Блейк сделал паузу и некоторое время смотрел на Роббинса. Тот, опустив голову, сосредоточенно покусывал нижнюю губу.
— Похоже, ты вник в мои рассуждения, Джонни, — продолжил лейтенант. — Теперь подумай о том, что все, что я сейчас сказал, будет написано в форме рапорта и подано вверх по начальству. Да после этого весь твой маршрут будет проверен вплоть до последнего сортира! Агенты обойдут с твоими фотографиями все камеры хранения и почтовые отделения, просеют все через сито. И найдут, можешь не сомневаться! С отпечатками твоих пальчиков где-нибудь. Не ты первый такой. Всего ведь не предусмотришь, парень. И тогда вторая серия нашего кино соединится с первой, и я не думаю, что ты найдешь для своей защиты хоть мало-мальски дорожащего своей репутацией адвоката. Хотел бы я посмотреть, какой дурак возьмется за такое гиблое дело.
— Только дурак и возьмется, — поделился из-за спины Роббинса своим мнением Макс.
Тот продолжал покусывать губу, напряженно что-то соображая.
Его опять никто не торопил.
Через полминуты Роббинс поднял голову и посмотрел на Блейка. Спокойно, без злобных мерцаний.
— Я не спал всю ночь в самолете, начальник. Очень устал. И пусть меня покормят.
— Это, пожалуйста. Поешь, отдохни, подумай.
— Да, Джонни, лучше подумай сейчас. — Макс встал и хлопнул задержанного по плечу. — Двадцать пять лет, вот что тебе светит. Другое дело — чистосердечное раскаяние. Наш суд все еще в это верит. Вы каждый раз раскаиваетесь, и каждый раз вам верят, вы снова раскаиваетесь, и снова верят. Интересно, патрон, как в нашей стране отбирают судей? Наверно, там самый главный тест — на доверчивость.
— Ну, ну, Макс, это не наша с тобой компетенция. Позови, будь любезен, конвой.
* * *
К двенадцати часам дня секретарь доктора Митчелла попросила Кэти явиться к нему в кабинет. И Кэти была уже несколько минут в приемной, ожидая вызова.
Яркий солнечный день лез нахально внутрь через стекла, не желая оставлять без своего присутствия никакого, даже самого маленького уголка. И они с секретарем поговорили о погоде, об озерах, куда полгорода выехало в последний раз на выходные. Какое радостное буйство в летней природе! Кэти тут же подумала о своем пациенте. Он очень не любит солнце, и в его помещении все время легкий полумрак от плотно прикрытых жалюзи.
Ее пригласили в кабинет.
Доктор Митчелл поздоровался легким кивком и указал ей глазами на кресло по другую сторону рабочего стола. Она не помнила, чтобы доктор когда-нибудь улыбался, но его строгий стиль не отталкивал, не становился барьером между ним и другими людьми.
— Я очень доволен вами, Кэти. Вы прекрасно вписались в нашу систему. Как вы сами чувствуете себя на работе?
— Благодарю вас. Очень стараюсь быть полезной.
— У вас это получается. Я часто думаю о персонале нашего хосписа, это едва ли не главная моя забота, и радуюсь, что к нам приходит настоящая молодежь, как вы, Кэти. Это помогает мне делать то, к чему мы здесь призваны. Когда от нас, увы, уходит очередной пациент, я чувствую одно и то же. Уходит не человек, а жизнь. Мир становится на одну жизнь короче. И он обязательно должен быть восполнен. Вами, молодыми людьми.
— Я всегда чувствовала такую ответственность, доктор, с самого детства.
— Вы очень правильно устроены, Кэти. Как ваш пациент?
— Он уже третий день жалуется на ухудшение состояния, но держится очень бодро.
— Да, я знаю об этом. Он очень мужественный человек. Сегодня вечером вы сделаете ему первую фатальную инъекцию, завтра — вторую.
— Уже сегодня?
— Да. В семь вечера. Вас что-то смущает?
— Нет, ничего. Я полагала, что это еще не скоро.
— Болезнь прогрессирует слишком быстро. А его бодрый дух мы можем расценивать лишь как сохранившуюся волю. Способность удержать себя от паники и деморализации. Вот этой последней стадии мы как раз и не имеем права допустить. А воля не бесконечна, Кэти.
— Конечно, я понимаю.
Доктор Митчелл попрощался с ней, снова одним движением головы, и Кэти отправилась к себе.
Значит сегодня. Семичасовой укол… Она не думала, что это произойдет так быстро.
Собственно говоря, она вообще об этом не думала. Потому что прикрепленная сестра не имеет права себе такое позволять. Она обязана полностью контролировать свое сознание. Тогда, почему она не делает это сейчас? Почему она об этом думает?
