Как будто в Париже не было места ни для кого, кроме этих прохвостов, прогнивших бюрократов, захвативших все командные посты. Они ничего не понимали, эти люди, и Даниель в душе обещал им жестокое пробуждение. Тогда они бросятся разыскивать его, но будет поздно. Если бы он мог устроиться самостоятельно… дать им всем хороший урок. Ведь должны же где-то быть люди его породы.
С ненавистью смотрел он на бесчисленные машины, тесной стаей бежавшие по авеню. Он тоже имел право на машину. Он имел право жить в почете, а не в нахлебниках у Бебе. Имел право ничего не просить у людей и спокойно ждать, когда они сами придут умолять его…
Дора ждала его в сквере, сидя на крохотной террасе кафе. С ней был какой-то уродливый плюгавый блондинчик с нахальной и хитрой рожей. Дора представила его как секретаря редакции какого-то сомнительного еженедельника, для которого она работала. Даниель почувствовал укол ревности, настроение его испортилось окончательно. А Дора, словно нарочно, не отпускала парня от себя. Они говорили о тряпках, о весенних модах. Английские костюмы в этом сезоне изумительны, потрясающие цвета. Присмотревшись, Даниель решил, что маленький гном должен быть педерастом. Он встал и заплатил за мороженое. Дора сказала, что ей нужно обязательно заехать на Елисейские поля. С большой неохотой она распрощалась с секретарем редакции. Не успели они сесть в такси, как она заявила, что английский костюм ей просто необходим, и немедленно…
Ты понимаешь, мой дорогой, сейчас он мне очень пригодился бы, этот маленький Мейер…
— Опять еврей? — гаркнул Даниель.
Дора пожала плечами совершенно так, как тот маленький кинодеятель двумя часами раньше.
— Не будь идиотом, пожалуйста. Мейер мне очень полезен. У меня, если хочешь знать, тоже было много неприятностей, но я не делаю из этого события…
Она, наверное, спала с немцами, эта дура. Надо бы послать ее ко всем чертям, но странная лень сковала Даниеля. Дора хотела купить костюм, и ей сказали, что лучшие костюмы в магазине Лидо. У нее почти идеальная фигура, она сможет подобрать себе готовый. Чудесно было бы надеть его сегодня же, в честь праздника… Какого, черт возьми, праздника? Ах да, Бебе завтра улетает в Сайгон… Даниель неохотно последовал за Дорой. Ему нечего было возразить. Дора прекрасно обходилась без него, а он не мог остаться без Доры, он слишком боялся одиночества…
Не жалея времени, Дора перерыла весь магазин и нашла именно такой костюм, какой ей хотелось. Он был из модной материи, бледного, серо-голубого оттенка, восхитительно шедшего к ее темным волосам. И к глазам тоже, утверждала она. Даниель подумал, что он так и не видел ее глаз. Они казались ему бесцветными. Когда Дора в новом костюме вышла из примерочной, выяснилось, что глаза у нее голубые и что они вовсе не дурны. Костюм оказался самым дорогим в магазине, а Дора забыла дома свою сумочку. Даниель недавно получил от Бебе свое месячное содержание. Он выложил все, что у него было, и обещал занести завтра недостающие несколько тысяч. Ему пришлось взять обратно пятьсот франков, чтобы рассчитаться с шофером такси. В глазах кассирши мелькнула насмешка. К этому времени Дора выяснила, что в продаже есть такие же костюмы зеленоватого цвета. «Любимый, зеленый пойдет мне еще больше». Она доказывала, что два костюма гораздо практичнее: их можно часто менять, и они не будут изнашиваться… Даниель с удовлетворением услышал, что фирма в любое время исполнит эту модель в том цвете, в каком будет угодно мадам. Несомненно, мадам всегда сможет подобрать желаемый оттенок.
В такси ему пришлось выслушать несколько язвительных замечаний Доры. Он не умеет жить, и ему не мешало бы избавиться от некоторых неприятных черт характера. Пытаясь контратаковать, он напомнил о секретаре редакции. Тогда Дора быстро и четко объяснила, что не обязана отчитываться перед ним в чем бы то ни было. Даниель умолк. В конце концов за костюм было заплачено деньгами Бебе, и если Бебе не видел в этом ничего неудобного…
В тот вечер Бебе был настолько же весел, насколько Даниель был неразговорчив и хмур. Завтра Бебе улетает в Индокитай. Нет, ничего серьезного, опасаться ему нечего, его дела в полном порядке. Началась канитель с переводом банковских фондов из Бангкока, вот и все… Даниель притворился, что его это совершенно не интересует.
— Мне нужно поговорить с тобой, Даниель.
Женщины тотчас же вышли из комнаты.
— Я дал тебе испытательный срок. Ну, как, устраивает тебя такая жизнь? Нет? Я так и думал. Хочешь лететь со мной? Посмотришь все на месте. Увидишь, что это приятная, хорошая работа. Тем более что основную часть времени ты сможешь проводить в Сиаме.
— Я уже говорил тебе: не хочу.
— А подумал ты о себе? Подумал о том, что ты умеешь?
— . . . . . . !
— Давай без представлений, хорошо? Ты умеешь только одно: убивать. Точка, все. На этот счет у тебя имеется удостоверение от правительства.
— Перестань, Бебе. Если тебе надоело меня содержать, так и скажи. Скажи прямо.
Бебе вытащил бумажник и достал оттуда заполненный и подписанный чек.
— Не корчи злой рожи. Я так и знал, что ты будешь артачиться. Вот деньги на то время, пока меня не будет. Только не валяй дурака. Когда я вернусь, я подберу тебе подходящее развлечение.
Даниель взял чек, как ему сначала показалось, на двадцать тысяч. Он взглянул на сумму прописью: чек был на двести тысяч. Он с трудом перевел дух.
— Не волнуйся, — сказал Бебе. — Сегодня двумя телефонными звонками я заработал гораздо больше. Я рад, что могу помочь тебе. Да, чуть не забыл: без меня машина и шофер будут в твоем распоряжении. Я улетаю ненадолго, но дней десять, пожалуй, там провожусь.
— Ты серьезно думаешь, что здесь для меня нет ничего подходящего, Бебе?
— Читай газеты. Видел, как прошли выборы в департаменте Сена-и-Уаза? Коммунисты получили сорок пять процентов голосов. Я подберу тебе любое место, Даниель, какое ты захочешь. Только в Сайгоне ты сможешь работать в полную силу.
Даниель с подчеркнутым раздражением передернул плечами. Бебе заговорил еще настойчивее.
— Главное, Даниель, чтобы в великий день ты был цел и невредим, чтобы на твоем текущем счету была куча миллионов. А сейчас пусть другие разбивают себе башку. Ты вернешься через полгода в полной силе. И сразу окажешься с той стороны, с которой дергают за веревочки…
Даниель глядел на Бебе, не решаясь помять его до конца. У Бебе был все тот же вид самоуверенного спортсмена, но в голосе проскальзывали усталые, разочарованные нотки. Поэтому уверенность его отдавала блефом.
— Пойми, Бебе, я не хочу барахтаться в грязи, выколачивая деньги.
— Все деньги, все тысячефранковые билеты, которые есть в обращении, пахнут грязью. Этот чек, что ты держишь в руках, чист. Сравнительно чист. Он порожден страхом тех, кто копошится в грязи. Тех, кто перетаскивает грязь с места на место. Я прошел все ступени, Даниель. Сейчас я торгую безопасностью. Я перевожу фонды, гарантирую переброску ценностей, подбираю надежные капиталовложения. А сам зарабатываю на панике. Это квинтэссенция грязи, но такова традиция. Мой тесть — образованный человек. Он напомнил мне, что отец Горио у Бальзака составил себе состояние на голоде, который сам организовал. Чем сильнее воняет политика, тем легче заработать на ней деньги. Бао-Дай или план Маршалла — это, как говорится, живые деньги.
Даниель колебался, соблазн был велик. Потрясти этих сволочей, заставить их выблевать деньги… Как того еврея, которого он ограбил когда-то. Чек жег ему пальцы. За что он просидел восемь лет? Если бы предложение исходило от кого-нибудь другого, не от Бебе, он согласился бы немедленно. Но принять предложение Бебе значило поменяться с ним прошлым. А в прошлом у Даниеля были кандалы смертника и еще кое-что, с чем ему не хотелось расставаться.
Заметив смятение Даниеля, Бебе подошел и взял его за руку.
— В конце концов я к тебе привязан. Тебе сильно досталось, ты один из всех нас сохранил верность юношеским идеалам. Мы бросались вперед очертя голову, сжигая за собой мосты. А те, что посылали нас на смерть, отсиживались в тылах и думали о своем будущем…
Они подошли к окну. Бебе стал к нему спиной, точно хотел отрезать Даниеля от внешнего мира.
— Слушай, старина, я надоедаю тебе в последний раз. Я не могу предложить тебе ничего определенного. Только возможности, только шансы. Не думай, что я хочу отослать тебя, чтобы избежать угрызений совести. Я знаю все о вишистских министрах. Они приезжают, мило раскланиваются с тюремной дверью и уезжают чистенькими. На это требуется времени меньше, чем на то, чтобы принять ванну. Знаешь, что они хотят сделать с тобой? Ты — никто. Ты — орудие для грязной работы. Когда работа сделана, тебя можно выбросить. А если ты начнешь возражать — окажешься в очередном Дьен-Бьен-Фу, по уши в дерьме. Ты — убийца, ты специалист, вкус крови тебе известен… Видишь, уже от одних разговоров у тебя загорелись глаза. Успокойся, здесь никого не надо топить в ванне, и у тебя в руках нет бычьей жилы…
