– Знаешь, что, дорогой мой друг? – сказал Турецкий, когда увидел, что его слова доходят-таки до сознания зама генерального прокурора, – не друга Кости, а именно так – чиновника. – Давай-ка ты «колись», все до конца рассказывай, если хочешь рассчитывать и на мою полную откровенность.
И Меркулов рассказал все, что знал, – от Федоровского, разумеется.
Военное лобби и в правительстве, и в парламенте очень сильно. Им факты типа писем с угрозами самоубийства совершенно ни к чему, особенно в момент, когда утверждается новый бюджет, да особенно перспективный. И скандал общественный – ни к чему. И эти солдатские матери уже давно плешь проели. Это ужасно, конечно, так говорить, но куда от правды-то? Более того, когда только возникло подозрение, что и письмо в Интернете, и самоубийство, словно выполненное по чьему-то заказу, – вытекают из одного источника, было принято жесткое решение не допустить слияния этих дел в одно производство. На каком уровне принято? Да какая теперь разница? Хуже другое, они теперь будут всячески препятствовать, возможно и запрещенными методами, вести дальнейшее расследование. И, если понадобится, без сомнения, пожертвуют и возможными, тем более, опасными свидетелями. Но имеем ли мы право рисковать ими?
Риторический вопрос Меркулова заставил Александра все-таки задуматься.
– Значит, оставим все, как есть? – спросил Турецкий.
– Зачем же? – не слишком вразумительно ответил Костя. – Я думаю, по мере… э-э, сил, надо довести дело о самоубийстве до конца.
– Ты имеешь в виду убийство?
– Ну… не будем играть словами.
– Это твое твердое решение?
– Ну, почему же мое? Есть и выше… начальство.
– А подсказать ему не хочешь? Я вот посоветовал Игорю, я имею в виду Паромщикова, предложить своему шефу прослушать записанный мной на пленку монолог матери Андрея. Ты-то вот не захотел, и я тебя понимаю, у самого сердце не на месте. И если такой номер пройдет, мне почему-то думается, что Степан может и рискнуть. Сделать вид, что в Интернете ничего не было, а вот очередное чепе в воинской части все ж таки расследовать надо, а то буча поднимется, и нешуточная. Газеты, телевидение подключить… Живой голос матери в эфире, представляешь, Костя? Ну, тут уж я, можешь быть уверен, не постеснялся в выражениях. Да и ждать теперь всего ничего – до завтра. А я горю желанием связаться с очень приятными мне людьми и предложить свои услуге газете в качестве комментатора. Никто ж мне не может этого запретить, верно?.
– Запретить не могут, – подтвердил Костя. – Могут заставить.
– А это мы посмотрим… Слушай, а что, у нас уже так сложилось, что, по существу, никому больше и верить нельзя? И нет кошки, страшнее каких-то генералов из Организационно-мобилизационного управления? Для которых цифра – и есть смысл жизни? Ну, и кошелька? И уродов-дедов, которых нарочно плодят наши доблестные командиры, чтобы держать молодняк в страхе и подчинении?
– Ну, ты скажешь!
– Костя, ну, я и скажу. Дайте мне только добраться туда. Я вам все скажу! И покажу на пальцах, – для неграмотных. А чтоб ускорить процесс созревания, я хочу проделать эксперимент. Ты как, можешь оставить меня сегодня на ночь у себя? Мне очень хочется проверить, кто сунется в квартиру?
– Ты уверен? – с легкой насмешкой спросил Костя.
– Вот и говорю: проверить. А часика через четыре, когда там, где я оставил очень хороших людей, наступит утро, я позвоню и посоветуюсь…
– Интересно, о чем?
– А когда лучше начать урок нравственности. Сразу или еще дать часок-другой, чтоб одумались?
– Шантаж, Саня…
– А с вами, вижу, иначе нельзя. У меня, между прочим, и независимый судебный медик приготовлен. На ходу. В любую минуту. Мне бы только постановление прокурора. Либо судьи, только не районного, сам понимаешь, с кем дело придется иметь. И пяток крепких ребят. Официальных. На предмет охраны здоровья. Было бы неплохо, наверное, договориться с военной комендатурой, чтоб ребят своих пяток подбросили. Тебе ж это совсем просто. Ты ж меня сам как-то с военным комендантом знакомил. Значит, корешите? Видишь, как ловко складывается? А всего-навсего и дел-то! Заглянуть с утречка к генеральному и показать ему то, что у тебя в сейфе хранится. И объяснить. А он – толковый юрист, сообразит. Многого ж не просим. Причем, что характерно, Костя, работаем под надежной крышей Главной военной прокуратуры. Нам же чужая слава не нужна, у нас и так – «Глория». Которая, как известно еще с латинских времен, сик транзит… Ага, Костя, проходит и не ждет. Ну, давай, будь человеком. Не для себя прошу…
Глава двадцать девятая ПАРОМЩИКОВ
Турецкий решил принципиально не звонить теперь Игорю Исаевичу.
