Даниель качнул свое длинное тело из стороны в сторону, Бебе говорил с ним примерно так, как он сам недавно говорил с аббатом. Люди перестали понимать друг друга. Бледно-серые глаза Бебе смущали Даниеля. Он выкрикнул:
— Драться!
В голосе прозвучал вызов, удививший его самого. В нем была зависть к Бебе, счастливчику, достигшему цели. Была и боль от сознания утраты всего того, что составляло смысл его жизни. А если не смысл, то хотя бы мечту.
— Ломать? — спросил Бебе глухо.
Больше не оставалось сомнений, он говорил на их старом жаргоне, но Бебе уже продолжал как ни в чем не бывало: — Грабежи и налеты сейчас возможны только в Индокитае… Там можно ломать.
— Значит, не ломать, значит, я буду драться здесь.
— Хочешь вступить в МРП? Или стать независимым, как мсье Пинэ, мсье Ланьель или новый президент республики? В кабинете министров должны быть вакансии…
— Не издевайся надо мной. Я говорю о драке…
— Как в доброе старое время? Кучка обозленных неудачников? Офицеры запаса на половинном окладе… Насколько мне известно, ты не журналист. А черную работу у нас делают ПЛ.
— Кто?
— Перемещенные лица, раз уж приходится тебе все разъяснять. Их много, и они дешевы. Кроме них еще есть типы, удравшие из демократических стран. Их тоже дают тринадцать на дюжину. Потом еще есть добровольцы, вернувшиеся из Кореи. Их выпустили из тюрем и послали на убой. Кое-кто вернулся и… ты сам понимаешь. Их ремесло больше не кормит. А твое дело совсем плохо. Стоит тебе засыпаться, и ты представляешь, что будут писать коммунисты? «Некий Даниель Лавердон, приговоренный к смерти, но помилованный…»
— Они напишут и «дарнановский палач», и «истязатель», и многое другое. Ты хочешь доказать мне, что я никуда не гожусь? Так скажи прямо…
Этот новый взрыв раздражения вызвал у Бебе улыбку.
— Нет. Этого я не скажу. Я хочу, чтобы ты перестал изображать идиота. Старые времена кончились. Кончились. Вбей это себе в голову. Мы у власти, это так, но при условии, что не будем об этом кричать. И мы не можем делать все, что нам угодно. Впрочем, если ты согласен работать в полиции…
— Ишь ты! Сам смотался оттуда…
Бебе смехом прервал Даниеля. Он сказал, передразнивая вульгарный говор приятеля:
— Ишь ты, дружочек! Ему дело говорят, а он дурака валяет!..
— Послушай, Бебе, — серьезно сказал Даниель. — Не делай из меня дурака. Я видел афиши на стенах.
Бебе пожал плечами.
— Знаю я, о каких афишах ты говоришь. Так вот, старина, все это — обман зрения. Эти афиши наклеивают долларами, защищают долларами и оплачивают долларами, когда они сорваны и должны быть заменены новыми. Под этими афишами мы прячем от американцев другие, те, что расклеивают коммунисты. Тогда господа из Вашингтона становятся мягче и охотнее выплевывают свои доллары. Наш метод — отводить глаза заказчику. Мы живем в такое время, когда не следует открывать свои карты. Приказ таков: все делать втихую, не высовывая носа. Впереди выборы, не забывай об этом. Обрати внимание: война в Индокитае ведется давно, а правительство начало упоминать о ней всего год назад. До этого мы воевали и помалкивали. Воевали под сурдинку.
— Ты думаешь, раз я просидел восемь лет, так мне и спешить некуда?
— Если ты будешь валять дурака, старина Даниель, ты быстро вернешься в ящик.
Бебе тщетно старался все уладить, он чувствовал, что поздно. Прежние нити рвались одна за другой, разговор становился все напряженнее. Неизвестно почему Даниель начал сердиться на него. Глухая ненависть поднималась откуда-то из глубины. Непоколебимая уверенность товарища оскорбляла его, побуждала противоречить всему, что изрекал спокойный, медлительный голос Бебе. Тот говорил, как преподаватель, повторяющий надоевшие истины. Наконец Даниель не выдержал:
— Но, черт возьми, они же засадили коммунистов в кутузку!
Бебе расхохотался, окончательно сбив с толку Даниеля.
— А ты соображай, старина! Коммунистов выпустили гораздо раньше тебя!
— Еще бы! Когда такая сволочь в правительстве!
— Министры с удовольствием засадили бы всех коммунистов обратно, — поучающим тоном сказал Бебе.
— Так за чем же дело стало? — завопил Даниель. — Чего им еще надо?
