— Тихонов.
— Алё, Тихонов, Демидов говорит.
— Да, да, Иван Михалыч, слушаю.
— Сейчас со мною снова ехал парень, про которого ты спрашивал, тем же рейсом…
Стас неожиданно охрип:
— Где он?
— А кто его знает? На Цветном, у цирка, из автобуса вышел. А сел здесь же, у «Байкала», из чемоданчика книжку достал и читал всю дорогу.
— Ах, чёрт возьми! Что же ты его не задержал?
— Так откуда я знаю — задерживать его или нет? У нас такого уговора не было. Ты ж позвонить в случае чего просил…
— Это верно, — сказал с досадой Тихонов. Подумал, переспросил:
— Тем же рейсом, говоришь? И с той же остановки?
— Двадцать тридцать семь. От «Байкала».
Тихонов подумал ещё немного:
— Тогда вот что, Иван Михалыч. Завтра в это время мы с тобой поедем. Если парень войдёт в машину, ты мне знак подай…
— Ладно. Посигналю два раза.
— Договорились. Привет.
Тихонов захлопнул дверь, но замок опять не выпускал ключ. Стас аккуратно поводил им сбоку набок, резко дёрнул на себя. Ключ вышел. Стас повернул голову и в длинном сумеречном коридоре увидел Шарапова, издали узнал его раскачивающуюся походку.
— Далеко собрался?
— Беседовать за жизнь со Ставицким.
— А чего ты его к себе не вызвал?
— Нецелесообразно. Когда я задаю ему вопросы у него дома — это милая беседа. Когда мы мило беседуем на Петровке — это допрос. А допрашивать его пока ещё рано. Пока надо просто мило беседовать с ним.
— Ну, давай, собеседник! Ишь ты… — ехидно улыбнулся Шарапов.
В четверг с утра потеплело и снова пошёл снег. Стас постоял на углу, прикинул: на Кузнецкий мост можно проехать сорок вторым троллейбусом. Можно пешком. Решил идти пешком по бульварам. Надо ещё раз не спеша всё обдумать.
Это дело пугало своей непонятностью, бессвязностью, отсутствием очевидных мотивов. Нет, это не хулиган просто так ткнул шилом. Когда ткнули шилом, эта история не началась, а закончилась. На заснеженном пустыре у гостиницы «Байкал» поставили точку. Какие-то незримые страсти давно бурлили подо льдом. А промыло лёд на владыкинском пустыре. Но почему? И кто? Как это было записано в блокноте у Тани: «Микробы проказы могут жить в человеческом организме до пятнадцати лет…» Шарапов держит в ящике стола забавную головоломку — маленький разноцветный шарик. Достаточно дёрнуть за кольцо — и он распадается на дюжину причудливых частей. Стас в первый раз изрядно попыхтел, пока сложил из них шарик. Но там были все части. Все. И он знал это заранее. А здесь? Стас уже прикинул десяток стройненьких версий. Из имеющихся фактов. Но достаточно было любую версию чуть натянуть на жёсткую раму достоверности, как она начинала позорно трещать, обнажая прорехи очевидных домыслов. Придётся идти единственным путём — искать недостающие части.
— Ничего, — упрямо сказал Стас, нажимая на кнопку звонка. — Мы этот шарик ещё сложим…
Ставицкий оказался совсем не таким, как представлял себе Тихонов. Ничего в нём не было изнеженного и хлыщеватого. Высокий — вровень со Стасом — красивый парень открыл дверь, мельком глянул на удостоверение, спокойно сказал:
— Заходите. Я ждал вас.
— Это почему же?
— Было бы грубейшей ошибкой следствия не поговорить с человеком, который, быть может, лучше всех знал убитую.
Стаса неприятно царапнуло слово «убитая». Всё-таки о любимом человеке!
— Вот я решил этой ошибки не допускать.
Стас снял пальто, замешкался, вроде искал, куда повесить. На вешалке висело серое короткое пальто, на сундучке лежала чёрная замшевая куртка.
Стас простовато улыбнулся:
— Извините за нескромный вопрос: сколько стоила эта куртка?
Ставицкий удивлённо взглянул на него:
— Семьсот двадцать форинтов. Я её в Венгрии купил. А что?
— Мне вот такую же предлагают. Девяносто рублей хотят. Дорого, наверное?
— Это дело любительское. Охота пуще неволи…
— Да я вообще не знаю, пойдёт ли она мне. Чёрный цвет — боюсь, что при моей фактуре на факельщика буду похож.
— А вы примерьте эту.
— Можно?
— Конечно.
Стас натянул куртку, посмотрел в зеркало. Тёплая, с подстёжкой, шерстяным воротничком. До середины бёдер. Сказал:
— И зимой можно носить вместо пальто.
— Можно, — ответил Ставицкий. — Хотя я в ней обычно только в машине езжу.
