– Будет расследование. Потом прокурор примет решение, предъявлять ли обвинения Тому или Ясмин. Но у этого преступления, вероятнее всего, уже вышел срок давности.
Мария кивает.
– Мне пора, – говорю я ей.
Замявшись, она принимается ерзать на стуле.
– Милый Гуннар…
– Что?
Она смотрит на меня – внутрь меня – совсем как в тот раз, когда я рассказал ей про Ли, и что-то тает у меня в груди.
– Побудь сегодня здесь. Переночуй у меня. Я не хочу оставаться одна.
Комната погружена во мрак, и слышно только, как свистит за окном ветер. Я лежу в широкой кровати за спиной Марии и обнимаю ее, носом уткнувшись ей в шею. Ее дыхание напоминает мне волну – то накатит, то снова отхлынет. Под рукой я ощущаю трепетное биение ее сердца.
Впервые за двадцать лет я сплю с какой-то другой женщиной, кроме Ли.
Впервые за двадцать лет я делю постель с женщиной, с которой у меня не было секса.
Это необычное ощущение, но оно не лишено приятности. Как будто после долгого отсутствия возвращаешься домой – в руках сумки, и квартира выглядит знакомой, но в то же время немного чужой. Позабытые запахи, вещи, о которых уже не помнишь, что они были у тебя, но увидев – тут же узнаешь. Привычные звуки и шорохи, которые доносятся с улицы или из тамбура.
Это ощущение дарит надежду, и внутри тебя зарождается вера, что другая жизнь тоже возможна.
– Спасибо, – сонно бормочет Мария. – Спасибо, что остался со мной.
Мне кажется, что благодарить ее должен как раз я.
– И за то, что приехал сюда, чтобы рассказать о Ясмин, – добавляет Мария.
– Мы все еще не знаем, кто убил Самира, – отвечаю я.
Я чувствую, как по ее телу пробегает дрожь. Ощущение такое мимолетное, что я не уверен, не показалось ли мне. Тем не менее в погруженной во мрак комнате как будто внезапно становится холодно, и этот холод расползается вокруг.
Я долго сомневаюсь, прежде чем задать свой вопрос.
– Ты что-то видела в тот вечер, когда был убит Самир? Что-то, о чем не стала рассказывать?
Мария
54
– Ты что-то видела в тот вечер, когда был убит Самир? Что-то, о чем не стала рассказывать?
Я вздрагиваю, потому что внезапно, несмотря на тепло пухового одеяла и тепло тела Гуннара, ощущаю холод.
Что мне ответить на этот вопрос? Что я могу сказать?
– Нет, – отвечаю я.
Гуннар удовлетворяется этим и очень скоро засыпает. Его рука на моем плече тяжелеет, а дыхание превращается в глухие всхрапывания. Я осторожно высвобождаюсь из его объятия и переворачиваюсь на спину. Глядя в темноту, пытаюсь объяснить себе то, что объяснить невозможно.
* * *
Была ли я тогда той же самой личностью, что сегодня?
Я была порядочной, немного идеалисткой. Считала, что важно соблюдать чистоту и аккуратность, что семья должна питаться домашней едой, что покупать нужно экологичные товары и что нужно помогать тем, кому живется хуже.
Еще я была справедливой – да я и сейчас такая, если честно. Я считаю, что очень важно, чтобы люди несли ответственность за свои поступки, но в то же время у них должна быть возможность получить второй шанс. Возможно, это профессиональная деформация. Быть учителем ведь означает гораздо больше, чем просто передавать знания. Детям еще необходима помощь в овладевании искусством быть человеком.
Никогда не бей лежачего. Извинись, если кого-то обидел. Попроси прощения и обними человека. Не говори неправду.
Была ли я несправедливо строга к Ясмин?
Наверное. Хотя что там. Конечно была.
Только и она утомляла меня до чертиков. Самодовольно, как принцесса, она ворвалась в нашу жизнь. Самир обращался с ней так, словно Ясмин действительно была принцессой. Ясмин, которая пропадала на гулянках ночами напролет и употребляла наркотики в нашем доме, Ясмин, которая намеренно провоцировала меня, напрочь игнорируя советы, которые я давала ей, желая только добра.
