ум — накаркал.
И не ошибся.
— Слушай, Семен, — с места в галоп понес Яков Ильич, — будь моя воля, я бы никогда не позволил произвести тебя в старшие следоки.
— Чего так? — искренне удивился Головко.
— А то, что ты относишься к той самой категории людей, которые непременно найдут приключение на свою жопу.
— Не понял.
— А чего тут понимать? И сам жить не хочешь спокойно, и другим не даешь.
— Яков Ильич, не томи! — взмолился Головко. — Неужто зацепил что-то?
— Так я ж тебе и твержу, — хмыкнул явно опохмелённый и оттого не в меру разговорчивый Школьников, — сам не спишь и другим не даешь.
— Криминал?
— Как в воду глядел. Так что, с тебя бутылка.
— Ставлю две, только не томи.
Явно довольный произведенным эффектом, Яков Ильич икнул утробно.
— Ловлю на слове. Но учти, пью только «кристалловскую». — И уже более серьезно: — Так вот я относительно господина Державина пекусь и свои собственные денежки на этот разговор гроблю. Прав ты оказался, когда предположил, что ему помогли отойти в мир иной. Причем должен тебе заметить, что убийство это было тщательно продумано, и если бы господин Державин не оказался большим любителем зеленого чая, мы бы никогда не смогли установить истинную причину смерти, и ни один уважающий себя эксперт никогда бы не поставил свою подпись под заключением, которое можешь забрать в любое удобное для тебя время.
Убийство… Это слово по отношению к смерти Державина было произнесено впервые, и Головко уже не знал, хвалить себя или материть, что он заострил внимание Школьникова на «скоропостижной смерти» американца.
— Конкретней можешь?
— Можно и конкретней, — согласился с ним Школьников. — А если более четко и конкретно, то остановке сердца способствовало довольно сложное химическое соединение, попавшее через дыхательные пути.
— Проще говоря, отравление.
— Не совсем, но можно сказать и так. К тому же должен тебе сообщить, что хренотень эта, формула которой с трудом умещается в одну строчку, у нас в России практически не применяется. Кстати, очень быстро рассасывается в крови, и только тот факт, что господин Державин нахлебался на ночь глядя очень крепкого зеленого чая, который при взаимодействии с этим соединением тормозит его разложение, позволило установить истинную причину смерти.
— Выходит, убийство?
— Ну-у, это уже не мне решать, — хмыкнул Яков Ильич. — Может, господин эмигрант привез этот порошок из Америки, чтобы посчитаться здесь со своими прежними врагами, добрая половина из которых уже почивают на московских кладбищах, и совершенно случайно…
— Нанюхался его, просыпав коробочку, — подытожил Головко. — К великому сожалению, дорогой мой Ильич, такого не бывает. И вам ли это не знать.
Дело по факту смерти русского эмигранта Державина начинало приобретать совершенно иной окрас, и Головко набрал телефон Кардиологического центра. Трубку снял заведующий отделением, и Головко, уже начиная волноваться за «сердечко» Афониной, справился о ее состоянии здоровья.
И вздохнул облегченно, когда услышал в ответ: «Вполне удовлетворительное».
— Я мог бы переговорить с ней?
— Ну-у, если только не будете особо волновать… и если ваши вопросы не будут слишком утомительны для больной…
— Спасибо, доктор. Еду.
* * *
Врач не преувеличивал, когда сказал, что состояние Афониной «вполне удовлетворительное». На ее щеках появился легкий румянец, и теперь даже Семен Головко, который разбирался в медицине ровно настолько, сколько требовала его работа, мог бы с уверенностью сказать, что она теперь будет не только жить, но и любить, рожать и работать.
Отпустив парочку довольно избитых комплиментов относительно ее вида, отчего щечки Зинаиды покрылись еще большим румянцем, галантный, как беккеровский рояль, Головко поставил на тумбочку литровый пакет персикового сока, сказал, что, оказывается, есть женщины, которым идут на пользу небольшие встряски, и только после того, как Афонина размякла окончательно, приступил к завуалированному допросу.
— Зина, еще парочка-другая вопросов по нашему американскому гостю, если вы конечно, не возражаете, и я оставлю вас в покое.
— А что, он… — заволновалась было Афонина, и Головко вынужден был тут же успокоить ее.
— Нет, нет, ничего страшного. Просто у господина Державина появились кое-какие проблемы, вот и приходится теперь чуть ли не поминутно восстанавливать картину того вечера.
Но у него, надеюсь, ничего из номера не пропало? — по-своему поняла «державинские проблемы» Афонина. — А то знаете, как порой добывает? Кто-то что-то где-то забудет или потеряет, а все шишки с подозрениями на горничную или на дежурную по этажу.
Успокойтесь, Зина, здесь совершенно иной расклад. И никаких претензий со стороны господина Державина к вам нет. Кстати, вы могли бы припомнить детали и возможно даже нюансы того момента, когда он вас вызвал в номер?
— Господи, конечно! Только я не знаю, что именно вас интересует. Спрашивайте.
— Он позвонил вам по телефону?
— Да, я как раз на посту была.
— И попросил зайти в номер.
— Не совсем. Сказал, что сердечко пошаливает, и нет ли у меня валидолу.
— И что вы?
— Ну-у, лекарства у меня никакого не было, я ведь до той ночи действительно не знала, с какой стороны сердце находится, и прошла в девятый люкс, чтобы уже на месте понять, что человеку надо. Мы ведь, случается, даже врачей вызываем нашим гостям. Правда, это в тех случаях, когда перепьют сильно.
— И что?
— Я зашла в номер, прошла в спальню, а он действительно лежит на кровати и за сердце рукой держится. Я еще спросила, может «скорую» вызвать, но он только поморщился, сказал «пройдет», и единственное, что попросил, так это валидол принести.
— И что вы? Сразу же принесли или?..
— Не-ет, не сразу. Я же уже говорила вам, что позвонила старшей дежурной, она сказала мне, чтобы я спустилась к ней за валидолом, и буквально минут через пять я вернулась в девятый люкс.
Рассказ Афониной пока что полностью накладывался на ту версию, которая прорисовывалась в голове Семена, однако до полной картины не доставало одной-единственной детали, которая должна была завершить или же разрушить выстраиваемое им мозаичное полотно.
— Скажите, Зина, вы звонили старшей дежурной с того же аппарата, которым пользовался и Державин?
Афонина недоуменным взглядом уставилась на вроде бы умного и даже весьма симпатичного следователя.
— А с какого же еще? — удивилась она. — У нас в номерах по одному телефону стоит, как положено.
Глядя на молодую женщину, которую не постигла участь Державина только потому, видимо, что она до последнего времени не знала «с какой стороны у нее сердце», Головко мысленно поздравил ее еще с одним днем рождения.
* * *
Возмущению Маканина, казалось, не будет предела. Мало того, что из-за смерти Державина был опечатан люкс, из-за чего гостиница
