— Вам кого, белую или черную? — спросил он, по-прежнему листая книжку.
— А я дальтоник, — ответил Славин.
Пол Дик расхохотался.
— О, какой хитрый мистер Славин! — сказал Глэбб. — Вы все время уходите от точного ответа…
— Точных ответов требует суд.
— Вам хорошо известна работа суда?
— Конечно.
Пол сказал:
— Лучше, чем тебе, Джон. Он просидел вместе со мною весь Нюрнбергский процесс — от звонка до звонка.
— То была политика, Пол, а сейчас мистер Славин отвечает мне по поводу женщин, как опытный тактик: ни да, ни нет, и во всех случаях он чист перед инструкцией.
— Какой именно? — спросил Славин. — Какую инструкцию вы имеете в виду?
Глэбба спасло то, что пришел официант из бара с бутылками виски и льдом; Славин понял, что Глэбб не сможет вывернуться — действительно, как коммерсанту объяснить знакомство с инструкцией?
Пол сразу же выпил, налил Славину и Глэббу.
— Сейчас, — откликнулся Глэбб, набирая номер, — одну минуту, Пол.
Он долго слушал гудки, вздохнул, дал отбой, набрал следующий номер.
— Твои девки уже залезли в ванны в других номерах, — сказал Пол, — ну их к черту, шлюхи.
— Фу, какая гнусность, — сказал Глэбб. — Нельзя быть таким циником, Пол. Просто тебе не попадались женщины-друзья, у тебя были одни потаскухи.
— Лучшая женщина-друг — бесстыдная потаскуха, с которой не надо говорить о Брамсе и притворяться, что понимаешь Стравинского.
— Алло, Пилар, — сказал Глэбб, набрав номер. — Я сижу в обществе двух умнейших людей. Ты не хотела бы присоединиться к нам? Почему? Ты меня огорчаешь, Пилар… Ну пожалуйста… Я тебя очень прошу, а? Вот молодец! Шестьсот седьмой номер, Пилар, мы сидим здесь. Ждем!
Пилар, действительно, была хороша: высокая, хлысткая испанка с громадными глазами, улыбка — само обаяние; она мило поздоровалась с Полом и Славиным, поцеловала Глэбба — дружески, целомудренно, в висок, по-хозяйски включила радио; «Хилтон» передавал свою джазовую программу, и она не ошиблась, нажала нужную кнопку; приняла от Славина виски, чуть пригубила и, заметив его взгляд, объяснила:
— Не сердитесь, все же я испанка, мы пьем вино, по пьянеем не от него, а от умных собеседников.
«А я сейчас предложу ей беседу, — похолодев от волнения, стремительно подумал Славин. — И собеседника, прекрасного собеседника».
Все эти часы и дни, начиная еще с первой беседы в кабинете Константинова, он жил версией: русский, приславший письмо, наверняка один из тех бедолаг-эмигрантов, которые влачат горькую судьбину, работая в сфере услужливого рабства. За это платят, а в «Хилтоне» — вполне пристойно.
Однако сейчас, в течение всего этого долгого разговора, Славин не мог даже предположить, что оперативное решение придет к нему столь неожиданно. Видимо, впрочем, извечный закон о переходе количества (в данном случае раздумий, прикидок, поисков оптимального решения) в качество привел Славина к действию, на первый лишь взгляд странному, а в сути своей единственно — в данной ситуации — разумному.
— Минутку, — сказал Славин, поднявшись, — я сейчас вернусь.
— Что случилось? — подался вперед Глэбб.
— Кое-что, — ответил Славин.
Он спустился в ресторан, чуть пошатываясь подошел к метрдотелю и спросил:
— Слушайте, у вас тут никого нет из официантов, кто был бы родом из Англии или Германии? Лучше б, конечно, из России, но, видимо, это из области фантазии, нет?
— А в чем дело, сэр? Француз не может вас устроить? Наш бармен француз…
— Это — на крайний случай… Я хочу угостить даму, которая не пьет виски, одним коктейлем, русским коктейлем…
— Погодите, погодите, у нас в подвале работает Белью, он, кажется, родом из Восточной Европы… Когда бастовали наши черные лакеи, мы брали его на номера… Одна минута, сэр…
Метрдотель снял трубку телефона, набрал цифру «три», спросил:
— Луиш, скажите, Белью уже кончил работать? Им интересуется гость из…
— Шестьсот седьмого, — подсказал Славин, расслабившись, чтобы не так чувствовалась его устремленная напряженность.