Ясмин, тебе стоит подумать о том, какие сигналы ты посылаешь, выходя из дому в такой короткой юбке.
И еще меня бесило, как она вела себя по отношению к Тому. Чаша терпения, очевидно, переполнилась тем вечером, когда она без всякого стеснения льнула к Казимиру прямо у нас под окнами. Во мне тогда словно что-то надломилось.
Том ведь был мне как родной – я знала его с младенчества. Это я помогала ему пережить травлю в школе, это со мной он делился переживаниями о неудавшихся отношениях. Я видела все его взлеты и падения. Наблюдала, как он расправляет крылья. Вырастает в могучее дерево, о котором всегда твердил мой папа: с сильными корнями, мощным стволом и тонкими веточками грез и надежд, которые тянутся к небу.
Я считала, что он заслуживает лучшего.
Никогда в жизни, даже в самом страшном сне я не могла представить, что Том способен причинить ей вред. Глядя на него, я видела все того же пухлого мальчишку, которого только что отметелили приятели. Когда он был рядом с Ясмин, я видела молодого человека, которого раз за разом отвергали. Униженного и преданного.
Если он дарит тебе красивые цветы, неужто тебе сложно снять обертку и поставить вазу на стол?
– Нет сил.
Боже мой, бедная Ясмин.
Но хуже всего все равно пришлось Винсенту – он лишился сестры, о которой всегда мечтал. Лишился лучшего друга, который у него когда-либо был. Если бы Ясмин не умерла – простите, не исчезла, – он определенно не отказался бы говорить. Он и дальше оставался бы тем счастливым парнишкой и продолжал бы как ни в чем не бывало возиться на кухне.
Занимался бы выпечкой, болтая без умолку обо всем на свете.
А Самир?
С первого взгляда я полюбила его до умопомрачения. Его чувственность, глаза, какими он смотрел на меня, и чувства, которые пробуждал во мне. Страсть. Неотразимые богемные черты, последовательное насилие над шведским языком и чарующий французский акцент.
– Идем. Прогуляемся. Будем купаться по-шведски.
Любимый мой Самир. Последнее, чего я желала, – это навредить ему.
Попроси прощения, обними человека. Не говори неправду.
Но я, тем не менее, именно так и поступила.
* * *
Вечер, когда погиб Самир.
Амели помахала мне на прощание, а я помахала ей в ответ. Выскользнула из дома в темноту, ощущая облегчение оттого, что наконец смогла излить кому-то душу, и благодарность за то, что Амели выслушала мой рассказ об этих зловещих месяцах, в течение которых неуверенность и страх следовали за мной по пятам. Я рассказала ей обо всем: о смерти Ясмин, о судебном процессе над Самиром и даже о невозможном – о моей все возрастающей убежденности в том, что он был виновен.
Мой муж стал убийцей.
Амели оказалась благодарной слушательницей. Она дала мне время, не выносила суждений и не выдвигала судорожных предложений, как мне следует поступить в данной ситуации. Она просто сидела, обнимала меня, когда это было необходимо, и потягивала свой кальвадос.
Амели закрыла за мной дверь, и стало тихо, за исключением завывания ветра, который бушевал в кронах деревьев – тем вечером ветер поднялся почти штормовой.
Услышав крик, доносящийся из леса, я остановилась, обернулась на звук и прислушалась. Потом стала пробираться среди деревьев. В свете луны, которая то скрывалась в облаках, то снова появлялась на небе, я аккуратно переступала через поваленные ветки и валуны.
Мне кажется, я тоже кричала.
– Ау?
Да, я точно кричала. Потому что звуки были такие, будто кто-то находился при смерти.
А потом я заметила кроссовку. Кроссовку Самира. А в следующий миг – ноги. Одна из них дрожала, и повсюду на снегу вокруг были пятна крови.
И я побежала, я помчалась к человеку, которого когда-то полюбила, которого, возможно, все еще продолжала любить. Я так надеялась, что он жив, что все еще будет хорошо – знаю, тщетно, но ведь надежда покидает человека последней.
