— Особенно неприятно, надо думать, было узнать, что я остался жив. Большое неудобство.
— Должен сказать, вы заняли очень неприятную позицию. Да, люди гибнут. Случается приносить в жертву и целые операции. Ваши же слова: война — это ад!
— Вы послали Макса Худа на смерть. И всех остальных. Их кровь на ваших руках, Монк. У меня не слишком спокойно на душе… я убивал людей по ошибке. А теперь передо мной наконец настоящий виновник.
Он пытался по лицу прочитать мысли Вардана. Чудится, или привычная маска дала трещину? Годвин оглянулся туда, откуда они пришли. Снег, пустое темное поле, солнце затянуло тучами.
— Монк, что мне с вами делать?
— Я вам сказал — это не моя вина… Вы думаете, я этого хотел?
— Нет. Вы хотели, чтобы я остался мертвым в Беда Литториа.
— Господи… какая мрачная шутка… Насмешка надо мной и над вами, над нами всеми. В этом самая суть всей войны. Собери вместе всю войну, предательства, измены — и выйдет шутка. Все ваши дела — шутка.
Монк начал смеяться, негромко, чуть покачивая головой. Глаза у него слезились.
— А самое смешное… вы собираетесь меня убить из-за этой вашей идиотской миссии! Ах, как это благородно, и жалко, и глупо…
Годвин кивнул и жестом приказал Вардану вернуться к ангару, стоявшему в отдалении. Он еще не знал, как быть с Монком. Сколько правды в его рассказе? Что за игру он ведет теперь? Неужели за этим действительно стоит Черчилль? Или… или… Но кто другой решился бы послать исполнителей «Преторианца» на верную смерть? И правда ли, что вчерашний убийца получил задание от ПМ? Или Монк Вардан узурпировал его власть? По каким правилам ведется эта игра на жизнь и на смерть, и есть ли в ней вообще правила?
Под ногами у них хрустел наст, поднимающийся ветер свистел в ушах. Вардан с беспокойством скользнул взглядом по лицу Годвина.
— Опомнитесь, старина… Вы ведь не станете в меня стрелять?
— Посмотрим. Я пытаюсь решить. Я в долгу перед Максом. Я изменил ему со Сциллой. Вы вышвырнули на свалку его жизнь. Могу ли я снова предать его?
— Это все, знаете ли, у вас в голове. Вы совсем сбрендили.
— Дело в том, что это он меня научил… Бывают времена, когда человек должен сделать то, что должен, что бы это ни было. Он меня этому научил… Иначе нет смысла жить.
— Господи, что же вы за чертов дурак!
— Неужто? Что ж, по крайней мере, я дурак с пистолетом.
— О, как это восхитительно по-американски! У вас есть пистолет! Право же, старина!
— Может, я и дурак, если еще во что-то верю…
— Вот именно! И во что верите? Кого выбрали своим идолом? Макса Худа, провалиться б ему! Просто смех, приятель, честное слово… Вы столько лет пытались отомстить за Макса Худа, и что из этого вышло? Превратили себя в бешеного пса, а все ради погони за тенью… И теперь еще вздумали убить меня! Да вы и впрямь вот-вот залаете!
Его душил хохот, словно от нелепой шутки. Глаза дико блестели.
— Давайте, пристрелите меня, и Дэвидсон всадит в вас пулю раньше, чем я свалюсь… Так уж вышло, что я кое-что знаю про нашего Дэвидсона. Личный убийца Черчилля, да-да! И все мы станем покойниками ради вашей благородной миссии. Все это безумие, и вы, здоровенный невинный шут, так ничего и не поняли! А знаете, что было на самом деле? Сказать вам, кто предложил — нет, потребовал — включить вас в диверсионную группу? Послать на верную смерть?
Вардан стер пузырьки слюны, собравшиеся в углах губ.
— Вам это не понравится, старина. Лучше пристрелите меня сразу, чтобы не стать посмешищем в собственных глазах!
Он не сводил взгляда с пистолета в руке Годвина.
— Продолжайте, Монк. Застрелить вас я всегда успею.
— Вы все твердите о предательстве, вы одержимы предательством, но вы понятия не имеете о самом главном предательстве… Вы убивали, выслеживали, вели погоню — и понятия не имели, кто превратил вашу жизнь в глупую шутку… А это был Макс Худ, понимаете, вы, дурень! Макс Худ!
— Что вы хотите сказать? Торопитесь, Монк, время на исходе.
— Макс знал, что умирает. Знал, что вы влюблены в его жену — или, во всяком случае, спите с ней. Он сам хотел возглавить какую-нибудь практически безнадежную миссию — нет, насчет Панглосса он не знал, не знал, что «Преторианца» фактически приносят в жертву, но для него это ничего бы не изменило — он хотел умереть в деле. Вы сами слышали его рассуждения насчет достойного примера, чтобы остаться в солдатских легендах… Да и это в конце концов не имело значения, ему одно нужно было… Господи, как я замерз, старина!
— Говорите. Что было нужно Максу Худу?
— Убить вас! Он поставил единственное условие — вы должны участвовать в операции. Иначе он не соглашался. Ему нужно было вытащить вас с собой на войну… чтобы убить.
— Чушь! И не пытайтесь меня на это купить, только дыхание тратите. Он знал, как я к нему отношусь…
— Вот, видите! Вы одержимый… Мы же не о том говорим, как вы к нему относились, а о том, как он относился к вам — совершенно разные вещи! Может, вы и считали себя в долгу перед ним. Но он-то ни черта не был вам должен! Он не был перед вами в долгу. Вы перепутали его чувства со своими. Понимаете? Он знал, что вы изменили ему с его женой. Вы играли не по его правилам, старина. Вы нарушили его кодекс.
— Не верю ни единому слову. Вы не смеете так говорить о Максе.
— Можете не верить. Но у нас есть доказательства. Мы знаем.
— Что?
— Прежде всего, вы сами мне сказали. Вы описывали то дело в Беда Литториа до последней минуты, во всех подробностях. Как вы с Максом бежали, и немцы поймали вас в луч прожектора, и Макса подстрелили. Вы говорили, что видели, как попадают в него пули, как они рвут одежду… сказали, как он потянулся к вам из последних сил, а потом вы увидели слепящую вспышку, снайпер попал вам в голову…
— Стоп! Замолчите, заткнитесь, Монк!
— Меня всегда поражало, как может разумный в прочих вопросах человек отрицать доводы разума, когда ему хочется обмануть себя — если немецкий солдат стреляет в вас издали, вы не видите вспышки! Макс Худ стреляет в вас в упор — вот тут вы видите дьявольски яркую вспышку!
— Прекратите! Я вас предупредил, Монк.
Пистолет ходил ходуном в его руке, он чувствовал, что теряет сознание. Он не желал вспоминать ту минуту.
— Ему одно было нужно — всадить последнюю пулю вам в лицо. Но он слишком долго тянул, он уже умирал, рука дрогнула… Ваш лучший друг, ваш герой хотел убрать вас лично.
— Монк!
Ветер свистел в ушах, голос доносился издалека.
— Когда вас подобрали, в рапорте отметили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, лицо было обожжено пороховыми газами, бога ради, все очевидно! И с тех пор вы все мстили за его смерть. Он предал вас последним дыханием жизни. Тут речь не о предательстве… несчастный вы ублюдок. Вот вы стоите тут, невесть где, и целите из пистолета в своего друга… Какая ирония!
Он протянул ладонь к пистолету в руке Годвина. Пистолет медленно поднимался.
— Нет-нет, это нелепо, вы с ума сошли, это же я, я, Монк…
Годвин держал пистолет на вытянутой руке. Монк отпрянул назад, лицо его побелело, голова моталась: нет, нет!
— Роджер!
Годвин оторвал взгляд от лица Вардана.
Над лестницей на террасе стояла Сцилла. Ветер донес ее голос, пронзительный и отчаянный:
— Роджер! Не надо… Не надо!
Монк тоже взглянул на нее и снова повернулся к Годвину.
Тот смотрел ему в лицо поверх ствола.
Он чувствовал, как медленно, словно от огромной тяжести, опускается рука с пистолетом. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Как все это грустно. Он так устал.
Открыв глаза, он взглянул в дуло пистолета, который Монк достал из кармана своего широкого пальто.
— Мне очень жаль, старина. В самом деле, вы слишком опасны. Я уполномочен это сделать… Вы представляете опасность, вы утратили способность рассуждать… Вы угрожали использовать свое положение, чтобы выдать государственную тайну… Вы держали меня на мушке…
Годвин расхохотался. Безумие! Большая часть того, что он видел на этой войне, было безумием. Более или менее. Годвин смотрел на палец Монка, лежавший на курке.
— Ваше дело, Монк. Я слишком устал, чтобы поднимать шум из-за чего бы то ни было… С меня хватит.
Он повернулся к пистолету спиной, взглянул на Сциллу. Она спускалась к нему. Он задумался, проживет ли достаточно долго, чтобы коснуться ее.
Он услышал сухой щелчок выстрела.
Сцилла была уже у подножия каменной лестницы. Она уже бежала к нему по снегу. Она уже обнимала его, живая и теплая, и изо всех сил прижимала его к себе.
Он повернулся, чувствуя запах ее волос, чувствуя холодный чистый ветер на лице.
Он был жив.
Монк Вардан лежал навзничь на снегу.
Годвин бросился к нему и упал на колени рядом.
Вардан смотрел ему в глаза. В груди широкого пальто была рваная дыра. Жизнь покидала его.