Помолчал, подумал, потом сказал:
— Ну что, наверное, маскарад можно кончать? Куртка сидит неважно — оттопыривается пистолет в заднем кармане. А зачем вам надо было осмотреть мою куртку?
Стас быстро глянул ему в глаза, спокойно ответил:
— Куртку — не надо. Я хотел осмотреть себя в куртке. Мы же с вами одного роста. А насчёт пистолета вы ошиблись. Это коробочка с мятными конфетами «Эвка». Угощайтесь!
— Вот и хорошо. Поставим все точки над «ё». Значит, подозреваете?
— Нет. Нет достаточных оснований. А вот серьёзно поговорить — есть о чём.
Ставицкий сердито хмыкнул:
— Как же это вы для такой серьёзной беседы пистолет не взяли?
Тихонов удобно уселся в кресло:
— А я его попусту с собой не ношу. Он же ведь, чёрт, тяжёлый. Да и таскать его повсюду — потерять можно, голову потом за него снимут.
— Мне казалось, что вы без этого обязательного криминального атрибута никак не обойдётесь.
— Дело в том, что этот атрибут для меня такой же инструмент в работе, как для бухгалтера — счёты или для вас — коробочка с гримом. Вы же не берёте её с собой, отправляясь в магазин или в гости?
— А вы пришли, чтобы прицениться к моей куртке?
— Нет. Я пришёл к вам в гости. Правда, в гости ходят по приглашению. Но специфика работы понуждает меня пренебречь некоторыми условностями. Поэтому я решил лучше прийти в гости к вам, чем приглашать вас к себе. Так, мне кажется, лучше.
— Кому лучше?
— Вообще лучше, — сделал неопределённый жест рукой Стас.
— Видимо, вы полагаете, что допросы в неофициальной обстановке более эффективны?
— Я уже сказал, что это не допрос. А что касается эффективности — несомненно. Я вам напомню о причине и цели своего визита, — тихо сказал Стас, и голос его стал жёстким. — Убита при непонятных обстоятельствах женщина, которую вы, по моим сведениям, любили, на которой собирались жениться и были ею не так давно отвергнуты. Во всяком случае, я мог рассчитывать на вашу всемерную помощь в розыске убийцы. Поэтому я пришёл сюда. В этой, как вы говорите, неофициальной обстановке она бывала много раз, здесь ещё должно быть эхо её голоса, и вы должны это помнить и рассказать мне всё, имеющее отношение к делу.
— Но вы же подозреваете меня. Это кощунство!
Стас посмотрел на него и сказал:
— Подозрения, уложенные в рамки уголовного закона, являются только следственными действиями. И всё! Вы мне лучше расскажите, что вы делали в понедельник вечером.
Ставицкий походил по комнате:
— В театре я был свободен. Позвонил Тане в редакцию около пяти, может, в половине шестого, предложил встретиться, поговорить. Она куда-то торопилась, сказала, что ей надо с кем-то увидеться. Велела позвонить в среду. Я поехал к Генке Григорьеву…
— Кто это?
— Мой приятель — тоже актёр. Его не оказалось дома. Там рядом с ним кинотеатр «Прогресс». Делать было нечего — зашёл на семичасовой сеанс. Потом поехал в ресторан, поужинал и отправился домой спать. Вы удовлетворены?
— Почти. Вы откуда звонили Тане?
— Из дома.
— Через сколько вы вышли?
— Вскоре. Минут через тридцать, наверное.
— Где живёт Григорьев?
— На Ломоносовском проспекте.
— Каким транспортом ехали к нему?
— Четвёртым троллейбусом.
— Итак, складываем: пять тридцать — вы звонили Тане, плюс полчаса на сборы — шесть. Минут пятнадцать ходьбы до остановки четвёртого троллейбуса, плюс минут тридцать езды. Значит, без четверти семь вы были у Григорьева. Так?
— Так.
— Когда вы уходили из дома, кто-нибудь из соседей вас видел?
— Понятия не имею. Я как будто никого не встретил.
— Идёмте дальше. Дома у Григорьева вас кто-нибудь видел?
— Нет, я же сказал, что его не было.
— А может, кто-либо из его родственников?
— Нет. Никто дверь не открыл.
— Ладно. Без пяти семь вы в кинотеатре. Какой демонстрировали фильм?
— Какая-то импортная белиберда.
— А точнее?
Видно было, что Ставицкий напрягся:
— «Вернись, Беата!»
— Прекрасно. Когда закончился фильм?
— Около девяти.
— Так это же короткий фильм. Что так долго?
— Журнал был длинный.
— Не помните, о чём?
— Новости науки и техники.
— Прямо из кино поехали ужинать?
— Нет. Была хорошая погода, снегопад, и я дошёл до метро «Университет», а оттуда почти до моста через Москву-реку. Там сел в такси.
