Когда он закончил переодеваться, кофе был уже готов. Босх отнес дымящуюся чашку к своему столу, закурил и вытащил из картотечного шкафа журнал регистрации убийств и другие папки по делу Медоуза. Он посмотрел на эту груду, не зная, с чего начать и что вообще хочет обнаружить. Начал заново перечитывать все, надеясь, что какая-нибудь несообразность бросится в глаза. Его устроила бы любая вещь: новое имя, противоречие в чьих-либо показаниях – все, что ранее ускользнуло от внимания как несущественное, но теперь предстало бы в ином свете.
Он быстро пробежался по собственным отчетам, потому что большую часть содержащихся там сведений еще помнил. Затем заново прочел военное досье Медоуза. Это была усеченная версия – тот самый выхолощенный вариант из ФБР. Босх не имел представления, какая участь постигла более полную подборку, которую он получил из Сент-Луиса и оставил в машине, бросившись вчера утром в погоню по туннелям. Потом сообразил, что понятия не имеет, где и сама машина.
С военным досье у Босха вышел пустой номер. Потерпев неудачу, он сидел, тупо уставившись в собрание разномастных документов, когда вспыхнул верхний свет и в комнату вошел старый, видавший виды коп по имени Петерсон. С бланком отчета об аресте он направлялся к столу с пишущими машинками и не заметил Босха, пока не опустился на стул. Почуяв запах сигарет и кофе, он огляделся и увидел детектива с рукой на перевязи.
– Гарри, как дела? Быстро тебя выпустили. Тут прошел слух, что тебе хана.
– Просто царапина. Тебе хуже достается от когтей псевдодевочек, которых ты тягаешь сюда каждую субботу. С пулей по крайней мере не надо беспокоиться о СПИДе.
– Ты мне будешь говорить, – пробормотал Петерсон, инстинктивно потирая шею, где до сих пор виднелись шрамы от царапин, нанесенных ВИЧ-инфицированной трансвестит-шлюхой.
Полицейскому-ветерану пришлось на протяжении двух лет каждые три месяца сдавать анализы, хотя вирус он, слава Богу, не подцепил. Эта история сделалась ходячей страшилкой и, вероятно, единственной причиной того, что наполняемость камер предварительного заключения для трансвеститов и проституток в участке снизилась с тех пор наполовину. Никто больше не желал их задерживать, разве что речь шла об убийстве.
– Ну, как бы там ни было, – продолжал Петерсон, – соболезную, что все обернулось так хреново. Я слышал, второй коп тоже недавно отдал концы. Код семь – свободен от службы. Двое копов и один фэбээровец за одну перестрелку. Не говоря уже о твоей покалеченной руке. Пожалуй, своего рода рекорд для этого городка. Не возражаешь, если я налью чашечку?
Босх молча махнул в сторону кофейника. Он не знал, что Кларк умер. Код семь. Свободен навсегда. Гарри так и не удалось испытать жалость к двоим погибшим копам из службы внутренних расследований, и это обстоятельство заставило его испытать жалость к себе самому. Он чувствовал себя так, будто сердце полностью очерствело. Он уже больше не испытывал ни к кому ни жалости, ни сочувствия – даже к двум бедным идиотам, которые сдуру полезли куда не надо и сами же на этом погорели.
– Здесь у нас ни черта не слышно, начальство молчит, – сказал Петерсон, наливая себе кофе. – Но когда я прочел в газете имена, то думаю: «Ух ты! Да я же знаю этих парней!» Льюис и Кларк. Они же работали в СВР, а совсем не по части банков. Эту парочку сейчас называют крупными сыщиками. Вечно шныряли повсюду, вынюхивали, только и ждали, как бы кого насадить. По-моему, все знают, что это были за птицы, – кроме «Таймс» и телевидения. Но все равно любопытно узнать, что они там делали.
Босх не собирался заглатывать эту наживку. Петерсону и другим копам придется из какого-нибудь другого источника выяснить, что произошло в депозитарии «Беверли-Хиллз сейф энд лок». На самом деле Босх уже начал задаваться вопросом, действительно ли Петерсону понадобилось печатать свой отчет. Или же тот новичок за конторкой дежурного проболтался, что в отделе находится Босх, и тертого копа отрядили его расколоть?
У Петерсона были волосы белее мела, и он считался старым полицейским, но, по сути, был лишь несколькими годами старше Босха. Он совершал ночное патрулирование Бульвара, пешком или на машине, уже двадцать лет, и этого было достаточно, чтобы у человека волосы поседели раньше времени. Босх с симпатией относился к Петерсону. Тот был кладезем информации о жизни этой улицы. Редкое расследование дела об убийстве в районе Бульвара, проходило без того, чтобы детектив Босх не справлялся у него, что поговаривают на этот счет его информаторы. И почти всегда получал то, что требовалось.
