Со времени появления инспектора Реклесса с сержантом прошел уже почти час, в течение которого инспектором было сказано очень мало, а собравшимися обитателями Монксмира, за исключением Далглиша и его тетки, – довольно много. И не все умно. Реклесс расположился в кресле с высокой спинкой, приставленном к стене, и сидел недвижно, как судебный пристав, зорко поглядывая вокруг своими сумрачными глазами. В комнате было жарко натоплено, но он не снимал плаща из дешевого габардина, провисающего под грузом металлических начищенных пуговиц, пряжек и заклепок. А на коленях бережно покоил пару кожаных перчаток с крагами и фетровую шляпу, словно опасаясь, как бы не отняли. Человек не в своей тарелке, эдакий мелкий чин, который попал к ним по долгу службы и даже не отваживается выпить рюмочку при исполнении обязанностей. Далглиш понимал, что именно такого эффекта Реклесс и добивается. Как всякий хороший сыщик, он умеет, когда нужно, стушеваться, стать как бы невидимым, неприметным, будто предмет обстановки. Конечно, у него и внешность подходящая – маленького росточка, только-только, должно быть, добрал до нижнего предела нормы для полицейских, и лицо боязливое, бесцветное и до того обыкновенное, их таких тысячи встретишь в субботней толпе на любом стадионе. Тусклый, невыразительный, ничем не характерный голос. А глаза, широко расставленные и холодно выглядывающие из-под нависших бровей, беспрестанно перебегают с одного говорящего на другого – манера, которая могла бы смутить собравшихся, если бы, конечно, они там соблаговолили это заметить. Подле инспектора держался сержант Кортни с видом человека, которому велено сидеть прямо, разуть глаза и уши и помалкивать, что он исправно и делает.
Далглиш через всю комнату взглянул на тетку. Она сидела в кресле на своем обычном месте и, достав вязание, словно бы совершенно отрешилась оттого, что происходило вокруг. Спицы она держала на континентальный манер, стоймя, как обучила ее в свое время гувернантка-немка. Селия Кэлтроп не отводила глаз от их пляшущих блестящих кончиков, изумленно и одновременно с возмущением наблюдая заграничное искусство хозяйки дома. Сама она уже не восседала с неколебимой непринужденностью, а ерзала, то так, то эдак скрещивала лодыжки, откидывала голову, словно камин дышал ей в лицо нестерпимым жаром. И действительно, становилось слишком жарко – всем, кто был в гостиной, кроме Реклесса. Оливер Лэтем расхаживал из угла в угол, на лбу у него блестел пот, а непрестанное движение как бы еще повышало температуру в комнате. Внезапно он остановился, обернулся к Реклессу и спросил:
– Когда наступила смерть? Может быть, вы нам все-таки что-нибудь сообщите? Когда Сетон умер?
– Это будет точно известно только из заключения медэксперта, сэр.
– Иными словами, вы отказываетесь ответить. Тогда спрошу иначе: на какое время от нас потребуется алиби?
Селия Кэлтроп негодующе пискнула, но тоже обернулась к Реклессу в ожидании ответа.
– Мне понадобятся от всех вас данные о местопребывании, начиная с того момента, когда мистера Сетона видели в последний раз, то есть, как. я понял, с семи тридцати вечера во вторник и до полуночи в среду.
– Зачем же так поздно? – заспорил Лэтем. – Его же, я думаю, отправили в это плаванье задолго до полуночи. «Закат в полнеба, и звезда над мачтой, и дальний путь лежит передо мной…» Начнем с меня, что ли? Во вторник вечером я был на премьере в Новой театральной гильдии, а после на банкете, который закатил наш достославный баронет от театра. К себе на квартиру вернулся около часу и остаток ночи провел не один. С кем именно, пока не скажу, но завтра, надеюсь, смогу назвать имя. Мы встали поздно, обедали в «Плюще» и расстались, когда я вывел из гаража машину и отправился сюда. В Монксмир приехал вчера примерно в половине восьмого и с тех пор никуда не выходил, только на сон грядущий немного прогулялся по берегу. Сегодня ездил по окрестностям, запасался провиантом. После ужина спохватился, что забыл купить кофе, и решил обратиться в единственный дом, где наверняка дадут хороший и без бесплатного приложения в виде нотации о том, что, ах, мужчины совсем не умеют вести хозяйство. Короче, чтобы вам было ясно, у меня есть алиби на момент наступления смерти – если считать, что смерть наступила во вторник, – но не на то время, когда Сетон был отправлен в последнее плаванье – если принять, что это произошло вчера вечером.
На лице Селии Кэлтроп, пока он говорил, сменилась целая гамма выражений – любопытство, осуждение, сладострастный интерес и томная печаль, – словно она примеряла, которое лучше, и наконец выбрала томную печаль: добрая женщина сокрушается о мужских слабостях.
