Факт остался фактом. С ним надо было считаться, ему надо было дать исчерпывающее объяснение со всеми вытекающими из этого последствиями.
Интересующего Лисянского оружия в Красногвардейске оказалось не так уж много. Единственный пистолет «ТТ» числился за участковым уполномоченным милиции Афанасьевым, четыре револьвера системы «наган» находились в распоряжении местного отделения Госбанка и еще три таких же – у работников почты.
Как и ожидал Евгений Константинович, оружие в этих организациях не имело персонального закрепления, а выдавалось сотрудникам на разные сроки в зависимости от служебной необходимости. И только у двух инкассаторов, ежедневно имеющих дело с деньгами, оно хранилось постоянно.
Таким образом, круг лиц, представляющих интерес для проверки, несколько расширился. Кроме того, как и во всяких учреждениях, за два года в отделении Госбанка и на почте сменилась почти треть сотрудников, многие из которых не просто сменили работу, а уехали из Красногвардейска. В итоге картина стала выглядеть вовсе неутешительно: за два года револьверы из отделения Госбанка и почты побывали в руках сорока трех сотрудников, из которых четырнадцать получали их уже после известного происшествия, их беспокоить не следовало, восемнадцать уехали из Красногвардейска, а из одиннадцати оставшихся – пять работали в других местах.
– И как вы думаете их проверять? – спросил Лисянского Афанасьев.
– Очень просто: побеседуем вежливо, попросим вспомнить время покушения на дом Червякова, попытаемся узнать, где находилось в это время оружие… Понимаешь, Ефим, я вовсе не подозреваю этих людей в преступлении. Поэтому и хочу знать прежде всего, где находилось оружие. Ты же сам понял, как к нему у вас здесь относятся: сотруднику оно необходимо на два дня, а он держит его неделю, пока не потребуется другому; во время пользования оружием на ночь его даже не оставляют в рабочем сейфе, а тащат домой… Я, например, знаю случай, когда один негодяй, сын порядочного отца, взял из стола его браунинг, чтобы похвастаться перед своими дружками, а кончилось тем, что изувечили ни в чем не повинного человека. Отец же и пострадал…
– Понимаю я, – проговорил Афанасьев. – Но выходит, здешних одиннадцать проверять будем, а тех четырнадцать, которые уехали, нет? Уж если начинать, так…
Евгений Константинович видел скрытое недовольство Афанасьева, понимал, что он прав. Коли кто воспользовался оружием в ту ночь или позволил вольно-невольно сделать это другим, то он и должен был куда-то уехать. Значит, и проверять уехавших надо бы в первую голову, Но Евгений Константинович не хотел терять времени зря здесь, в Красногвардейске.
– О тех, которых вы хотите вызывать, я могу вам полные сведения дать, – предлагал Афанасьев. – Их тут знают не хуже, чем Червякова, да и сам Прокопий любого из них в лицо разберет. А лез незнакомый…
– Так уж и всех знает? – усомнился Евгений Константинович.
– В лицо-то, по крайней мере…
Евгений Константинович не возразил. И Ефим, не ожидая просьбы, начал рассказывать ему о тех, кто долгие годы работает в местной конторе Госбанка и на почте.
– Прежде всего, Кондратьевы. Их двое: отец и сын, оба – в банке. Один – инкассатор, другой в райцентр с машиной ездит. У них, можно сказать, оружия полный дом. К ним-то самый отчаянный ворюга, если он не из Москвы, не полезет. Мужики самые порядочные в Красногвардейске. Отец-то стал в банке работать еще до войны, когда вернулся с действительной службы. На границе он служил и оружие хорошо знал. В те времена здесь с работенкой не шибко просторно было, вот и поступил в банк. Потом весь фронт отбыл, не один раз в госпиталях лежал, но руки и ноги остались в сохранности. Здоровьишко, конечно, поизносилось на войне, поэтому и спятился обратно в свою контору, хотя занятие подыскать можно было поденежнее… А сын туда устроился тоже после армии из-за того, что шофер, Ему выгоднее: ездит с оружием, конторе не надо лишнего человека держать, Теперь судите: могут такие люди к безобразию склониться или нет… Ну… об охраннице Марье Домниной говорить не буду: она хоть и сидит двадцатый год подряд возле почты, а стрелять из своего револьвера все еще не научилась. Это все знают. А держится за работу потому, что когда-то ребятишек после похоронной трое осталось и дом от рабочего поста третий по левому порядку: пока светло, так и сбегать домой распорядиться можно…
Евгений Константинович вслушивался в нехитрый рассказ Ефима Афанасьева, узнавая со всеми подробностями жизнь тех, которых намеревался проверить, и чувствовал, как в нем самом поднимается протест против своего собственного решения. Слишком ясными и простыми были все эти люди, и всякое недоброе подозрение на них ему самому начинало казаться кощунственным. Убеждение в их абсолютной непричастности к этому делу, которое стояло за каждым словом Афанасьева, передавалось и ему.