– Да, любопытно, – отозвался Босх. Больше он ничего не сказал.
– Готовишь бумаги по своей перестрелке? – спросил Петерсон, усаживаясь поудобнее за пишущей машинкой. И когда Босх не ответил, прибавил: – У тебя сигаретки не найдется?
Босх встал и отнес Петерсону всю пачку. Он положил сигареты на пишущую машинку перед ветераном и сказал, что они его. Петерсон намек понял. Тут не было ничего личного, но Босх был не намерен толковать о произошедшем, особенно о том, что делали в депозитарии два копа из СВР.
После этого Петерсон принялся за работу, а Босх вернулся к своему журналу регистрации убийств. Он закончил его перечитывать, и при этом ни единый проблеск догадки не вспыхнул у него в голове. В дальней части комнаты щелкала пишущая машинка, а он в мрачной задумчивости сидел за столом, курил и старался придумать, что еще можно сделать.
Он решил позвонить себе домой и проверить автоответчик. Поднял трубку стоящего на столе телефона, но потом решил поступить по-другому и положил трубку обратно. На тот случай, если вдруг его телефон прослушивался, он подошел к другому – на том же столе, но у рабочего места Джерри Эдгара – и стал звонить с него. Дозвонившись до своего автоответчика, набрал нужный код и прослушал с дюжину сообщений. Первые девять были от копов и кое-каких старых товарищей; все желали ему скорейшего выздоровления. Последние три, совсем недавние, были от больничного врача, Ирвинга и Паундза.
– Мистер Босх, это доктор Маккена. Я считаю очень неразумным и опасным с вашей стороны то, что вы покинули госпиталь. Вы рискуете нанести еще больший вред своему организму. Если вы получите это сообщение, будьте добры вернуться в больницу. Пожалуйста. Мы сохраняем за вами койку. Если вы не вернетесь, я официально отказываюсь считать вас своим пациентом. Спасибо.
Ирвинг и Паундз не были столь же обеспокоены состоянием здоровья Босха.
Сообщение Ирвинга звучало так:
– Я не знаю, где вы находитесь и что делаете, но хорошо бы причина была в том, что вам просто не нравится больничная еда. Подумайте о том, что я сказал вам, детектив Босх. Не совершайте ошибки, о которой мы оба будем жалеть.
Ирвинг не озаботился тем, чтобы назваться, но в этом и не было необходимости. Не сделал этого и Паундз. Его сообщение было последним. Оно звучало в унисон:
– Босх, позвоните мне домой, как только получите это сообщение. Меня информировали, что вы сбежали из больницы, и нам нужно поговорить. Босх, вам запрещается, повторяю: запрещается – всякого рода расследование по делу, связанному со вчерашней перестрелкой. Перезвоните мне.
Босх повесил трубку. Он не собирался звонить никому из них. Не сейчас, во всяком случае. Сидя на рабочем месте Эдгара, он заметил на столе блокнот для заметок, на котором было нацарапано имя Вероники Нис. Матери Шарки. Там же стоял номер телефона. Должно быть, Эдгар звонил ей, чтобы уведомить о смерти сына. Босх представил, как она берет трубку, ожидая, что это очередной ее безмозглый клиент, а вместо этого слышит известие о смерти сына.
Мысль о мальчике напомнила Гарри о допросе. Он до сих пор еще не транскрибировал магнитофонную запись. Он решил ее послушать и вернулся на место. Достал из ящика стола свой магнитофон. Пленки не было. Босх вспомнил, что отдал ее Элинор. Он пошел к стенному шкафу, где хранился запас канцелярских и прочих принадлежностей, пытаясь прикинуть, сохранилась ли еще запись на дублирующей ленте. Дублирующая лента автоматически перематывалась, когда достигала конца, а затем начинала записывать поверх старой записи. В зависимости от того, насколько интенсивно использовалась звукозаписывающая аппаратура со вторника – то есть со времени допроса Шарки, – тогдашние вопросы и ответы могли все еще оставаться на дублирующей ленте.
Босх вынул кассету и понес к своему рабочему месту. Вставил ее в свой портативный магнитофон. Надел пару наушников и перемотал ленту до начала. В течение нескольких секунд он выборочно прослушивал ее в поисках своего голоса, голоса Шарки или Элинор, а затем с помощью скоростной перемотки перематывал вперед секунд на десять. Он повторял эту процедуру в течение нескольких минут, пока наконец на второй половине пленки не отыскал нужную фонограмму.
Как только он ее нашел, то немного отмотал пленку назад – чтобы услышать беседу с самого начала. Он отмотал слишком далеко, и в результате ему пришлось прослушать последние полминуты чужого, предыдущего, допроса. Затем послышался голос Шарки:
