Вот и все. Странно, конечно, но к смерти Паммеля явно не имеет отношения. Антон напрасно надеялся увидеть в материале что-нибудь связывающее Паммеля с тем покойником – Годлевичем, на труп которого пришлось выезжать ему. Нет, ничего такого, кроме зеркала, описание которого в мамином протоколе было не в пример более красочным и зримым, нежели его творчество. В одном не было сомнений – зеркало было то самое или, по крайней мере, вышедшее из той же мастерской.
– Ма! – снова позвал Антон.
– Ну что? Я суп варю, говори быстро, – появилась мать в дверях его комнаты.
– А куда же зеркало делось?
– А-а, – мать, забыв про суп, зашла в комнату. – Ты прочитал, надеюсь, в протоколе, что у трупа десны кровоточили? Это можно было расценить как признак отравления ртутью. Я, когда получила это заключение, вместе с судебно-медицинским экспертом пошла снова туда на квартиру, осмотреть зеркало. Комната была опечатана еще при первоначальном осмотре; так вот, пришли мы, я печать сняла, открыла замок ключом, который все это время лежал у меня в сейфе...
– Ну? – поторопил Антон, поскольку мать замолчала.
– Что «ну»? Открыли мы комнату, а зеркала там нет.
– Ма! Ну как это – нету? Куда же оно делось?
– Не знаю. Соседи сказали, что ничего не слышали.
Антон обессиленно откинулся на подушки. А вдруг и его зеркала уже нет в комнате, откуда увезли труп? Он с трудом подавил желание вскочить и бежать туда, потому что сразу закружилась голова, и тошнота подступила к горлу. Ладно, завтра...
– Ма, а ты не выясняла, откуда это зеркало у Паммеля взялось?
Мать покачала головой.
– Соседи ничего не знали. Родственников у него не было. Так что и спросить было не у кого. А зеркало интересное, похоже, что действительно старинное. Я похожее нашла в каталоге, оно продавалось, как зеркало из дворца Медичи.
– Да ты что?
– Представь себе.
– Похожее? Или такое же? – уточнил Антон, зная материнскую осторожность в формулировках.
– Да кто ж его разберет... Если бы я могла сравнить с рисунком само зеркало... Я ведь и каталог нашла много позже, уже в восьмидесятых годах.
– А каталог где?
– Подожди.
Мать вытерла руки и пошла в кабинет. Пошуршав там с полчаса, она появилась на пороге с пыльной брошюрой.
– На, смотри. Тьфу, пыльная какая штука! Послушай, надо в воскресенье разобраться в книжных шкафах, там столько дребедени скопилось, вроде этого каталога...
Антон схватился за шершавую обложку каталога; да, это вам не современный глянец. Он потянул за уголок, и брошюра раскрылась прямо на развороте, где во всей красе было изображено высокое зеркало – с резным завитком на верху рамы, будто короной, гнутыми ножками и туалетным столиком-консолью. Он стал жадно вглядываться в фотоснимок, так, что заломило глаза, – оно или не оно, похоже или не похоже. Так и не смог определиться, и в досаде откинулся на подушки, теребя папку с материалом. Скосив глаза, он уперся взглядом в протокол осмотра трупа обрусевшего немца Паммеля. Кроме этой бумаги, больше ничего имеющего значение для дела в папке не было. Не считать же относящимися к делу копию приговора от 1941 года да переписку осужденного Паммеля со Сталиным...
Антон еще раз лениво пролистал описание одежды трупа, машинально открыл первую страницу, с установочными данными участников осмотра, и вдруг взгляд его зацепил что-то знакомое, он даже не сразу осознал, что именно привлекло его внимание. Прочитал раз, другой, про адрес места происшествия, про то, что выезд осуществлен на основании сообщения дежурного по РУВД, – тогда, много лет назад, так писали; подумал, что мог так среагировать на фамилию собственной матери, венчавшую бланк протокола, но нет. Еще и еще он пробегал глазами ровные строчки, пока не вчитался в данные понятых, присутствовавших при осмотре трупа. Одним из понятых значился Годлевич Семен Юрьевич, и адрес его был указан: тот, куда Антон вчера выезжал осматривать бездыханное тело самого Годлевича.
Ночью Антон спал беспокойно, то и дело просыпаясь и вздрагивая при мысли, что вот именно в эту минуту таинственное зеркало выносят из опечатанной комнаты Годлевича неизвестные злоумышленники; а из-за угла, затаившись, наблюдает за ними бесплотная дама в широкополой шляпе...