И когда Ефим замолк, он только и протянул в задумчивости:
– Да… А проверять все равно нужно. А что, Ефим, если мы просто возьмем и отстреляем все имеющееся здесь оружие? С максимальным приближением к условиям того выстрела?
– Отстрелять можно. Отдадим распоряжение сдать оружие для перерегистрации и сами сделаем все без всякого шума.
– И стрелять будем в подушку, – добавил Лисянский. – С семи метров или десяти, какое там расстояние было?
– Смеряем, – Ефим усмехнулся. – Это сколько же подушек мы должны перепортить?
– Пару подушек у Червякова попроси. Он пострадавший и должен быть заинтересован в успехе.
– Пожалуй, сумею, – пообещал тот.
– Так и решим. Ты завтра подготовкой займись, а я съезжу в Зайково за распоряжением об оружии да заодно переговорю с Сутыркиным из научно-технического отдела. Главное, если все это выгорит, людей не будем беспокоить.
Лисянский уехал.
Распоряжение о проверке оружия поступило в Красногвардейск на другой день. Афанасьев немедленно дал ему ход, но Лисянский приехал только на следующий день. Вместе с ним прибыл из областного управления эксперт Юрий Николаевич Сутыркин.
– У меня все готово. В червяковском доме расстояние от окна, от которого стреляли, до кровати девять метров десять сантиметров. Рулеткой мерил сам, Две подушки у Анны выпросил. Место для отстрела оружия приготовил недалеко, километра за три от поселка, в лесном овражке. Оружие дадут по первому слову. Машину грузовую – тоже, – обстоятельно доложил Афанасьев.
Эксперимент оказался весьма канительным. Все начали как полагается: подушку устроили на пеньке. Но после первого же выстрела Сутыркин приказал извлечь пулю, что в расчеты Лисянского явно не входило.
– Может, сразу три выстрела сделаем, а потом все и вытащим? – спросил он.
– Как же мы узнаем тогда, какая пуля из какого револьвера? – полюбопытствовал тот в ответ.
Афанасьеву с Лисянским ничего не осталось, как вспороть осторожно подушку и вытащить пулю. Несмотря на все ухищрения сделать это аккуратно, они все-таки изрядно облепились пухом. После третьего выстрела они уже чертыхались в полный голос.
– Кладите следующую подушку! – командовал между тем Сутыркин.
– Одна и осталась! – ответил Лисянский. – Та уже не подушка…
– Вам-то что! Вы сели да уехали, а мне что хозяевам отдавать? – мрачно справился Ефим.
– Молчи. Нам бы только отчиститься от всего этого опыта, а потом придумаем…
Через несколько минут вторую подушку привели в негодность еще большую, чем первую.
– Как же мы такими красавцами в поселке появимся? – осведомился Лисянский.
– Ко мне домой надо прямиком, – решил Афанасьев. – А то действительно люди подумают, что мы рехнулись все…
И только Юрий Николаевич Сутыркин был в прекрасном расположении духа: по его мнению, эксперимент прошел вполне нормально.
– Послезавтра получите точный ответ. Сказать сразу ничего не могу. Поэтому, не откладывая, повезу, пульки в свой отдел…
В ту же ночь он вернулся в Свердловск.
На другой день, едва Афанасьев с Лисянским возвратили оружие по принадлежности, их нашел посыльный из поселкового Совета, передав просьбу из Свердловска быть возле телефона через два часа.
Позвонил Сутыркин.
– Могу сообщить результат досрочно: пуля, которой ранена Анна Червякова два года назад, не была выстрелена ни из одного проверенного револьвера, – коротко и ясно сообщил он.
– Это не вызывает сомнений? – спросил все-таки Лисянский.
– Никаких. Ищите восьмой револьвер!.. – посоветовал Сутыркин и попрощался.
– Так я и думал, – сознался с облегчением Ефим.
– А понимаешь, что это означает? – мрачно спросил Евгений Константинович.
– Конечно, понимаю. Я же говорил вам, что из дела сказка с разбитым корытом получилась…
Как это часто бывает при серьезных неудачах, когда человек не чувствует собственной вины за исход дела, Лисянский испытывал острый приступ досады. Все это нелепое дело, грозившее сейчас полным провалом, представлялось ему сплошной цепью ошибок, элементарных, как незнание таблицы умножения, и поэтому непростительных. То, что сам он успел сделать за неделю, раньше могло внести в расследование ясность, предостеречь следствие от неправильного пути, по которому оно шло почти два года и похоронило под временем все концы. А теперь оно грозило еще худшими последствиями: восьмой револьвер оказался безучетным, находился в руках неизвестного злоумышленника и мог стать источником новых бед. И если раньше Евгений Константинович был убежден, что виновник ночного налета живет в Красногвардейске, сейчас он не был склонен думать столь категорически.
