— Но это же правильно! — ответил он убежденно, без тени сомнения. — Субординация — основа мироздания. Ты сам это говорил. Я даже запомнил. Или ты уже успел передумать?
— Я успел перестать принимать мироздание, — ответил я.
— Ты не принимаешь мироздание?! — закричал Храповицкий в притворном ужасе. — Да ты сам-то хоть понимаешь, что говоришь?
По большому счету, ему не было до мироздания никакого дела. Ему важно было довести воспитательную работу до понятного ему завершения.
— Я бы еще, может, стерпел, если бы это было только на работе, — сказал я, игнорируя его пафос. — Но ведь те же выдуманные нами законы мы распространяем и за ее пределами.
— А когда мы не работаем? — сердито возразил он. — Когда спим, что ли? Когда мы тащимся в Москву или едем за границу развлекать губернатора, это что, не работа? Когда мы прыгаем вокруг Вихрова, это, скажешь, наша большая радость? Праздник, подаренный нам судьбой? Да в гробу я это видел! Я бы лучше в это время на охоту съездил или Маринке скандал устроил! Ты думаешь, мне приятно со всякой мразью расшаркиваться? Взятки таскать да еще в приемных дожидаться? За свои же бабки чужие капризы терпеть! Но не получается по-другому! Не выходит! Сколько кретинов и негодяев мне пришлось облизать, чтобы стать начальником «Трансгаза»? А теперь они меня будут облизывать. В очередь выстроятся! Так и должно быть! Так во всем мире устроено! А что касается нас с тобой, да и всех тех, кто в жизни хоть чего-то добился, то мы, если вдуматься, вообще живем на работе!
Попав на любимую тему, он разошелся, даже как-то посвежел и приободрился. Я подождал, пока он закончит, и продолжил расспросы:
— А работаем мы с тобой для чего?
— Для денег, как и все! Да чего же еще?! Ну, плюс, конечно, самореализация. Мы же не можем сидеть сложа руки и мириться с тем, что нас, по твоему выражению, отпихивают у входа в ресторан.
— Получается, что мы живем ради денег, — подытожил я. — И самореализуемся унижаясь.
Он понял, что попал в капкан. Выражение его лица переменилось. Он машинально почесал за ухом.
— Ну нет, я не согласен, — неуверенно протянул он, явно не зная, что возразить. — Если говорить об унижении, то это, так сказать, издержки производства. Необходимое условие, что ли. Деваться некуда. Мы же тоже, в свою очередь, кого-то унижаем. То есть тут одно компенсируется другим. А деньги? — он задумался. — Это, конечно, очень важно. Но вообще-то есть еще друзья. Женщины.
— А без денег они бы у нас были? Он хмыкнул и покрутил головой.
— Если честно, то я сомневаюсь.
— А мы с тобой — друзья?
— Мы с тобой — да! — кивнул он не задумываясь. — Конечно! — И тут же спохватился. — Я не буду отвечать на твои вопросы! — возмущенно воскликнул он. — Ты все передергиваешь и меня ловишь! Сейчас ты начнешь донимать меня тем, почему же тогда я говорю с тобой как начальник. Так? Так? Ты ведь к этому вел?
— И требуешь, чтобы я уступал тебе женщин! — закончил я за него. — Приятно иметь дело с умным человеком.
Некоторое время он молчал, обдумывая мои слова.
— Все это вранье! — взорвался он наконец. — Ты нарочно меня запутываешь! Я же знаю, что я прав! Я думал об этом. Я так чувствую!
— Потому что ты начальник? — подсказал я.
— Заткнись! — крикнул он. — Я не собираюсь с тобой дискуссировать!
— Дискутировать, — поправил я машинально.
— Закрой рот! — вновь рявкнул он, распаляясь. Я вздохнул.
— Володя, — проговорил я тихо. — Я не хочу жить ради денег.
— Не живи, — буркнул он раздраженно. — Я что, тебя заставляю, что ли?! Запишись в бальные танцы. Трахай своих шлюх! Что ты еще в жизни умеешь?
— Я ухожу, — закончил я. Он опешил.
— То есть как уходишь?! Куда ты уходишь?! Что ты несешь?!
Он не мог ни понять, ни поверить.
— Я ухожу с работы, — пояснил я терпеливо. — Буду учиться бальным танцам и трахать своих шлюх. Возможно, в этом смысл моего бытия. Я давно хотел уволиться. Но раньше поступить так не мог, поскольку мы были в войне. С моей стороны это выглядело бы не очень порядочно. Сейчас все, кажется, улеглось. Тебя назначают. Я очень рад. И ухожу в отставку. На пенсию. И я не хотел бы с этим тянуть.
Он смотрел на меня во все глаза. Неожиданно в его лице мелькнула догадка.
— Я все понял! Ты меня шантажируешь! — он обвиняюще ткнул пальцем мне в грудь. — Чего-нибудь от меня добиваешься!
Я изо всех сил замотал головой.
