– Молодец, что поднялся. Понимаю, как это было непросто.
Сплин безбожно медленно попытался провести нападение, но Доплер не дал ему даже как следует выйти на дистанцию атаки:
– Не жди, что твой жалкий тряпочный героизм кого-то впечатлит в реальном бою – тебя уроют без всякой пощады, как только дашь возможность.
Удара, который вынес сознание из его головы, как порыв ветра задувает спичку, Сплин не видел и едва почувствовал. До пола он долетел в глубокой отключке, а очнулся уже в лазарете.
– Лечить-то тебе нечего, парень, при всем моем желании, – порадовал его фельдшер, почесывая бородку. – Ничего не повреждено – ты же был в костюме. Все твои травмы, кроме неопасных ушибов и синяков, воображаемы и живут у тебя в сознании. Я тут тебя прокапал кое-чем для профилактики, но дальше сам, Доплер велел поставить тебя на ноги и отправить обратно. Держись, военный, кому сейчас легко? Господь терпел и нам велел, – отключая датчики и отцепляя капельницу, напутственно закончил он.
Сплин поблагодарил, сполз с кушетки, натянул до пояса костюм, надел холодно-склизкую от пота майку и поплелся в сортир отмывать заблеванный шлем. Постепенно придя в себя, он вдруг во всей неожиданной глубине ощутил находящимся на грани безумия сознанием жизнеутверждающую силу последних изречений Сержанта.
Наконец, как-то незаметно, но довольно быстро, благодаря тому, что мышцы и психика, наконец, адаптировались к нагрузкам, а также катализатору, который продолжали выдавать в качестве приложения к завтраку, Сплин к началу третьей недели начал чувствовать в своем физическом состоянии качественные перемены. Мало-помалу в движениях его появилась скоординированность и рациональная пластика – прямое следствие того, что организм перестал быть средством перемещения задницы из одного сидяче-лежачего положения в другое. Избыточный жир почти полностью сгорел, так, что пучки мышечных волокон местами были видны сквозь кожу, вены выступали веревками.
Ощущение контроля над своим телом прибавило Сплину уверенности в себе: он стал меньше бояться боли, по крайней мере в костюме, и научился эффективно причинять боль соперникам. Появились новые навыки: он зачастую распознавал начало движения противника, чтобы вовремя контратаковать, расставлял ловушки, например, притворно открываясь, чем провоцировал соперника на ожидаемое действие. Конечно, специалиста ему было не одолеть, но для рядового пехотинца это был приемлемый уровень. Преподаваемый стиль был смешанным и включал в себя элементы разных видов – от бокса до айкидо. Развернутой филосовской базы, принятой в традиционных боевых искусствах, не подводилось – цели обучения были сугубо прикладные. Также затрагивались сопутствующие темы: работа с подручными предметами, в первичном качестве не являющимися оружием, методика грамотного личного досмотра и способы связывания пленного противника.
Сплин понял, зачем инструктор продолжает грузить их рукопашкой, хотя в реальном бою до этого вряд ли дойдет – единоборства косвенно, но бесспорно развивают полезные для бойца личностные качества. Пребывание на грани закалило его. Враг был точно таким же мешком костей и мяса, как и он сам, надо быть только достаточно осмотрительным и расчетливым, бить сильно, безжалостно, в уязвимое место и в наименее ожидаемый момент. Ну, а если уж ты оказался настолько тюфяком, что позволил себя поиметь, ну что ж, бывает, впредь надо сделать выводы и пытаться применить те же приемы, чтобы поиметь других. При прочих равных условиях уцелеет тот, у кого крепче яйца. Он не испытывал ни реальной, ни искусственной ненависти ни к Сержанту, ни к одногруппникам, с которыми приходилось драться. Соперничество, азарт, злость – да, но противник не был для него личным врагом, он был просто объектом, в той или иной степени подлежащим нейтрализации теми или другими средствами. Безликая шлем-маска, скрывающая как испуг, так превосходство на лице соперника, отчасти способствовала такому отношению. Тем более, что члены группы практически не общались между собой вне тренировок: просто не было времени, время на отдых и сон было абсолютной ценностью. Никаких «дембельских» разборок между курсантами в духе «кто выше на забор ссыт» не было, они так регулярно и помногу метелили друг друга на рукопашке и «дырявили» в перестрелках, что устали от этого. Но обстоятельства и боль заставляли каждого защищаться и нападать снова и снова.
Сплин редко смотрелся в зеркало, только когда брился (а брился он тоже нечасто), но он заметил, что изменилось и его лицо. Черты заострились, глаза и щеки запали, углубились складки от носа к углам рта. Если раньше он имел преимущественно окислившееся выражения лица, то теперь оно стало каким-то исступленно-отрешенным, как у бесстрастного, но целеустремленного камикадзе. Сверлящий душу зуммер побудки не звучал теперь предвестием очередного мучительного кошмара – он был сигналом неизбежного начала дня, в течение которого будут приобретены новый опыт и новая сила, которые повысят шансы на выживание. Оказался в игре – изучи правила и стремись играть не хуже остальных: нытье, сетования и сопли бессмысленны и опасны.