Инспектор Реклесс сказал:
– Я должен попросить вас назвать имя дамы, сэр.
– И не просите. По крайней мере, пока я с ней не переговорю. Очень, однако, любезно с вашей стороны заключить, что это была именно дама. Послушайте, инспектор, будем рассуждать здраво. Если бы я имел какое-то отношение к смерти Сетона, разве я не позаботился бы обеспечить себе алиби? А уж если бы мне понадобились чьи-то ложные показания, я бы не воспользовался помощью женщины. Во-первых, из дурацких соображений рыцарства, а во-вторых, вы бы нас быстро вывели на чистую воду. Дошло бы до подробностей, а кто их все упомнит? О чем мы с ней говорили, кто задернул шторы, с какой стороны кровати я спал, под сколькими одеялами, что было на завтрак. Меня всегда поражало, как это люди рискуют выдумывать себе алиби. Тут нужна такая память на мелочи, какой я, увы, не обладаю.
– Считайте, что с вас подозрения сняты, Оливер, – авторитетно произнесла Селия. – Дело это нешуточное, убийство как-никак. Разумная женщина не станет чинить затруднений.
Лэтем рассмеялся.
– Но она не разумная женщина, милая Селия. Это актриса. Хотя, конечно, я не думаю, что она заартачится. Отец дал мне когда-то один очень дельный совет: не ложись в постель с женщиной, если утром тебе или ей будет стыдно об этом вспоминать. Хорошее правило. Несколько ущемляет сексуальную свободу, зато оказывается иногда, как видим, очень удобным.
Свободу Лэтема оно едва ли особенно ущемляет, подумал Далглиш. В их кругу люди не боятся огласки своих связей, лишь бы они были престижны, а Оливер Лэтем, мужчина со средствами, видный собой, светский и малодоступный, котируется, надо полагать, высоко.
Брайс недовольным тоном сказал:
– Значит, вам нечего волноваться, ведь Сетон умер, по-видимому, вечером во вторник. Если, конечно, злой инспектор не возразит, что ваша дама согласилась бы подтвердить любые ваши показания.
– Ну, она-то согласится на все, если ее попросить по-хорошему, – шутливо ответил Лэтем. – Но это дело рискованное. Она же актриса. Сегодня играет бесстрашную лгунью, готовую пожертвовать добрым именем, чтобы только спасти любовника от каталажки, и я, соответственно, в безопасности. А завтра – что, если она надумает сменить роль? Нет, пожалуй, все-таки удачно получилось, что от нее всего лишь потребуется сказать правду.
Тут Селия Кэлтроп, не в силах, как видно, дольше терпеть, что общее внимание сосредоточено на Лэтеме и его любовных делах, решительно вмешалась в разговор:
– В моих показаниях, я полагаю, вообще нет надобности. Я была бедному Морису очень близким другом, единственным истинным другом, я думаю. Однако я готова сообщить о себе все, возможно, это докажет непричастность кого-то еще. Тут ведь важна любая информация, верно? Почти все это время я была дома. Только во вторник днем возила Сильвию в Норидж, мы там обе были в парикмахерской «Эстель» на Мэддермаркет, мыли голову и причесывались. Для Сильвии такая поездка – приятное развлечение, и я тоже считаю, нельзя опускаться из-за того, что живешь в деревне. Перед тем как ехать обратно, мы выпили чаю, и около половины девятого я доставила Сильвию домой, а затем поехала к себе. Вчера с утра я работала – я наговариваю на диктофон, – а после обеда ездила в Ипсвич кое-что купить и заехала к приятельнице, леди Бриггс, в Уэлл-Уок. Просто – так заехала, наобум, ее не застала, но разговаривала с прислугой. На обратном пути я слегка заблудилась и попала домой только к десяти вечера. Дома меня ждала племянница из Кембриджа, и остаток вечера мы провели вместе, она, естественно, подтвердит. А сегодня незадолго до обеда позвонила Сильвия и рассказала про полученную рукопись и про то, что Морис пропал. Я сначала растерялась и не знала, что предпринять, но вечером, когда увидела, что приехал суперинтендант Далглиш – он проехал мимо моего дома, – я позвонила мистеру Брайсу и предложила, чтобы мы все вместе собрались и посоветовались с ним. К тому времени у меня уже было предчувствие, что стряслось что-то ужасное; и, как видите, я была права.
Следующим по очереди шел Джастин Брайс. Далглиш обратил внимание на то, с какой готовностью эти подозреваемые дают о себе сведения, которых у них, между прочим, еще формально не просили. Они без запинки, упоенно, как неофиты на молитвенном собрании, перечисляли, кто из них где когда был. Завтра, конечно, спохватятся и раскаются, что так разоткровенничались. Но не Далглишу их одергивать. Он все уважительнее посматривал на Реклесса: знает человек, когда надо посидеть молча и послушать.
