откашлялся и положил газеты на краешек стола.
– Извините, сэр, за то, что я скажу, но вы ошибаетесь. О вчерашнем происшествии сообщается в заголовках многих газет. В частности – и особенно – в «Таймс». Боюсь, что мистер Эттли написал очень резкую статью о полиции.
– Что? – Джек повернулся, рывком схватил верхнюю газету и поднес в ужасе к глазам. – Но это же абсурд! Каким образом Эттли мог обо всем узнать, чтобы успеть сообщить об этом? Каким образом? Откуда?
– Я уверен только в одном, сэр, что не знаю этого. Вы все еще хотите послать записку суперинтенданту Питту, сэр?
– Да… нет. – Джек с размаху опустился на стул, царапая ножками натертый деревянный пол. – Это что же, черт возьми, такое?
Но прежде чем Эмили успела ответить, раздался стук в дверь, и горничная пошла открывать.
– Здесь суперинтендант Питт, сэр, и он хочет вас видеть. Сказать ему, что вы принимаете, сэр?
– Да. Да, конечно, принимаю, – с сердцем ответил Джек. – Принесите еще чашку и свежего чаю. И рыбы, если он захочет.
– Да, сэр.
Питт вошел почти сразу же, как она удалилась. Вид у него был усталый и крайне обеспокоенный.
– Вы в порядке? – быстро спросил он, глядя то на Джека, то на Эмили. – Что случилось? Почему же, черт возьми, вы мне не сообщили обо всем вчера ночью?
Эмили сглотнула и отвернулась.
– Садись, – указал Джек на стул недалеко от стола. – Сейчас принесут еще чаю. Хочешь что-нибудь съесть? Копченую лососину? Яйца?
– Нет, спасибо. – Томас решительно отклонил предложение позавтракать, но сел.
Джек продолжал:
– Я не рассказал тебе потому, что вообще ничего никому прошлой ночью не сообщал. Кроме слуг, о происшествии не знал никто. – И насмешливо улыбнулся. – Нельзя же все утаить от них, особенно когда возвращаешься домой, покрытый ссадинами и хромая, словно сатана. Но я как раз собирался послать тебе сейчас записку, когда Дженкинс принес газеты и сказал, что все расписано на первых страницах. И черт меня побери, если я знаю, как оно туда попало.
– Как это случилось? – спросил устало Питт.
Очень тщательно, точно, не прерываемый Эмили, Джек пересказал события вчерашней ночи с того самого момента, как они ушли с приема, и до прихода домой, когда они плотно заперли за собой двери, отгородившись от улицы с ее насилием и страхами.
Горничная принесла еще одну чашку. Эмили налила чай, и Питт стал понемногу отхлебывать, внимательно слушая рассказ. Наконец он поставил чашку на стол и, нахмурившись, взглянул на Джека.
– Ты уверен, что не упустил ни одной подробности?
Джек посмотрел на Эмили.
– Ничего, – ответила она, – он точно обо всем рассказал.
– А кто был человек, пришедший тебе на помощь? – Томас перевел взгляд с Эмили на Джека и обратно.
– Не знаю, – поспешно ответила Эмили, – я ведь не спросила, как его зовут, и сама тоже не представилась.
– А вы узнали бы его, если бы опять с ним встретились?
– Возможно, – на этот раз ответил Джек. – Хотя не уверен. Улица была очень плохо освещена, а я – довольно сильно потрясен всем случившимся. Надо еще учесть, что и одет он был не так, как полагается, когда с кем-нибудь знакомишься.
– А как вы были одеты?
– Во фраке и белой рубашке, как полагается для приема, – пожал плечами Джек. – Пальто на мне не было, потому что вечер был теплый. – Он взглянул на жену. – А Эмили была в темно-зеленом вечернем туалете, но на ней был плащ с капюшоном, накинутым на голову.
– Он мог бы узнать тебя? – задумчиво спросил Питт.
Эмили покачала головой.
– Прежде я его, насколько мне помнится, никогда не встречала. Так почему же он должен узнать меня? Я не баллотируюсь в члены парламента. – Она усиленно затрясла головой. – Нет, нет, я какое-то время лежала на земле, но, когда он помогал Джеку, я встала, но смотрела только на Джека. Не думаю, чтобы я хоть раз внимательно взглянула на этого человека.
Питт задумался.
– Но тогда каким образом он мог узнать, кто вы такие? Вы уверены, что рядом больше никого не было?
– Потом, когда мы уже уходили, подошел еще один, – ответил Джек. – Но мы сказали ему только, что физически не пострадали.
– Подходили и другие, – прибавила Эмили. – Я ведь кричала во всю мочь. Думаю, что несколько человек обратили на это внимание, от всей души на это надеюсь. Я так старалась…
– Но все произошло примерно в миле от Гайд-парка, – уточнил Джек. – И мне ничего не известно об Уинтропе и мистере Арледже, к ним я никакого отношения не имел. Почему же выбор пал на меня?
– Не знаю, – совершенно обескураженно ответил Питт, и Эмили так за него расстроилась, что совсем забыла о собственном волнении.
– Джек думает, что это не обязательно Палач, – сказала она очень серьезно, – хотя у него был топор, я видела его очень ясно. Ты не думаешь, что это связано с политикой?
Томас уставился на нее долгим взглядом. Эмили смутилась. Наверное, она задала глупый вопрос.
Питт встал и поблагодарил за чай.
– Хочу разузнать, как обо всем этом стало известно Эттли, – нахмурившись, сказал он. – Пока я ничего не понимаю.
Он ожидал, что ему будет довольно трудно найти Найджела Эттли, учитывая, что избирательная кампания была в полном разгаре, но на самом деле все оказалось очень просто. Эттли был дома, рядом с Манчестер-сквер, и сразу же без долгих предварительных ожиданий принял Питта. Политик предпочел выйти к нему в коридор, а не пригласить в библиотеку или в кабинет.
– Доброе утро, суперинтендант, – сказал он отрывисто, улыбаясь и засунув руки в карманы. – Чем могу служить? Боюсь, что знаю о событиях прошлой ночи из вторых рук и ничего не могу сообщить вам, кроме того, что вы и сами можете разведать.
– Доброе утро, мистер Эттли, – ответил мрачно Питт. – Это вполне может быть и так. Однако я хотел бы услышать именно от вас о фактах, которые вы изложили в «Таймс» и с которыми, по-видимому, очень хорошо знакомы.
Эттли вздернул брови.
– В вашем голосе мне послышалась саркастическая интонация, суперинтендант. – Говоря это, он улыбнулся и стал покачиваться с носка на пятку.
Холл был прекрасно убран, в сугубо классическом стиле. Стены под самым потолком украшал древнеримский фриз. Входная дверь была все еще распахнута, и внутрь врывался яркий солнечный свет. На ступеньках подъезда стоял какой-то молодой человек, очевидно ожидая, когда Эттли обратит на него внимание.
Питт с гораздо большим желанием обсуждал бы дело за закрытыми дверями, но Эттли явно стремился к обратному. Он собирался извлечь из этой встречи все возможные политические преимущества.
Питт игнорировал шпильку.
– Как вы обо всем этом узнали, мистер Эттли?
– Как? – Тот явно забавлялся. – Об этом рассказал местный констебль. А почему вы об этом спрашиваете? Ведь это же, конечно, не важно, суперинтендант?
Питт разозлился. Какой же безответственный полицейский мог рассказать гражданскому лицу о подобном происшествии? Вообще обсуждать данную тему в высшей степени непозволительно, но выбрать для этой цели политика, который строил свою платформу на обвинении полиции в некомпетентности, было непростительным нарушением лояльности и служебного долга.
– Как его зовут, мистер Эттли?
– Кого? Констебля? – И Эттли широко раскрыл глаза. – Понятия не имею. Я его не спросил. Вот уж действительно, суперинтендант, мне кажется, вы напрасно тратите время на совершенно неважные подробности. Возможно, он не должен был доверительно со мной говорить, но, очевидно, насилие, царящее в обществе, задевает его не менее, чем любого другого гражданина. – Он ссутулился, засунул руки еще глубже в карманы и продолжил очень громко и очень отчетливо: – Вы, наверное, не понимаете, суперинтендант, как глубоко встревожены люди. Женщины в ужасе, они не смеют выйти на улицу, они больны от страха за своих мужей и отцов, умоляя их не выходить из дому после наступления темноты. Парки опустели. Даже театры жалуются, что сборы падают, потому что никто не хочет возвращаться домой затемно.