Бебе пожал плечами. Действительно, чего им надо? Почему они не принимают мер, эти типы в правительстве? Сам Бебе давно решил не думать об этом. Он знал, что должен разубедить Даниеля, доказать ему, что час реванша пока не пробил. У них с коммунистами давние счеты, и время сводить их еще не пришло. Это ясно, и бесполезно размышлять об этом. Бебе занимался лишь вещами насущными, требующими немедленного разрешения. Остальное — дело теоретиков.
— Чего же ты молчишь? Отвечай! — гремел Даниель.
Бебе не торопясь уселся в кресло. Не стоит тратить время на утешения. Он потянулся, посмотрел на приятеля и медленно закурил сигарету.
— Поговорим в другой раз, ладно? Я хотел предложить тебе почести и денег — по горло. И можешь ломать, ломать сколько влезет… Понял? У тебя будут почести и жизнь паши, плюс доходы. Мне нужен в Индокитае толковый заместитель. Вот я и подумал о тебе…
Даниель еще не успел избавиться от раздражения. Он ответил почти бессознательно, не подумав:
— Ну, нет! Только не это!
Смутное чувство постепенно определялось. Победа Бебе была поражением Даниеля. Его верность отвергли и растоптали, награждались те, кто успел своевременно переметнуться. Он не сердился на Бебе за прошлое. Но его теперешний успех, его богатство он воспринимал как оскорбление, как пощечину. Выходит, Даниель теперь выглядит этаким жалким, оборванным идеалистом.
Бебе смотрел на него ласково, с оттенком сочувствия.
— Как хочешь, дело твое…
Даниель почел за благо скрыть свою досаду.
— Я хочу драться здесь!
Все восемь лет заключения Даниель изображал из себя сильного человека, пресытившегося и разочарованного. Он откровенно издевался над жалкими людишками, погибающими «за идею». В конце концов он сам себе поверил. Пошатнуть его веру не смогли ни государственный обвинитель, ни восемь лет тюрьмы, ни язвительная наглость Лиз. Теперь за него взялся старый друг. Элегантность Бебе, его скромное довольство собой — своей высокой фигурой, сохраненной стройностью, выхоленным телом — все это казалось Даниелю оскорблением.
— Ну, что ж, — непринужденно начал Бебе, — постараемся придумать для тебя что-нибудь другое. Конечно, пока ничего блестящего… — Он поправился. — Разумеется, я не говорю о деньгах: деньги есть, и они к твоим услугам…
Бебе выдержал паузу, подчеркнувшую небрежность его тона. Этого приема у него раньше не было, он появился недавно. Бебе восседал за письменным столом, как начальство, как бывалый бюрократ. Даниель чувствовал себя подавленным и угнетенным. Если бы Бебе нарочно захотел его унизить, он не смог бы придумать ничего лучшего. Каждый имеет право делать маникюр, но для чего, черт возьми, выставлять свои руки! Чтобы показать, какие они красивые?
— Ладно, — продолжал Бебе. — На сегодня хватит серьезных дел. Тебе давно следует поразвлечься, Даниель. Я оказал про Индокитай, чтобы вернуть тебе вкус к жизни. Мне казалось, что лишний миллион в месяц — не так уж плохо для начала…
Очевидно, Бебе ожидал вопросов. Лишний миллион в месяц? Но как? На каком деле? Даниель промолчал, и атмосфера вновь накалилась. До этой минуты они еще ни разу за весь разговор не раздражались одновременно. Теперь их взгляды скрестились. Даниель отступил, мысленно обозвав себя идиотом. В конце концов Бебе был его единственный друг, последний настоящий товарищ, последняя опора. Этого не следовало забывать. Даниель выдавил улыбку и похлопал Бебе по плечу с притворной веселостью.
Бебе внимательно смотрел на него.
— Ты понимаешь, Даниель, что устроить тебе помилование было не так просто. Мне это удалось благодаря моему положению и моим связям. Я не хочу твоей признательности, мне она не нужна. Я просто даю тебе хороший совет, указываю направление… — Бебе опять налил виски и засунул бумаги в сейф. — За твои успехи, Даниель!
Даниель плохо управлял своими чувствами. Он пробормотал что-то невнятное, силясь поддержать свое достоинство, но из этого ничего не получилось. В его поведении проскальзывали льстивая назойливость попрошайки и затаенная зависть отщепенца. Бебе равнодушно следил за барахтаньем Даниеля. Он запер сейф, и они вышли. Гаво с низкими поклонами проводил их до передней. Напротив, возле комиссариата полиции, великолепная машина ожидала мсье Ревельона. За рулем сидел шофер в ливрее, слишком вежливый, чтобы внушать доверие. Его тщедушное тельце странно не вязалось с широким, бульдожьим лицом, Ни о чем не спрашивая, он мягко тронул машину.
— Это «Фрегат», последняя модель фирмы Рено. Делает сто тридцать километров в час. Таких не было, когда все дороги принадлежали тебе…
