Может, он и первого парня заколол, чтобы обеспечить себе пропитание на весну, а учитывая, что тот оказался при теле, да с жирком, старику на все лето его хватило бы при скромном расходовании...
Если все это так, то тогда понятно, почему он заколол парня в собственном подъезде — старик попросту не смог бы притащить его с улицы, силенок бы не хватило. Атак — дверь рядом. Но почему все-таки не затащил? Кто-то помешал? Ну да, Оськин и помешал. В первом случае старик успел скрыться, но, когда вышел на второго парня, удача ему изменила.
А рука? Как понимать руку в холодильнике?
От нищеты и беспросветности сейчас многие умом трогаются, людоедов отлавливают по всей стране едва ли не каждый день — то детишек кушают, то девиц забивают, то собутыльников на закуску зазывают... Говорят, счастливые времена настали, свобода слова наступила, теперь каждый может о ком угодно самое разное произнесть... Теперь уж никого за крамольные мысли и безнравственные желания не посадишь, да и надобности нет, все мысли, самые дикие, дозволены, все желания, самые злобные и продажные, законны... В этом нас убеждают с утра до вечера все телевизионные дивы... Ладно, разберемся с дивами. Нам бы только людоедов маленько отловить.
Шагая по лужам, Пафнутьев некоторые слова проговаривал вслух, прохожие оглядывались на него с улыбкой, повело, дескать, мужика. А Пафнутьев никого не замечал, он перепрыгивал через ручьи, когда успевал их заметить, а если запаздывал, то шагал прямо по сверкающим солнечным бликам, сунув руки в карманы куртки, натянув клетчатую кепку на брови, снова и снова прокручивая в уме все те сведения, которые удалось ему получить за последние два дня.
Единственный просвет, который удалось высмотреть Пафнутьеву, был связан с фирмой «Фокус» — оба убитых парня были сотрудниками этой фирмы, и опять же «Фокус» оставил свои следы в квартире Чувьюрова, да фотография красотки, слишком легкомысленная для домашнего снимка, каким-то образом оказалась в семейном альбоме.
Ничего, успокоил себя Пафнутьев, заговорит Чувьюров, никуда не денется.
Пройдет шок, он успокоится, не надо только слишком уж давить на него, торопить, требовать показаний полных и чистосердечных. «Завтра же с утра возьмусь за старика», — решил Пафнутьев и рванул на себя тяжелую низкую дверь морга.
Патологоанатом, или, как его называли проще, эксперт, был на месте и встретил его обычным своим взглядом — громадные белесо-голубого цвета глаза, увеличенные до кошмарных размеров толстыми стеклами очков, смотрели не то осуждающе, не то изучающе — будто видел не живого человека, а труп на каменном своем столе.
— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев гораздо громче, чем требовалось, чтобы хоть самим голосом разрушить мертвенную тишину помещения и как-то расшевелить этого маленького человека с печальными глазами и пересохшими от частого мытья руками.
— Здравствуйте, — ответил тот и почтительно склонил голову.
— Я не слишком рано пришел? — произнес Пафнутьев дежурные слова, но уже потише, поняв, что криками он здесь никого не расшевелит и не поднимет.
— В самый раз, — ответил эксперт. — Знаете, у меня для вас хорошая новость.
— Боже! — вскричал Пафнутьев. — Хорошая новость из морга? Мне страшно.
— Обнаружилась вполне определенная вещь, — впервые в глазах эксперта Пафнутьев увидел искорки радости, будто тот действительно хотел сообщить нечто забавное.
— Говорите же, — простонал Пафнутьев.
— Оказывается, руку, которую вы мне принесли, отделили от туловища, когда человек был уже мертв.
— Думаете, это хорошо? — осторожно спросил Пафнутьев, боясь обидеть этого странного человечка.
— Конечно! Представьте себе, что руку отрубили бы у живого.
— В самом деле, — согласился Пафнутьев. — Скажите, это совершенно точно, что руку именно отрубили, а не отделили скальпелем, что проделали это с мертвецом, а не с живым человеком, что...
— Остановитесь, пожалуйста, а то я забываю ваши вопросы. Да, можно сказать вполне определенно, что рука отрублена. Топор ли это, или что-то другое, но оборванные мягкие части тела, сосуды... Все это позволяет мне сделать достаточно уверенное предположение.
— И когда это произошло?
— Сие есть тайна великая. Непознаваемая.
— И даже предположить нельзя?
— Предполагать можно все что угодно, но ведь вам нужны даты, цифры, имена... Дело в том, что после отделения от туловища рука хранилась несколько небрежно, в неприспособленных для этого условиях.
