— Таким образом, если сходу покупаешь порцию, — продолжал Томми, — и уносишь ее с собой, а не идешь туда, где есть люди, ну, такие, как, скажем, я…
«Такие же идиоты с дебильными носами, как ты», — подумал Карелла.
— В такой вот, к примеру, квартире, — продолжал рассказывать Томми, — как на Лэрэми-стрит… Там, видишь ли, очень мило. Мы частенько туда захаживаем.
— Нет! Больше туда ни ногой, — заявил Карелла. — Ты и так заделался кинозвездой.
— А что, ты думаешь, ты бы смог что-то сде…
— И не проси. Просто забудь про это место, про любое такое место.
— Постараюсь.
— Даже слова такого не произноси: постараюсь. Ты, дурак набитый. Завязываешь и — точка. Иначе я сам тебя сдам. Даю слово.
Томми послушно кивнул.
— Ты все понял? Пройдешь курс у психиатра и завяжешь. Точка.
— Ага. — Томми некоторое время молчал. Потом спросил: — Ты Анджеле что-нибудь говорил?
— Нет.
— А скажешь?
— Зависит от тебя.
— Но как я… Как я…
— Опять-таки: твое дело. Как вляпался, так и выпутывайся. Сам.
— Хочу, чтобы и ты меня понял, — проговорил Томми. — Тут нет и не было ничего общего с сексом. Анджела не права. Это даже и на секс-то не похоже.
«Как бы не так», — подумал Карелла.
* * *
Сидя у реки и ожидая его, Эйлин смотрела на воду, на буксиры, медленно проплывавшие вдали под мостом. Она решила, что лучше всего встретиться в непритязательном рыбном кабачке, который довольно беспечно посадили на самом краю мола. Здесь все шаталось: и кровля, и ставни, и стены, и полы. Казалось, про цемент просто забыли. Коричневые листы оберточной бумаги служили скатертями на столах, вокруг которых носились, точно зачумленные, подавальщики в заляпанных фартуках. В обеденное время тут царил настоящий бедлам… Вообще-то, она собиралась встретиться здесь с ним просто для того, чтобы выпить самую малость, но даже теперь, в пять вечера, тут царила такая же напряженная атмосфера, как при ожидании сверхскоростных гонок.
А она мирно сидела на краю мола, глубоко вдыхая воздух, слегка отдававший запахом рыбы, жаркой суматохой за ее спиной и ароматами речной воды, катившейся у ее ног. У Эйлин было прекрасное настроение: она была довольна собой. А время катилось с величавой невозмутимостью, минута за минутой.
В четверть шестого Клинг, задыхаясь, подбежал к Эйлин.
— Извини, что опоздал. У нас было…
— Я сама только недавно пришла, — сказала она.
— Боже, но я-то действительно опоздал, — простонал он, глядя на часы. — Извини. Ты уже сделала заказ?
— Нет. Ждала тебя.
— Чего тебе хочется? — спросил он, поворачиваясь, дабы привлечь внимание блуждающих по залу официантов.
— Пожалуйста, закажи немного белого вина, — попросила она.
— А я тебя по телевизору видел, — сказал Клинг, широко улыбаясь.
К ним подошел официант.
— Пожалуйста, белого вина, — сказал ему Клинг, — и немного виски со льдом и лимонным соком.
Повторив заказ, официант удалился.
— Ты выглядишь немного усталой, — заметил он.
— Да, ночь была такой долгой…
— Но вышло же, и хорошо вышло!
— Да, более или менее…
— А то, что девчонку убили, — сказал он поспешно, — так это вовсе не по твоей вине.
— Я знаю.
В самом деле, она до последней минуты не сомневалась, что действовала как настоящий профессионал.
— Это был тот негодяй, как его… Уитмэн?
— Уиттейкер, — поправила она.
— Да, да. Это он убил, а ты ничего не могла поделать, Эйлин. Даже тип с телевидения, который брал у тебя интервью, заявил в прямом эфире, что еще минута, и девушка была бы в безопасности. Но он ей в спину стал стрелять. Поэтому тебе нечего винить себя.
— А я и не виню, — проговорила она.
— Ну и хорошо! Разве можно обвинять себя в том, в чем ты совсем не виновата. А иначе можешь упустить реальную возможность служить в новой для тебя сфере полицейской службы. А ты бы могла там хорошо себя проявить.
Она взглянула на него.
— Знаю, что гожусь для этого, — сказала она.
— Я в этом абсолютно уверен.
— Я уже гожусь для этой работы.
«Кому все это нужно?» — подумала она и произнесла:
— Берт, давай раз и навсегда покончим с этим. Хорошо?