Что всерьез доставало, так это невозможность по своему желанию побыть одному. Вокруг постоянно находились люди, или кто-то мог в любой момент без спросу войти в любое из обитаемых помещений. Дико не хватало своего угла, некого неприкосновенного физического личного пространства, хотя бы небольшого. Вроде бы и скрывать нечего, и люди все более-менее свои. Причем особо неприятных или выражено социально опасных уродов-то нет, в душу особо никто не лезет, да и про свое не плачется – это молчаливо порицалось, а все равно быть постоянно на виду – со временем ощутимо утомляет психику.
Люди в отряд подобрались, как водится, разные: кто-то был раздолбаем «перекати-поле» без определенных занятий, кто-то, в общем, хоть и имел некую профессию, но так или иначе оказался по основному профилю не у дел, были и околоуголовные типажи, и мутные личности перманентно находящиеся в бегах, несколько вчерашних студентов, как и сам Сплин, еще какие-то категории, с менее ярко выраженными и узнаваемыми на неискушенный взгляд поведенческими признаками. Короче, как говорится, «суп из семи залуп – шесть крошены, одна так брошена, рыба – сверху чешуя, а внутри ни хуя, пирожки горячие, на хуях стоячие». Однако опустившихся люмпенов, бесхребетных слизняков, типов со сломленной личностью или явных психопатов не было – отсеялись при наборе, рекрутинговая контора туго знала свое дело и не одну собаку на нем съела. Еще не хватало тратиться на транспортировку в такую даль потенциального некомплекта. Перевод отсеянных на каторжные работы был, по видимому, не столько способом компенсации издержек работодателю, сколько средством консервации информации.
Сплин втянулся очень вовремя, так как к середине третьей недели Сержант объявил, что детский сад окончен и начал закручивать гайки. Во-первых, заметив, что питомцы окрепли, Доплер повысил всем сопротивление костюма, а наиболее крепким – Фросту и еще нескольким повысил еще больше. Теперь движения в костюме в какой-то мере напоминали хождение по дну по шею в воде – то же равномерное вяжущее сопротивление движению.
Изменились кроссы. То, что раньше наивно считалось кроссами, теперь стало просто утренней разминкой в дни, когда физическая подготовка была непрофильной темой. А нынешние забеги занимали по нескольку часов, хотя не галопом, конечно, и не обязательно «на время». Нередко они проходили в слабо освещенных или совсем неосвещенных галереях, местами полузатопленных прокисшей водой, где до финиша можно было добраться разными путями, а можно было и заблудиться. Встроенные в шлем костюма очки ночного видения давали мутную картинку в зеленых тонах, которая, впрочем, была существенно лучше, если все-таки имелось хотя бы слабое освещение, например от пятен светящейся местной плесени, специально нанесенных на стены маркеров или разбросанных люминесцентных трубок. Каждый костюм имел датчик местонахождения, но на картах унивесальных компасов курсантов, в отличие от компаса Доплера, он в педагогических целях не просматривался. Всех пугала перспектива заблудиться и невесть сколько, обливаясь холодным потом в полном одиночестве, слушать реальное или воображаемое дыхание недр и ожидать, пока за тобой явятся гонцы от Доплера или он сам.
В первый же день двое умников из тех, кто решил срезать путь и всех наебать, заблудились. Первого умника нашли через полчаса и еще какое-то время гонялись за ним, так как точка его датчика лихорадочно металась по мониторчику компаса Доплера из одного тупика в другой – ужас и давящее ощущение полукилометровой толщи свода над головой не позволяли бедняге ожидать вызволителей на месте, как загодя было велено. Сержант матерился на чем свет стоит: самой ласковой оценкой заблудившегося было «пизда тебя родила, а не мама». До второго через час добрались Фрост, Сплин и Дрейк, которых Сержант снабдил интеллектуальным компасом, показывающим помимо прочего еще и кратчайший маршрут. Сами вызволители при этом чуть не заблудились. Незадачливого Барни нашли в тупиковом штреке в позе зародыша. Деактивировали с пульта костюм, сняли шлем – взгляд Барни блуждал, никого не узнавая. Он не выразил никаких чувств по поводу своего освобождения, но не впал и в истерику, покорно позволив отвести себя под белы ручки. Возникли опасения, что Жердяй двинулся умом на почве латентной клаустрофобии. В лазарете ему вкатили в плечо добрую дозу транквилизатора. Через полчаса он вроде пришел в норму, объяснив свое недостойное воина поведение тем, что через час ожидания стены ожили и начали смыкаться над ним. Никто не язвил и не смеялся.