Не совсем понятно, что больше подействовало на Меркулова, – злость, которая так и перла из Сани, или покорная, почти жалобная просьба последнего, напомнившего, что, в конце концов, все проходит, и человеком останется только его собственная совесть, которую уж никак и ничем не обманешь. Перед Престолом-то, фигурально выражаясь…
Допоздна просидели вечер накануне. И Костя, образно говоря, определился.
Ну, пусть военная прокуратура так и не решится, трудно спорить с министром. «А ты меня, – предложил Турецкий, – отзови как бы для спецзадания, или там назначь в порядке прокурорского надзора»…
Неожиданно пришедшая в голову мысль самому представилась сперва абсурдной. Но, когда поразмыслили, оказалась не такой уж и глупой. А если генеральный прокурор даст добро, то кое-кому точно не поздоровится. И возразить трудно: человек продолжает заниматься своим профессиональным делом, в котором достиг немалых успехов. Можете при случае поинтересоваться у первого лица в государстве. Даже интересно, если пойдут спрашивать. Единственное условие – чтоб обошлось без пространных заявлений на весь мир? Принимается. Но без снисхождения к виновным.
Вот тут Костя и предложил остановить обсуждение вопроса, поскольку у самих ясность образовалась, а все остальное будет напрямую зависеть от развивающихся событий.
Утром Турецкий вручил Коле Щербаку ключи от своей квартиры и попросил проверить ее на «вшивость», описав свой вечерний осмотр. А заодно захватить из запасов агентства парочку колес, пока собственные пройдут ремонт. И Щербак, «вооружившись», отбыл. А Турецкий отправился в Генеральную прокуратуру, – вдруг Сам захочет взглянуть в глаза…
Приехал, точнее, притопал от агентства минут за пятнадцать, не торопясь. Костя был, что называется, на выходе. Оказалось, что первым к генеральному прошел Федоровский, а Меркулова тот попросил зайти сразу, как только закончится их разговор с главным военным прокурором.
Зазвонил внутренний телефон. Костя послушал и поднялся, забирая со стола папку с документами. Молча кивнул. А у дверей обернулся:
– Попроси Луизу, она тебе хороший кофе сделает, что-то видик у тебя не шибко.
Ну да, приняли ж вчера, а сна почти не было. Уже под утро заснул. Но позвонить в Читу не забыл…
Народ там уже «служил». А одна известная женщина говорила сдержанно, но, не мог не слышать Турецкий, как в ее голосе вдруг пробивались независимо от нее, сами по себе, глубокие такие нотки, свидетельствующие о том, что нежданный абонент совсем не вызывает неприязни у слушающей его женщины, скорее, может, и наоборот.
Александр, не вдаваясь в эмоциональные подробности, сжато передал только фактуру всего того, что продумал и что выстроил в качестве плана расследования. Подготовка материалов к публикации занимала в этом ряду важное место. Требуется именно нулевая, как говорится, готовность, чтобы по первому свистку… ну, и так далее. Но, может быть, необходимость публикации отпадет. Все будет зависеть от того, что решится завтра… точнее, уже сегодня утром. И – как решится. Тогда – в бой!
Опасен человек, который знает какой-то компромат и хранит свою тайну. А когда она уже вышла в свет и размножена, такой человек никому не опасен. Тогда, правда в очень редких случаях, ему могут угрожать разве что местью «коллеги» наказанного преступника. Что – совсем необязательно.
В ответ он услышал только одну короткую фразу:
– Как ты?
– Злюсь, – честно ответил Турецкий. – Целую, держу в курсе…
Пусть теперь сама думает, на кого и за что сердится Александр Борисович, у которого, кстати, немало причин и поводов было именно для такого всеобъемлющего ответа…
Вернулся Костя. Показалось, что слишком быстро. Нет, лицо нормальное, как обычно, деловое. Прошел к креслу, сел, отложил в сторону папку. Потом открыл ее – она была пустая. Очень хорошо.
– Главная военная прокуратура, – мрачным голосом начал он, – признав необоснованным прекращение расследования факта самоубийства рядового… как его?… Хлебородова, да… отменяет это постановление и возбуждает уголовное дело в связи с поступившими заявлениями от родственников покойного.