* * *
Вечерами по понедельникам в покер играли свободные от дежурств офицеры со всех городских участков. Обычно партия составлялась из семи игроков, хотя так или иначе их никогда не бывало меньше шести или больше восьми. Но при восьми участниках игра становилась неуклюжей и громоздкой. Если играют восемь человек, а в колоде только пятьдесят две карты, тут уж не разойдешься, не разыграешь дикие, сумасшедшие комбинации, а детективы предпочитали именно такие. Игра в покер была для них своеобразным способом снятия стресса. Ставки были невысоки; даже если тебе всю ночь карта не прет, просадишь пятьдесят, от силы шестьдесят долларов. А чувство азарта в обстановке, где риск не приобретает убийственных реалий, приятно щекотал нервы мужчин, которым частенько приходилось ставить на карту саму жизнь.
Детектив Мейер раздумывал, стоит ли ставить на комбинацию которая пока выглядела как так называемая «масть-стрит», или «флэш», но с прикупом могла образовать довольно мизерную «стрит». Если прикуп вообще придется в масть.
В конце концов он решил рискнуть.
— В банке доллар, — сказал он. — А я добавляю еще один сверху.
Моррис Голдстин, детектив из 73-го, подняв брови, выпустил струю из своей трубки. У него на руках уже была тройка маленьких треф и двойка, тоже трефовая, но, казалось, он был весьма удивлен тем, что Мейер не только вступил в игру, но еще и ставку поднял.
В этой партии оставалось всего трое игроков. Мейер, у которого скомбинировался «фул-хауз», или «полный дом», то есть комбинация из трех королей и двух тузов; Голдстин с неполным «цветом», набором карт одной масти; а также Руди Гонсовски из 103-го. Этот наверняка проигрывал. Ему ничего не «светило», даже если бы он прикупил что-нибудь стоящее к своей банальной «двойке», состоявшей из двух пиковых семерок, то есть хотя бы «утроил» ее. Голдстин снова полыхнул трубкой и осторожно повысил ставку еще на один доллар. Вообще-то он был неважнецким покеристом, и Мейер вообразил, что Голдстин все еще старался блефовать, имея на руках весьма сомнительный «флэш». Гонсовски вышел из игры, что было неудивительно. Мейер все это взвешивал.
— Суетитесь, дамы, — сказал Паркер. — Не в маджонг же играем.
Этим вечером они играли в его квартире. Другими игроками были детектив Генри Флэннери из полицейского управления и Лео Палладино, из участка, расположенного неподалеку от центра города. Оба — прекрасные игроки, обычно они уезжали домой с выигрышем. Однако нынче терпели поражение за поражением. Они сидели за спинами играющих, с уныло-нетерпеливыми лицами неудачников, ожидая, когда же Мейер наконец решится на что-нибудь.
— Снова увеличиваю ставку, — объявил Мейер и прибавил к банку четыре доллара пятьдесят центов.
Голдстин опять поднял брови и торжественно выпустил клуб дыма из трубки.
— И еще сверху, — добавил он, доложив два доллара. Мейер понял, что пришло время поверить: это уже не блеф.
— Ну-ка, откройся, — попросил он.
Голдстин продемонстрировал трефовую двойку.
— Вот так-то, — произнес Мейер и смешал свои карты.
— Тебе давно следовало догадаться, что именно у него на руках, — заметил Паркер, собирая колоду и начиная ее тасовать.
— Но он же начал торговаться только после того, как прикупил четвертую карту, — защищался Мейер…
— А вот интересно знать, какого беса ты, Гонсовски, делал в этой партии?
Эту ремарку подал Флэннери, который к тому времени проигрывал уже тридцатку.
— Но у меня же были две «пары» при первой сдаче, — сказал Гонсовски.
— Эти «пары» ты мог бы забить себе в глотку при «флэше» у партнера, — заявил Палладино.
— Тебе все тузов подавай, — вставил Флэннери, — короли тебя уже не устраивают. Вот Мейер и разбил тебя в пух и прах.
Паркер, сдавая карты, объявил:
— А эта игра называется «Вдовы».
— Что за черт? Какие еще там «вдовы»? — спросил Палладино.
— Новая игра, — пояснил Паркер.
— Еще одна сумасшедшая игра, — сказал Флэннери.
И он, и Палладино были отнюдь не в восторге от проигрыша.
— Смотрите — пригласил Паркер, — я откладываю две лишние сдачи…
— Ненавижу эти идиотские сумасбродные игры, — заявил Флэннери.
— Кладу их «рубашками» вверх, — продолжал Паркер. — В одной сдаче три карты, в другой — пять. И та, и другая «рубашками» вверх.
— А сколько карт у каждого партнера в этой игре? По пяти? — осведомился Гонсовски.
— Как ты думаешь, черт тебя побери, что это вообще такое? — спросил его Палладино.