Утром, не дожидаясь звонка будильника и маминой побудки, он встал, шатаясь от слабости, и поплелся в ванную бриться. Мать только неодобрительно покачала головой, всем своим видом намекая на безумие затеи – в таком болезненном состоянии идти на работу, но ничего не сказала, опять же своим видом подразумевая: ты, сынок, дескать, большой мальчик и сам знаешь, что можно, а что нельзя.
Сам не помня как, новоявленный следователь Корсаков прибрел на работу. Танечка в канцелярии сделала круглые глаза, которые ей очень шли, и любезно подвинула ему стул. Вопросов о самочувствии она ему не задавала, поскольку по бледным щекам и темным кругам под глазами все было ясно и так.
Получив от нее ключи от комнаты покойника, Антон уже привстал было, но снова опустился на теплый канцелярский стул. Все это хорошо, но он совершенно не представлял, как он попадет в квартиру, – все-таки коммуналка, а у него ключ только от комнаты, а потом, что немаловажно, – ну, войдет он туда, а как все это оформлять?
– Что оформлять? – уточнила Таня на его жалобный вопрос. – Что зеркало есть или что нет его?
– Тьфу, – он замахал на нее руками. – Ты что! Как это нет?! Оно будет, я должен разгадать эту загадку.
Многоопытная Таня вздохнула; на своем канцелярском веку она повидала многих следователей, желавших раскрыть массу страшных преступлений. Кому, как не ей, было знать, что не все так просто...
По совету Тани Антон созвонился с участковым, который с трудом вспомнил про труп и про самого Антона, и почему-то не выказал никакого энтузиазма при известии, что придется идти на повторный осмотр.
– А может, сам?.. – с надеждой поинтересовался он у следователя Корсакова, но тот был непреклонен.
Они с участковым договорились встретиться через полчаса в дежурной части отдела милиции. Таня с тревогой посмотрела вслед Антону, который и впрямь чувствовал себя ужасно, и выглядел соответственно, и триста раз уже пожалел, что покинул теплую постельку. Вдобавок на лице выступили какие-то красные пятна, сердце колотилось, живот болел куда сильнее, чем вчера.
Когда он подходил к милиции, резкая боль в животе скрутила его так, что он испытал прямо-таки мистический ужас перед необходимостью снова смотреться в зловещее зеркало, источник всех его болезней и – наверняка – причину смерти старика Годлевича. Да и вообще, сознание, что его организм отравлен ртутью, и что аналогичное отравление уже свело в могилу по крайней мере двоих, Паммеля и Годлевича, заставляло его холодеть. И если бы не страшная слабость и головокружение, он бы забился в истерике от страха. (Мать вчера, общаясь со знакомыми докторами по телефону, тихо произнесла в трубку такую фразу: «Ты же знаешь, как мужчины самозабвенно болеют...»)
Но больному организму было не до истерики. Позвонив знакомым судебным медикам, с которыми она поддерживала отношения еще со времен своей следственной работы, мать выяснила, что при отравлениях ртутью, в принципе, можно провести курс детоксикации. Как популярно пересказала она Антону содержание беседы с экспертами, согласно старинному врачебному принципу о том, что подобное лечится подобным, можно попринимать средства, содержащие соединения ртути, только безвредные для организма человека. Ртуть из этих соединений будет замещать вредную ртуть, осевшую во внутренних органах. Вся незадача в том, что выводиться опасная ртуть будет через почки, тем самым повреждая их.
Услышав это даже в мамином щадящем пересказе, Антон содрогнулся. Нет уж, пусть эта гадость покинет его многострадальное тельце естественным путем. Еще не хватало почки посадить в молодом возрасте! Да еще таким отвратительным способом. Не в результате смакования изысканных крепких напитков, а ртутью надышавшись во время какого-то сомнительного осмотра места происшествия... Тьфу!
В дежурной части он предъявил удостоверение и без всякого почтения был усажен на жесткую скамейку в углу. Ожидая участкового, он закрыл глаза и прислонился затылком к стене, пытаясь абстрагироваться от тихого разговора оперативного дежурного и какого-то молодого парня, судя по разговору – оперуполномоченного. Посетителей в дежурной части не было, и они журчали о своем.
– С Нового года льготы срежут. И выслугу увеличат, на пенсию пойдем не с двадцати, а с двадцати пяти, – тоскливо жаловался опер.
– И учебу засчитывать не будут, и проезд бесплатный, говорят, отменят, – поддакивал дежурный.
– Кто ж тогда работать пойдет? – удивлялись они оба. – На эти копейки, да с ненормированным рабочим днем...
– Ага, у нас ведь уже года два сплошной «Антитеррор», усиление за усилением, домой вообще не уходим. Тебе хорошо, ты сутки через трое...