— В холодильнике лежала. В морозильном отделении.
— В таком случае, холодильник был не очень хорош.
— Да, холодильник следовало давно выбросить.
— Должен вам заметить, что нынешние холодильные установки, в том числе и импортного производства, внешне могут выглядеть довольно привлекательно, но с другой стороны...
— Простите, а можно что-нибудь сказать о хозяине этой руки, если можно так выразиться?
— Хозяином ее был мужчина. Он не чурался физического труда ни в молодые годы, ни в более старшем возрасте... — А сколько ему было лет?
— Сие есть тайна великая.
— Да, я знаю, тайна сия непознаваема! — Пафнутьев начал раздражаться, но все-таки держал себя в руках и ему воздалось, потому что эксперт вдруг произнес и нечто существенное.
— Согласен с вами, уважаемый Павел Николаевич, — эксперт так проникновенно посмотрел на Пафнутьева, что тот устыдился своей короткой вспышки, — Есть одно обстоятельство, которое позволяет если и не установить точный возраст хозяина руки, то достаточно обоснованно об этом судить, — глаза эксперта колыхнулись за стеклами очков, как две медузы в аквариуме.
— Вам удалось...
— Удалось, — кивнул человечек. — Видите ли, мне пришла в голову удивительная мысль... Я просветил эту руку на рентгеновской установке. Вы ни за что не угадаете, что я увидел на экране! Я был потрясен!
— Что-то таинственное? — слабым голосом спросил Пафнутьев.
Не отвечая, медэксперт полез в свой стол, вынул небольшой бумажный пакетик и осторожно, боясь дохнуть на него, развернул и короткими движениями руки придвинул к Пафнутьеву. Заглянув в пакетик Пафнутьев увидел что-то маленькое, черное, продолговатое, неопределенной ломанной формы.
— Что это? — спросил он.
— Осколок.
— Не понял, какой осколок?
— Это осколок времен Великой Отечественной войны, которая закончилась полным и сокрушительным разгромом фашистской Германии в тысяча девятьсот сорок пятом году. Тогда наши доблестные войска взяли Берлин и заставили агрессора подписать акт безоговорочной капитуляции.
Все это эксперт произнес негромко, но торжественно, а при последних словах даже встал, словно говорить о такой войне сидя было кощунством. Подчиняясь его волнению, поднялся и Пафнутьев и невольно склонил голову.
— Садитесь, — скорбно сказал эксперт и первым опустился на свое место.Правда, несколько лет назад нашелся предатель, враг нашего народа, которому удалось свести на нет эту великую победу...
— А не мог ли этот осколок попасть в руку позже? — спросил Пафнутьев, боясь оскорбить чувства этого человека.
— Характер шрама позволяет утверждать, что ранение получено все-таки в сороковые годы. Шрам был почти незаметен, он зарос за полвека. Этот человек был ветераном второй мировой войны.
— Так, — протянул Пафнутьев. — Значит, ему было где-то около семидесяти?
— Если мне позволительно предположить, то я бы еще пяток лет добавил.
Семьдесят пять.
— Так, — снова протянул Пафнутьев. Его подозрения о том, что этот человек был съеден, пошатнулись. Вряд ли Чувьюров, который на глазах у кучи народа заколол амбала из «Фокуса», стал бы на пропитание заготавливать такого старца.
— Напрашивается еще одно предположение, если позволите, — эксперт несмело заглянул в глаза Пафнутьеву.
— Слушаю вас внимательно.
— В руке, в предплечье, остался еще один осколок, поменьше этого.
— И что же следует?
— Если вам удастся найти оставшееся тело, то появляется надежда установить родственность руки и других частей. Не только по анализам, которые не всегда убедительны и достоверны, а по осколкам. Дело в том, что этот человек попал в действие разрыва снаряда или гранаты, которые разлетаются чрезвычайно маленькими осколками. И в его теле наверняка остались такие осколки. И еще...
Между большим и указательным пальцами просматриваются очертания небольшого якорька... Вполне возможно, хозяин этой руки имел отношение к флоту.
— Так, — опять крякнул Пафнутьев.
— Уважаемый Павел Николаевич, у меня к вам просьба, если позволите...
— Конечно! — воскликнул Пафнутьев, — Я буду рад выполнить любую вашу просьбу!
— Когда что-либо выясните о судьбе этого человека, о его личности... Не сочтите за труд, сообщите мне хотя бы по телефону... Если, разумеется, это вас не слишком затруднит, — глаза эксперта за толстыми стеклами колыхнулись и замерли, уставившись на Пафнутьева.
