Но в тот день (я очень хорошо запомнил), когда сообщили о том, что он ранен (а сообщили так, что было ясно – ему не жить…), я замер перед экраном, чувствуя, что на душе как-то пусто. Пусто и плохо… И не было в тот миг ни политики, ни власти, ни ненависти, а был далекий город на другом конце страны, где мучительно умирал на больничной койке раненый в живот мужчина. И мне очень хотелось, чтобы он выжил. И мне не верилось в это. И мне от этого было очень мерзко. И мне открылось, что перед лицом БОЛЬШОГО УХОДА то, что кажется нам судьбоносным на Майдане, оказывается суетной дискотекой…
Назовите меня сентиментальным придурком.
Назовите меня космополитом безродным.
Назовите меня «донецким».
Как угодно назовите, но чумазое быдло, которое через несколько дней после этого подняло над головами транспарант «Янукович, запрошуємо на полювання!», кто угодно, только не мои друзья…
НОЧНАЯ МАЛИНАКонечно же, купить сигареты я забыл. Так оно всегда и бывает, когда голова забита не привычными человеческими нуждами, а совсем другим. А ведь лежали они на кассе заправки в 11 рядов, демонстрируя товарное изобилие, это самое приятное из преимуществ капитализма над совком…
Одним словом, хотелось курить. И просто так хотелось, и вдвойне - оттого, что подлец Ю опять беззаботно молчал, ни слова не говоря ни о Юле, ни о том, кто хочет ее убить, ни о том, как я должен этому помешать. Жестокие забавы у нынешних ангелов-хранителей…
А «Суза» словно сам по себе снова, привычно кренясь на поворотах, выруливал к Липкам. К Парламенту, Кабмину, Банковой, словно старые ветвистые деревья и спрятавшиеся за ними здания не только знали тайну, но и могли ее открыть…
На развилке около Печерской мэрии я даже сквозь шлем услышал громыхание музыки – тротуар и улица напротив Silver Cup была плотно и бестолково заставлена дорогими авто, само заведение то и дело взрывалось яркими бликами. Золотая молодежь, разбавленная теми, кто под нее «косит» в поисках жизненного шанса и приблудными иностранцами, буйно прогуливала отцовскую удачу на очередной диско-партии.
Я притормозил, умело пронырнув в щель между косо стоящей «бэхой» и «Бентли» с угрюмым шофером во мраке салона и остановился, въехав на тротуар. Ни плечистые «секьюрити», ни опытный фейс-контрол меня не смущали, я ведь иногда заходил в этот модный вертеп, сидел в углу, пил свой Burn, курил, глядя на неестественно веселых от «Экстази» с пивом ребят и возбужденно-отчаянных девочек, и чувствовал себя иностранцем из далекой провинциальной страны. Но при этом испытывал почему-то не растерянность, а уютную, сладкую грусть…
- Подожди, – бросил я ангелу на ходу, – я быстро, за сигаретами…
- А может, это… сюда заскочим? – он кивнул на противоположную сторону улочки, где мы, собственно, и остановились.
Удивительно, кофейня «Малина» тоже не спала этой ночью. Старая добрая «Малина»… Лет пять назад я часто водил сюда жену есть дорогие пирожные с диковинными иностранными названиями. Но потом она сказала, что в «Пассаже» сладости вкуснее, похожи на парижские, и мы стали ездить туда.
- Может, тут и сладкое есть… - очень по-детски добавил Ю.
В «Малине» все было почти так же, как и много лет назад. И еще – здесь было совершенно пусто – вернее, не совершенно, а почти – в разных концах зала сидела пара одиноких мужчин, занятых своими мыслями, усталый молодой бармен киношно протирал стаканы, изредка бросая взгляд на экран работавшего без звука огромного телевизора.
У меня уже созрел план – наивный, но очень своевременный. Куплю сигареты, подумал я, и решительно направлюсь к выходу. А если Ю начнет ныть насчет сладкого, выдвину ультиматум – пирожные в обмен на информацию о Юле!..
Но этот небесный тип опять перехитрил меня.
Я еще не успел раскрыть рот, а ангел уже тыкал длинным крепким пальцем в стекло витрины:
- Ага, вот это… Да. И еще вон то круглое, с клубникой сверху. И которое рядом, на сердечко похожее…
Бармен умело подхватывал пирожные хирургически сверкающими щипцами и горкой выкладывал их на тарелочку.
- Слушай, а у тебя не слипнется? – сердито спросил я.
Но ангел, подхватив тарелку, уже надкусил первое пирожное и попросту сделал вид, что не услышал меня.
Зато услышал другой человек. И его голос был не просто знакомым – его вообще трудно спутать с чьим-то…
- О, привет, Юрок!.. Давно тебя не видел.