— Значит, ты нашел другое место работы?! — выдвинул он новое обвинение.
— Володя, я даю тебе слово, что я его даже не искал. Я просто больше так не могу!
— Но почему? — заорал он в голос. — Почему? Почему все могут? Все мечтают так жить! Сколько людей отдали бы душу, чтобы оказаться на твоем месте! А ты один не можешь! Ты что, ненормальный, да? Больной?
— Считай, что ненормальный, — кивнул я. — Больной. Что с меня взять?
— А на что ты собираешься жить? — он вложил в этот вопрос всю отпущенную ему иронию.
— Я еще не знаю, на что я собираюсь жить. Но я точно знаю, за что я не собираюсь умирать. За бабки. За эти вонючие бабки я не стану ни подыхать, ни убивать других.
— Ты никуда не уйдешь! — заявил он категорично. — Я тебя не отпускаю. Не имеешь права. Точка. Тема закрыта.
— Володя, это не обсуждается, — ответил я твердо. И виновато пробормотал: — К сожалению.
Похоже, до него стало доходить, что я говорю серьезно. Он стиснул зубы и грозно засопел.
— А дружить мы можем и без бизнеса, — я запоздало постарался добавить что-нибудь утешительное. — Будем встречаться по выходным. Если ты, конечно, найдешь свободную минуту. Просто ты при этом не будешь начальником. А я — подчиненным.
Сопение сменилось каким-то шипящим звуком. Он предпринял последнюю попытку.
— Ты хочешь сломать свою природу, — проговорил он. — Закончить свою жизнь под забором. Стать, как они, — он яростно ткнул пальцем в тонированное окно «мерседеса», указывая на спешивших под мелким дождем уличных прохожих. — Но ведь ты не сумеешь так жить. Ты один из нас!
— Я не один из вас, — сказал я. — И никогда не был. Эти слова переполнили чашу. Его прорвало. Он длинно выругался.
— Останови машину! — потребовал он от водителя. Тот даже вздрогнул, напуганный голосом шефа.
— Что? — переспросил он.
— Останови машину, мать твою! — ревел Храповицкий. — Пока я тебя не порвал на месте! Мать твою!
Тот резко, с визгом затормозил. Едущая за нами охрана вильнула в сторону, чтобы не врезаться в нас.
— Выходи! — прорычал мне Храповицкий. Он был вне себя. — Живо!
Я открыл дверцу и начал выбираться наружу, не понимая, что у него на уме. Его водитель, надо признать, остановился крайне неудачно. Мы находились в квартале от нашего офиса, в самом центре города, на одной из оживленных улиц, по которой туда и обратно шел непрерывный поток автомобилей. По тротуару двигались пешеходы.
Тротуар отделялся от дороги широким газоном, или, точнее, тем, что летом можно было назвать газоном. Сейчас, когда травы уже давно не было, перед нами лежал участок грязной рыхлой земли, размытой дождями и покрытый мутными лужами. Машина Храповицкого прижалась вплотную к обочине, так что мне пришлось залезть на бордюр и опереться на капот, чтобы не наступить в грязь.
Храповицкий пулей выскочил с другой стороны и, шлепая по лужам, обежал машину.
— Вперед! — крикнул он мне. — Вперед! Я кому сказал!
Вперед идти было некуда. Я медлил. Не дожидаясь меня, он перешагнул через бордюр и в своих тонких вечерних туфлях протопал прямо в середину трясины. Я с отвращением последовал его примеру. Теперь мы оба стояли в центре газона, утопая по щиколотку в мерзкой жиже. Я почувствовал, как ноги сразу промокли.
Наша охрана высыпалась из машин, бросая на нас испуганно-изумленные взгляды, и с двух сторон загородила нас кольцом. Привлеченные этим странным зрелищем, прохожие на тротуаре начали останавливаться и оборачиваться. Особенно волновались пожилые женщины. Я чувствовал себя до ужаса неловко. Храповицкий ни на кого не обращал внимания. Его колотило от бешенства.
— Я хочу разбить твою наглую харю! — объявил он злобно. — Сейчас! Я долго терпел! Но всему есть предел!
— Ты что, с ума сошел? — спросил я, пораженный.
— Убью! — крикнул он вне себя. — Еще раз откроешь пасть — убью!
Урезонить его не представлялось возможности. Он уже не владел собой и не мог стоять на месте. Я сунул руки в карманы и замолчал, глядя на него и ожидая, что будет дальше.
— Давай, — кричал Храповицкий, прыгая вокруг меня и размахивая кулаками. — Давай, сука! Бей! Трус проклятый!
Русская кровь в нем брала свое. Он был в пароксизме ярости, ругался как черт, но все-таки не мог ударить первым.
Я видел застывшие от ужаса лица охранников и взгляды прохожих. Все было чудовищно нелепо.
— Кончай этот балаган! — решительно сказал я и, вытаскивая из грязи ноги, тронулся к своей машине. — Я не буду с тобой драться.