* * *
— Неплохо бы пойти чего-нибудь пожевать, патрон.
— Не рано, Макс?
— А мы не будем слишком наедаться. Чтобы потом можно было пойти и пожевать еще.
— Нет уж, второй, третий и четвертый раз ты это сделаешь без меня.
Они вышли из кабинета и сразу же в коридоре нарвались на начальника управления.
— Провели первый допрос Роббинса, — доложил лейтенант. — Он взял тайм-аут — подумать.
— Вы полагаете, сегодня от него можно что-нибудь ожидать?
— Почти не сомневаюсь. Во всяком случае мы не дадим ему надолго расслабиться. Через час он снова будет в моем кабинете.
— Рассчитываете, что сознается?
— В чем-нибудь непременно сознается. Он парень с головой.
Они спустились по лестнице в столовую.
— Вы что, патрон, уже поняли, во что он с нами будет играть? Лично моя интуиция почему-то молчит.
— Ждет питания, наверно… Ну сколько ты еще собираешься положить себе салата? Хочешь все управление объесть?
— Зато я возьму совсем немного соуса ко второму. Думаете, Роббинс закроется от убийства чем-нибудь другим?
— В рапорте от взявших его на юге коллег сказано, что он летел с двумя пересадками. Нужно проверить, не было ли у него возможности добраться до места назначения по более короткому маршруту. Займись сразу, как только все это съешь.
Через полтора часа лейтенант приказал привести задержанного. Макс уже занял свое прежнее место.
— Ну как, — обратился Блейк к Роббинсу, едва тот успел сесть напротив, — собрал мозги в кучку?
На лице последнего промелькнуло что-то отдаленно похожее на улыбку.
— А трудную вы мне задали задачку, начальник. Другого бы кого на мое место.
— Другого, как видишь, нет.
Роббинс поежился.
— Я плохо разбираюсь в ваших законах, начальник. Вот если, к примеру, я б что-то и забрал из дома Крайтона, — он осторожно взглянул на Блейка, — по вашим словам выходит, сознайся я в этом, мне все равно будет хуже. Пришьете тогда убийство окончательно?
— А ты не убивал?
— Да сдохнуть мне на этом месте!
— Видишь, Джонни, выхода у тебя нет другого, как правду говорить. Будешь отнекиваться, пришьем тебе это дело обязательно! А скажешь правду, попробуем помочь. Если мы почувствуем, что ты не обманываешь, значит настоящий преступник на свободе, и мы должны его искать.
Роббинс набрал воздух в легкие и с шумом выдохнул.
— Влип я действительно… да трудно было удержаться! А какая мне пойдет статья, если я укажу, где припрятал ценности, а вы найдете настоящего убийцу?
— Получишь условно год-полтора, — ответил из-за спины Макс. — Вот здесь как раз адвокатам будет легко убедить суд, что ты действовал сгоряча. Тем более, что добровольно потом во всем сознался.
Роббинс недоверчиво посмотрел на лейтенанта.
— Он правду говорит?
— Правду. Срок у тебя был единственный, и очень давний. А в этом эпизоде ты действовал импульсивно и сам потом одумался.
— Видит бог, так оно и было!
— Ну вот и не тяни из себя душу, давай, рассказывай.
Лейтенант посмотрел на часы. Было без четверти три.
— Значит, тогда так. — Роббинс потер лоб под грязной челкой. — Стал я с месяц назад примечать, что Крайтон по ночам спускается в подвал, сплю-то я чутко… Один раз заметил это, другой. Ну и сделалось мне любопытно — чем он, значит, там занимается? Шутки с ним плохи, но все же я не удержался. Услышал в очередной раз его шаги, подождал немного, ну и тихо так пошел к лестнице в подвал. Внутрь, конечно, я заглядывать побоялся. Стою там у двери и слушаю. Звук, как будто бы, из другого от входа угла. И похоже очень, как работу какую-то делают. С металлом, или что-то вроде. Ну, я постоял немного и вернулся, а на следующую ночь — снова проверил. И точно, понял, в каком это именно месте он там возится. А через пару дней все прекратилось. Я подождал еще, и днем, когда Крайтона не было дома, спустился в подвал и все осмотрел. Ну точно! Не иначе, как он подпиливал вентиляционную решетку, тайник сооружал. — Роббинс снова потер лоб. — Я трогать его не стал. Кто его знает — с каким он секретом? Может там простая даже ниточка где-нибудь натянута, я дерну, а Крайтон потом все поймет. И тогда мне крышка!
— Что, крутой очень был твой приятель?
— Да уж, прощать ничего не любил… Ладно, прознал я про это дело и успокоился. А в голове, все же, оно засело. Ну и когда его кто-то прихлопнул…
