Фредерик Дар - Я боюсь мошек

Он не ответил. Глаза его закрылись, и он рухнул на землю! Наш лысый проводник с похвальным усердием попытался помочь ему, но я удержал его за руку:

— Наин, мейнхер… Оставь его в покое! Пойдем дальше!

Хижина нашего друга парикмахеров оказалась неподалеку! от места, где он наткнулся на нас. Обогнув угол леса и выйдя на поляну, мы увидели ее, зажатую между двумя огромными немецкими коровами.

У нее были крутая крыша и покрытый лаком деревянный балкон.

Рядом с кучей навоза были расположены небольшой хлев и навес, который мог сойти за ригу. Я сказал себе, что рига станет временной клиникой для моего несчастного коллеги. Я отправился прямо туда и нашел трехколесную телегу, на которой наш волосатый Клодион,[10] должно быть, перевозил картошку. Переднее колесо — самое маленькое — было ведущим. Повозка вполне подходила для моих планов.

Наш бритый великан сделал мне знак войти, и я последовал за ним в дом.

Там я увидел парня двухметрового роста, увенчанного прекрасной рыжей шевелюрой, и крепкую белокурую девушку. Она была, что называется, в теле, и щеки ее напоминали яблоки.

Оба были похожи на хозяина дома. Парень казался не в себе. В его глазах содержалось столько тупости, сколько можно обнаружить у целого полка пеших жандармов, а необыкновенно глупая усмешка на лице, казалось, была высечена долотом, причем холодным способом. Что касается девушки, то, хотя, у вас и не возникло бы иллюзий относительно возможности изобретения ею атомного реактора, она, очевидно, стояла на более высоком интеллектуальном уровне.

Мое появление повергло этих славных деток в состояние ступора. Они таращились на меня, как будто я был призраком Бисмарка в купальном костюме. Я улыбнулся.

— Здесь кто-нибудь говорит по-французски? — спросил я на всякий случай.

— Я немного говорю, — сказала девушка с акцентом, напомнившим мне о свинине и кислой капусте.

— Это невозможно!

— Я была служанкой за все во французской семье в Констанце.

Я был очарован.

— Дитя мое, само небо послало вас мне!

— Что такое?

— Я говорю, что очень доволен.

— Вы француз?

— Нет, бельгиец.

Она кивнула, что означало: «Это одно и то же».

Я рассказал ей байку о добрых дядях, везущих больного в Москву на лечение. Она легко проглотила крючок, потом спросила, где упал наш самолет. Я ответил, что мне это неизвестно, но, должно быть недалеко. Еще я добавил, что хотел бы что нибудь пожевать, и, чтобы показать, что не собираюсь быть нахлебником, продемонстрировал толстую пачку денег.

Вид марок произвел впечатление на всех троих. Я отделил от пачки одну банкноту и положил ее на стол, сказав при этом:

— Есть! Ням-ням!

Девушка кивнула, вопросительно посмотрела на отца, который сделал утвердительный жест, и принесла тарелку со свининой, при виде которой у меня едва не навернулись слезы на глаза. Я отрезал кусок сала, широкий, как Елисейские поля, и впился в него зубами. Для них это было развлечением. Они смотрели, как я завтракаю, с таким интересом, что можно было вообразить, что я стою на сцене «Бобино»[11] с завязанными глазами, готовясь совершить опасное сальто в пять оборотов с приземлением на левый мизинец.

Затем я сказал девице, что позаимствую повозку, чтобы съездить за своим приятелем. Она перевела это отцу. Нельзя сказать, что он пришел в восторг! Чтобы заставить его решиться, я применил магическое средство. Я дал ему десятимарковую купюру, произнеся сакраментальные слова, и он согласился с такой охотой, как будто его попросили об этом господа из гестапо.

Я привязал к колымаге веревку для сена и через свою пышную переводчицу попросил мужчин пойти со мной.

— Вы были бы очень любезны, если бы отнесли в ригу матрас и одеяло, — сказал я своей Гретхен.

— Почему в ригу? У нас есть комната.

— Мой товарищ болен… заразен… Не нужно к нему приближаться:

Она пообещала приготовить все, о чем я попросил, и мы отправились за Ларье.

Он спал, лежа в траве. Успокоительное, которое я заставил его принять, оказало на него усыпляющее действие. Мне пришлось долго кричать, чтобы разбудить его. Наконец, он приподнялся на локте и вскрикнул от боли.

— Тебе плохо?

— Ужасно! Боль снова вернулась.

— Прими третий порошок. Мы немного опустим телегу. Постарайся на нее залезть. Мы отвезем тебя в спокойное место, где ты сможешь дрыхнуть, сколько влезет.

Маневр оказался сложным, но в конце концов удалось подвести колымагу к больному, и он залез в нее.

— Ты будешь править передним колесом!

— Хорошо, только побыстрее! Я слаб, как слизняк!

Быстро так быстро! Рыжий парень обладал силой бульдозера. Он помчал телегу со скоростью, которой могла бы позавидовать любая лошадь. Луг шел под уклон, и я опасался, как бы телега не разогналась и не догнала бы тех, кто ее тащил.

— Потише! — крикнул я этим сыновьям пемзы. — Полегче, фрицы!

К счастью, Ларье притормозил костылем.

Мы въехали во двор фермы и остановились около риги, где девица уже постелила матрас.

— Слезай и ложись, — сказал я Ларье. — Сейчас я принесу тебе чего-нибудь пожевать.

— Если бы ты знал, как я хочу есть!

— Тебе нужно восстановить силы. Но не налегай особенно на жратву, а то тебе станет плохо.

— Я хочу пить.

— Получишь и это. Возьми конец веревки и привяжи к рукоятке вил. Я пропущу веревку через ручку корзины, и она доедет по ней до тебя. Хорошо?

— Договорились. Тебе со мной немало хлопот, Сан-Антонио!

— Замолчи!

Я вернулся в кухню, чтобы приготовить провизию для раненого. Он заслужил маленькую семейную посылку. Нечто вроде новогоднего подарка. Сало, хлеб, печенье… Бутылка пива, несколько черешен… Все это я переправил Ларье.

— Подкрепись, старина, и постарайся отдохнуть. Я начну разрабатывать план действий. Как только мне в голову придет что-нибудь стоящее, я тебе сообщу. Твоя рация все еще при тебе?

— Конечно!

— О'кей!

Вернувшись в комнату, я увидел, что старикан напяливает свой выходной костюм и прикрывает свою голову, похожую на сахарную, украшенной маленьким пером фетровой шляпой.

— Куда он идет? — спросил я у девицы, ощутив внезапное беспокойство.

— Сообщить властям…

— Это не к спеху. Скажите ему, что он пойдет попозже.

Она перевела. Папаша состроил гримасу, означающую самое энергичное неодобрение, какое только возможно в Восточной Германии. Он подкрепил ее злой тирадой. Девица перевела:

— Отец говорит, что вы кажетесь ему подозрительными, он говорит, что вы вооружены.

Я вытащил револьвер.

— Это правда. Пусть он снимет свою мушкетерскую шляпу, а то мне придется позаботиться, чтобы он не дожил до шестидесяти!

Из моей речи она поняла главное. Старик ничего не сказал! Он пожал плечами и направился к камину, где уселся в деревянное кресло. Ну, что ж, он поступил разумно…

Однако мне пришлось оставить этот комплимент при себе. Едва я отвернулся, рыжий идиот — впрочем, не совсем идиот — набросился на меня, ухватившись мне за ноги. Если этот кретин и не играл в регби сам, то наверняка смотрел по телевизору матч Франция — Шотландия.

Не могу сказать, однако, что мне это было приятно. Я растянулся во весь рост, и тут опять возник этот идиот с топором. Сталь блестела на солнце. Он поднял свое страшное оружие.

— Найн! Найн! — завопила девица, набрасываясь на папашу. Это было весьма кстати, поскольку иначе он наверняка снес бы мне пол черепа, и я сразу же потерял бы все сто процентов своей сексуальной привлекательности.

Просвистев в воздухе, тяжелое лезвие вонзилось в паркет в десяти сантиметрах от моей щеки. Однако здесь приняты странноватые ласки! Не теряя ни секунды, я вскочил на ноги и головой вперед бросился на лысого. Он получил добрый удар в брюхо. Перекатившись через стул, он разложил свои двести фунтов скоропортящегося товара прямо на полу.

Это дало мне возможность заняться Рыжиком. Не могу сказать, что этот субъект мне нравился. Я люблю малышей идиотского вида, но при условии, что они вежливы. Однако его действия в отношении меня нельзя было назвать такими.

Он вновь набросился на меня, поэтому я хорошенько поддал ему коленом между ног. Он широко раскрыл рот и завопил по-немецки, потому что это был его родной язык, и другого он не знал. Впрочем, немецкий и создан, чтобы на нем вопить, как итальянский — чтобы на нем петь. Пока он массировал себе простату, я треснул его по рубильнику, и оттуда сразу же хлынул ручей. Его кровь оказалась почти такой же красной, как и его волосы.

Повизгивая, он отступил. Его сестрица не принимала участия в боевых действиях, внимательно следя за ходом операций. Поверьте мне, у этой пышки был удивительный самоконтроль. Ее папаша отрубился, братишка «поплыл», а она бровью не повела.