Из коляски вообще, скажу тебе, мало чего видно. Грех этим не пользоваться. Верно?
– Жора! – теперь уже выкрикнула Крылова, волна возмущения в которой уже одолела соперницу и успела полностью захлестнуть сознание. – Ты от безделья с ума сошел? Я ведь работаю, понимаешь, работаю.
– И какая же у тебя в девять вечера, стесняюсь спросить, работа? – приторно-ласково произнес Мясоедов. – Неужто в стране какое ужасное преступление произошло, которое тебе срочно поручили расследовать? А в новостях и не говорят ничего, не сообщают!
– А убийство оперативника – это для тебя не ужасное преступление? А то, что все уверены, что это самоубийство, это не ужасно? Мы с Малютиным сейчас по квартирам ходим, свидетелей опрашиваем, потому что, если мы этого не сделаем, то уже никто делать не будет.
– Ах, с Малютиным, – Жора цокнул языком, очевидно демонстрируя крайнюю степень недовольства. – Ну, что могу сказать, хороший выбор. Тебя ведь всегда к оперативникам тянуло. К таким, чтоб плечи пошире, да рост повыше. Со мной, конечно, в мои лучшие годы ему не сравниться. Только где они теперь, эти годы?
– Мясоедов, знаешь, что я хочу тебе сказать, – холодно процедила Вика, еле сдерживаясь от того, чтобы не запустить телефоном в стену, – ты урод. Редкостный моральный урод.
Несколько мгновений Жора молчал, затем в трубке послышался тяжелый вздох.
– Ну почему же только моральный? Я теперь просто урод. И внутри, и снаружи. Всесторонне.
Некоторое время Вика еще прижимала к уху замолчавший телефон, затем сунула его в карман и начала растирать руками катящиеся по лицу слезы. Больше всего ей сейчас хотелось заплакать в голос, не сдерживаясь, быть может, даже сказать, а то и выкрикнуть что-нибудь наподобие: «Мамочка, ну почему так?», но глазеющие на нее со всех сторон светящиеся прямоугольники окон и доносящиеся от соседнего подъезда голоса так и не позволили ей этого сделать. Усевшись в машину, она достала из сумки платок и тщательно вытерла лицо, опустила солнцезащитный козырек и взглянула в зеркало. Да уж, с таким лицом только свидетелей и опрашивать. Если что и расскажут, то только из жалости. Надо немного посидеть, успокоиться, а то с зарёванными глазами, наноси косметику, не наноси, толку никакого не будет. Да, несколько минут посидеть, расслабившись, и все будет хорошо. Надо только думать о чем-нибудь приятном. Не о ком-нибудь, потому что с людьми всегда все сложно, а о чем-нибудь. О море? Нет, как может быть приятно думать о море, если ты сейчас не на пляже и ближайшее время лететь на юг не собираешься? Надо думать о чем-нибудь доступном, о том, что можешь позволить себе в любой день, но позволяешь гораздо реже, поскольку не хочешь, чтобы удовольствие сменилось привычкой. Например, мороженное. Лучше всего пломбир в большом брикете. От него можно отрезать столько, сколько захочешь, а потом, если окажется мало, добавить еще столько же. Положить сверху кусочки фруктов. Например, порезать яблоко или грушу, а лучше и то и другое одновременно. И несколько ягод, лучше всего ежевики, но если ее нет, то и с малиной замечательно. А сверху посыпать шоколадной крошкой. Это уже будет не просто мороженное, это будет…
Вика зажмурилась изо всех сил, представляя стоящую на столе вазочку, доверху заполненную манящим лакомством.
Это будет блаженство! Райское наслаждение. Самое главное, первым долгом достать мороженное из морозилки и положить в емкость, из которой собираешься есть. Пока будешь резать фрукты и натирать шоколад, мороженное немного согреется и станет мягче. И тогда…
Телефонный звонок, на этот раз совсем с другим рингтоном не дал ей сосредоточиться и ощутить на губах вкус холодного лакомства.
– Ну что, Виктория Сергеевна, вы оказались правы, – из автомобильных динамиков послышался усталый голос Дениса, – нашел я эту девочку, которой Генка отсылал запись.
Оказалось, что с девочкой, вернее уже вполне взрослой двадцатичетырехлетней девушкой, Распашной познакомился в короткий напряженно-счастливый отрезок времени, который отделял окончание учебы в школе от начала учебы в академии МВД. По известным только ему одному причинам, Гена не спешил знакомить Ксению, а девушку звали именно Ксения, ни со старыми школьными друзьями, ни с появившимися чуть позже приятелями по академии. Большая часть его окружения вовсе не подозревала о том, что Распашного есть отношения с представительницей прекрасного пола, причем отношения, которые тянутся уже несколько лет.
Тянулись они для каждой из сторон достаточно сложно, если не сказать мучительно. Гена, успевший к восемнадцати годам впитать в себя лучшие традиции полигамности, норовил помчаться за каждой юбкой, при условии, что та обтягивала достаточно упругие ягодицы, но, заполучив очередную легкую добычу, все время норовил вернуться к тому, что совершенно недавно так легкомысленно бросил. Ксения же постоянно прощала не в меру энергичного ловеласа, хотя это и стоило ей с каждым разом все больших усилий. В конце концов, два года назад терпение девушки окончательно иссякло, кроме того, в ее окружении появился один весьма приятный молодой человек с очень серьезными намерениями. Распашной долгое время отказывался принять произошедшие перемены. Он несколько раз подкарауливал у дома саму Ксению, а однажды учинил выяснение отношений с ее женихом, в результате которых они оба потом некоторое время ходили с синяками на лицах. В конце концов, дело кончилось тем, чем оно и должно было кончиться. Свадьбой. Свадьбой, к которой Распашной не имел никакого отношения. К счастью для молодых, Гена про их торжество узнал слишком поздно, а потому на праздник не явился и испортить его не сумел. Поставленный перед фактом, он, со слов Ксении, признал свое поражение в битве за ее сердце, которую, опять же по утверждению девушки, он если кому и проиграл, то только самому себе.
Признание признанием, но чувства, жившие где-то в глубине сердца молодого оперативника, никуда не делись. Пару раз за последнее время Распашной звонил Ксении. Сбивчиво рассказывал о том, что никто вокруг его не понимает и понять не пытается, видя в нем лишь удачливого мажора, сына большого полицейского чиновника, что девушки в большинстве своем глупы и корыстны, а те, которые не так глупы, корыстны вдвойне за редким исключением.
– Между прочим, о вас, Виктория Сергеевна, он тоже упоминал, – добавил Малютин.
– Страшно представить, в какую категорию я угодила, – вздохнула Вика, – особо глупых или особо корыстных?
– Вы прошли по разряду исключений. Правда, особой радости, я так понял, Генке это не доставило, так как исключения, особенно замужние, на его ухаживания не особо реагировали.
– Только не говорите, что это его сильно расстраивало. Мне кажется, Геннадий был готов одаривать комплиментами каждую встречную.
Малютин неопределенно хмыкнул.
– Как