За дальним столиком, занимая огромным телом рассчитанный на двоих диванчик, устроился не просто ночной посетитель, а еще один человек из телевизора – непомерно толстый, неутомимо скандальный Микеле Броский.
Еще один «вичный революцьонер», твою мать…
«Ну конечно, это же его кофейня!» - вспомнил я, но все равно с подозрением покосился на уплетающего сладкое ангела. Как он там говорил? «Сегодня ничего случайного не будет»? Так, кажется…
САМАЯ ЖИРНАЯ ВОРОНА НА СВЕТЕМужчина около стойки наверняка был охранником, но он лишь на пару секунд поднял голову и снова вернулся к своему занятию – какой-то компьютерной игре на сотовом телефоне.
Мы с ангелом сели напротив Микеле. Несмотря на глубокую ночь, он был бодрым до неприличия. Хоть и вздохнул с тяжелой озабоченностью.
- Ну, как дела, Юрок, чего пишешь?
- Да так, – пожал я плечами, – сценарии полного метра для «Амедиа»…
- А чего – нормально… Платят хорошо?
Я не успел ответить, что платят прилично, да…
- Он книгу к выборам фигачит, – с набитым ртом, но до обидного отчетливо провозгласил Ю. К этому моменту он успел перепачкать кремом не только блондинистую физиономию, но и пальцы, и даже свой вульгарно сверкающий «Ролекс». В этом, конечно, было что-то беззащитно-детское, но, кроме грубых матов, я в эту секунду ничего не мог ему сказать. Поэтому промолчал…
- Что, серьезно?! – оживился и без того энергичный Микеле.
«Ну все, сейчас начнется…» - обреченно подумал я и не ошибся.
- И что – опять у тебя все будут в говне, а Юлька – в белом фраке?!..
- А ты что, против?
- Я? Конечно, против! – Микеле от возбуждения даже заерзал толстым телом по диванчику.
- Почему это, интересно? Ты же сам совсем недавно с ней был!..
- Правильно!.. Был!.. И ушел!.. Потому что шел в партию, а попал – в политическую секту. Да, в секту!!.. И вообще, знаешь, кто она, твоя Юля? Мария Дэви Христос, вот кто?!.. Помнишь, была такая? А Татаринов при ней… ну, этот, который у Дэви Марии на подхвате был, не помню, как звали… Типа верховный жрец… Да они же оба совсем мозгами поехали!..
Я знал, что спорить с ним бесполезно, но не молчать же было, в самом деле, тем более что Ю продолжал уплетать сладкие деликатесы…
- Знаешь, Микеле, – я закурил назло ему, некурящему (может, выгонит?..), – возможно, если бы Мария Дэви Христос проповедовала социальную справедливость, за ней бы пошли миллионы…
- Ну, пошли бы, пошли!.. – Броский возбуждался все больше, и я в который раз подумал, что такое тучное тело не может, попросту не должно быть таким упруго-подвижным, в этом есть что-то неестественное. – И куда бы вышли?!.. Да никуда!! Не понятно, что ли?.. Потому что твоя Юля – ну точно такой же кровосос, как остальные! Только намного круче. И злее… Ее не кто-нибудь - сам Паша Лазоренко научил миллиарды тырить! А он в этом деле первый мастер был!.. Справедливость… Хоть ты не начинай, я тебя умоляю… Ты же у нее радныком числился, кстати говоря! Много ты справедливости наблюдал? Ты сам, лично?!..
… Я не наблюдал справедливости, Микеле, ты прав. Чуть освоившись в коридорах Кабмина, я первое время часто заносил в отдел контроля жалобы разных людей – они вдруг со всех сторон посыпались на меня нескончаемым потоком людских горестей и надежд, накопившихся за предыдущие годы. Их принимали, крепили к ним ярко-оранжевые квадратики со строгой черной надписью «ОСОБЛИВИЙ КОНТРОЛЬ», бережно клали на солидные полки, а потом… не происходило ничего. Вернее, происходило – приходили наглые в своей безликости отписки, в которых мелькали фамилии проверяющих и слова «не виявлено», «не встановлено», «плануємо прийняти до розгляду»… Я сменил номер мобильного, прятался, выбрасывал приходящие по почте конверты, не читая… Это было низко и трусливо, да, я словно отворачивался от криков и тянущихся рук тонущих, но что было делать, если «спасательные круги» новая власть (как и старая) берегла для себя и «своих», а тысячи мелких вер в справедливость, за каждой из которых стояла человечья судьба, с моей подачи разбивались в щепки, сменяясь циничным неверием и усталостью…
Я еще один эпизод запомнил, не мог не запомнить. Во время одной из нескольких личных встреч с премьером Юлей я достал несколько листов бумаги, убористо исписанных людскими просьбами и проблемами. Себе не просил ничего, поэтому излагал воодушевленно, с легким сердцем. Пани Юля никаких пометок не делала, привычно и четко вынося устные резолюции:
