— Вы ужасны, — вздыхает девушка. — Я была вчера у Тома.
Меня передергивает. Не от признания, а от ливня, который вдруг обрушивается на нас. Порывы ветра колеблют плотную пелену дождя, светящуюся вокруг уличных фонарей и мутную в тени высоких зданий. Жанна быстро раскрывает зонтик.
— Идите сюда, — приглашает она.
— Спасибо. Терпеть не могу зонтов. Особенно дамских.
— Что за ерунда. Идите, а то промокнете до нитки.
Она по-свойски хватает меня под руку и тянет к себе, а я размышляю о том, до какой степени ослабился страх перед властью в наши дни. За такие фривольные жесты прежде, бывало, арестовывали.
Так мы движемся некоторое время, несмотря ка тесноту, я терплю, но увидев укрытие, выдергиваю руку.
— Давайте переждем здесь. Этот зонтик, право, унижает мое мужское достоинство.
Мы останавливаемся под эркером. Уличный фонарь бросает блики на красивое лицо девушки.
— А сейчас, — продолжаю, — когда мы спаслись, позвольте заметить, что показания такого свидетеля, как ваш Том, гроша ломаного не стоят.
— Том, — возражает Жанна, — полноправный гражданин.
— Это его качество вряд ли потрясет следователя.
Зато поступки этого гражданина наверняка будут учтены.
Я скашиваю глаза на девушку. Сейчас, в голубоватом свете фонаря, лицо ее кажется еще более бледным, а губы — еще темней. Как будто они накрашены черной краской, а не розовой помадой.
— Вы мне не ответили, что вас связывает с подобным типом, а, может, и с коллекцией таких типов, потому что особи этого вида обычно держатся стадами.
— Ничто меня не связывает ни с кем.
Тон усталый. Почти безразличный.
— Довольно печальное признание. И капельку лицемерное.
— Я не собираюсь никого убеждать, — роняет она тем же бесцветным тоном.
— Впрочем, из того, что вы сказали до сих пор, это единственное, что хоть немного смахивает на правду. И все-таки вы предпочитаете эту среду, а не какую-нибудь другую.
— Какой смысл пускаться в объяснения? Вы, видно, специалист по мертвецам, а я пока еще живая. — Девушка смотрит на меня внимательней, словно постепенно пробуждается от сна. По лицу пробегает дрожь. Я спешу предотвратить кризис.
— Ну ладно, ладно, расплачьтесь. Час-полтора тому назад я был в одной из комнат в том же доме, который сам похож на мертвеца. Там нет пластмассы и неонового освещения, но в общем обстановка довольно приятная. Я не говорю уже о хозяине.
Жанна уже иронически смотрит на меня.
— И сколько вы пробыли в этом раю?
— К сожалению, очень недолго. Мной уже овладело влечение к вам.
— Потому-то вам и понравилось, что вы пробыли там недолго. А посидели бы там подольше… — Девушка покашливает и меняет голос. — «Убери сумку — перепутаешь «чертежи». «Будь любезна, не играй карандашами — это тебе не карты, чтоб раскладывать пасьянс». «Здесь не трогай». «Там не садись». «Целый месяц не была в кино? Ну и что же, я два месяца не был и, как видишь, не умираю».
— Может, и скучно, — соглашаюсь я. — Не то, что делить кусок, пардон, коньяк с настоящим героем. «Давай, мотай, пока цел!» «Где ты откопала этого старика?» «Не прикидывайся чурбаном!» Лев. Да только из трусливых.
Девушка чуть заметно улыбается.
— Том не трус. Во всяком случае, до сих пор я за ним этого не замечала. И не судите о человеке по каким-нибудь двум-трем фразам. Ваши выражения, между прочим, тоже не всегда изысканны.
— Да, но в спину я никогда не бью.
Жанна делает вид, что не слышит.
— Дождь перестал. Пошли.
Мы выходим из укрытия. Дождь действительно едва накрапывает, и зонтик убран, и вообще нет никаких видимых причин идти, так тесно прижавшись друг к другу. Но мы тем не менее идем. И не только по моей вине.
Дует холодный пронизывающий ветер. Лампы и деревья бросают свет и тень.
— Декабрь… Какой тоскливый месяц, — произносит негромко девушка, словно разговаривая сама с собой.
— Тоскливая погода или веселая — это зависит от человека, — многозначительно замечаю я. — И жизнь, по-моему, тоже.
— Вы думаете, можно наладить жизнь, как ты хочешь? Что-то не верится.
— Мы углубились в философию… Во всяком случае, если человек не может сам наладить свою жизнь, разумней прибегнуть к помощи того, кто может ее оказать.
— Вы рождены проповедником.
— Не замечал. Во мне говорит самый банальный практицизм.
— Да, — вздыхает Жанна. — Найти бы человека, на которого можно опереться.
Она опирается на меня. Я собираюсь ей сказать об этом, но решаю промолчать.
— Умного и прямого… И по возможности не очень скучного…
Что ж, я не возражаю. Мы продолжаем медленно шагать, прикасаясь плечами.
— Скажите, после стольких ваших вопросов можно и мне задать один? — неожиданно спрашивает девушка.
— Разумеется. Почему же нет?
— Вы всегда так обращаетесь с женщинами?
— Как это «так»?
— Как с объектами допросов?
Ого, с глубоко философских тем мы съезжаем теперь на скользкие. Хорошо, что дом уже рядом. Останавливаемся в темноте.
— Для меня и объект допросов — это прежде всего человек, — парирую я удар.
— Вывернулись все-таки, — смеется Жанна. — Но так или иначе я начинаю думать, что вы вовсе не такой ужасный, каким кажетесь на первый взгляд.
— Конечно. Я просто сентиментальный человек, обреченный заниматься трупами.
— Не знаю, какой вы, но не грубиян, роль которого играете.
— Все мы играем какую-нибудь роль. А некоторые сразу несколько..
— Только не я, — возражает девушка. — По крайней мере сейчас. С вами мне хорошо.
Момент опасный. Жанна еще теснее прижимается ко мне. Рука ее как бы неуверенно скользит по моей и берет меня за локоть, лицо приближается к моему, ресницы смыкаются. Я тоже почему-то наклоняюсь к ней. Губы ищут губ, как сказал поэт. За четверть секунды до поцелуя я вдруг слышу собственный голос:
— Эта помада… И кто только сказал, что она вам идет?
— Нет! — резко отшатывается Жанна. — Вы не играете никакой роли. Вы чистопробный грубиян.
— Неподкупный, моя милая девочка, это точнее, — поправляю я. — Ну беги, а то еще простудишься.
Я отечески похлопываю Жанну по спине.
— Оставьте. Я не желаю вас больше видеть…
Каблучки сердито стучат по выложенной каменными плитами дорожке.
— Вот этого я не обещаю. Все зависит от обстоятельств.
Жду, пока Жанна скроется в подъезде, надеясь хотя бы на прощальный взмах рукой. Нет. Она даже не оглядывается. Бесшумно ступая, я сворачиваю с аллеи в кусты. Найдя удобное место для наблюдений, устраиваюсь в зарослях.
Зловеще… таинственно… и ужасно грязно. Под ногами — раскисшая земля. Я уж не говорю о сырости. Если Шерлок Холмс действительно существовал, то мне ясно, от чего он умер. Таких ревматизм не отпускает. Хорошо еще, что в наши дни романтическая привычка наблюдать из-за кустов исчезла. Хотя иногда, как видите, случается…
Снова слышится стук каблучков. Не сердитый, а торопливый. Я вижу, как бежевое пальто скрывается за углом.
Бедняжка! Протащиться целый километр, чтобы показать себя скромной девочкой, которая рано ложится баиньки, и в итоге — крушение легенды. Тетя, тетя, где же ваша крепкая педагогическая рука? Или вы уже спите, тетя? Да, в окошке подвала темно.
А инженер корпит н£д чертежами. И доктор бодрствует. И почтенный казначей с преданной подругой жизни. Только об адвокате ничего не известно. Скрытный человек — его окно выходит на другую сторону дома.
В кабинете доктора гаснет свет. Потом ложится инженер. У кассира погасили еще раньше. Дом погрузился в темноту. Полночь… Час, когда совершаются убийства и закрывается «Венгерский ресторан». Зловещий час. Все живое засыпает.
А мертвец просыпается. Да-да, без шуток, за темным стеклом зимнего сада, принадлежавшего Маринову, загорается огонек. Он то гаснет, то снова вспыхивает. К сожалению, мертвец этот мой, и я не могу позволить ему делать все, что взбредет в голову.
Осторожно — чтобы, упаси боже, не увидел преступный глаз, а главное — чтобы не плюхнуться в лужу — выхожу из-за кустов. Скользнув вдоль фасада, подкрадываюсь к двери зимнего сада и бесшумно отпираю ее соответствующим приспособлением. Потом резко распахиваю дверь, ведущую в комнату Маринова, и прорезаю темноту лучом карманного фонаря. Он ослепляет глаза копошащегося у шкафа человека.
Так вот он где, скрытный адвокат!
— Пришли к покойнику? — подмигиваю я. — Выразить ему соболезнование?
Димов, не говоря ни слова, выпрямляется и, закрыв одной рукой глаза, другой пытается незаметно спрятать в карман фонарь.
— Не стоит, — советую. — Положите фонарик сюда, на стол.
Адвокат молча подчиняется.
— Ну, что — придумали объяснение? Только учтите: такие вещи придумывают заранее.