— Из шестьсот седьмого. Понятно, Луиш. А когда он заступает на смену? В восемь? Спасибо.
Метр положил трубку:
— Этот Белью заступит на работу в восемь утра, сэр, очень сожалею…
— Тогда я попрошу вас поднять ко мне бутылку шампанского…
— Какой сорт? Сладкое? Или «брют»?
— Все равно, только — русское.
— Но с американской этикеткой, если позволите, сэр; красные делают «брют» для Штатов.
— Жаль, что с американской этикеткой…
— Я попробую поискать в наших погребах, сэр. Русские сменили этикетку, они теперь называют свое шампанское как-то иначе, не хотят ссориться с французами. Я сам спущусь в погреб, сэр…
— Благодарю, это очень любезно с вашей стороны… И, пожалуйста, отправьте наверх бутылку русской водки.
— Да, сэр. «Смирноф»?
— Нет, именно русской.
— «Столичная» или «Казачок»?
— «Казачок»? Я не знаю такой водки. Видимо, «Кубанская»?
— Вы прекрасно разбираетесь в русских водках, сэр, именно «Кубанская»! Я пришлю к вам боя через десять минут.
«А вот теперь надо замотивировать поездку, — стремительно думал Славин, поднимаясь в номер. — Я стану флиртовать с Пилар и повезу ее домой. А потом заеду в посольство и возьму фотографии. И в восемь часов встречу Белью. Ей-богу, это он писал. Я запрошу Москву сегодня же, что им известно об этом Белью. Дай бог, чтобы они там знали о нем хоть самую малость. И если этот Белью говорит по-русски, и если это он писал нам, и если он опознает по фото того, кого американцы вербовали в номере, я завтра днем улечу в Москву и все будет кончено».
С заведующим отделом МИДа Ереминым было условлено встретиться в полдень, в Новоарбатском ресторане.
В свое время Константинов оппонировал Ивану Яковлевичу на защите кандидатской диссертации по теме «Национально-освободительное движение на Африканском континенте и акции стран НАТО». Юрист-международник, Константинов, с присущей ему дотошностью, поставил перед Ереминым сорок семь вопросов: он привык требовать точности и от себя и от окружающих во всем, мелочей для него не существовало. На этом они и сдружились; Еремин отложил защиту на месяц, но прошел зато блестяще — ни одного черного шара.
…Константинов приехал в ресторан на десять минут раньше, заказал два бульона с пирожками, узнал, хороши ли сегодня котлеты по-киевски, и сказал, чтобы кофе заварили двойной.
— А что из напитков? — спросил официант. — Коньячок? Или водочки выпьем, есть «посольская».
— Из напитков будем пить «Боржоми», — ответил Константинов.
Официант обиделся, пожал плечами и оправил скатерть так резко, что Константинову пришлось подхватить фужер — наверняка разбился бы.
Еремин опоздал на пять минут:
— Извини, Константин Иванович, не рассчитал время, решил совместить приятное с полезным — пешком отправился.
— По дипломатическому протоколу пятиминутное опоздание допустимо, — улыбнулся Константинов. — А за сорок минут, я думаю, мы управимся: и с разговором, и с обедом. Я бульон заказал.
— Ты — гений, — сказал Еремин. — Добрый гений. Ну рассказывай, что стряслось?
— Ровным счетом ничего. Просто хотел посидеть с тобою, по телефону говорить — глаз не видеть, а мне хочется смотреть в твои глаза, потому как и ты и Славин невероятные хитрецы и я понимаю вас обоих лучше, когда вы молчите.
— Это комплимент?
— Бесспорно. Хитрость — необходимая градиента ума, она противна коварству и бесчестности. Я специально, знаешь ли, перечитал главу в занятной книге прошлого века «Об искусстве военной хитрости».
Еремин посмеялся:
— Есть аналогичная книга, издана в Париже, в восемьсот тридцать девятом году: «Изящество дипломатической хитрости».
— Значит, комплимент?
— Воистину так. Ну рассказывай, зачем я тебе понадобился?
— Понимаешь, Иван Яковлевич, штука заключается в том, что, по нашим последним данным, в Нагонии вот-вот прольется кровь…
— По твоим данным, нагнетание — не есть чистой воды демонстрация, проба сил?
— По моим данным, там готовится резня. А по твоим?
— Нам кажется, что они не решатся на открытую агрессию. Я согласен, ястребы решили избрать полем нового противоборства Африку, но они не готовы к серьезной драке, слишком свежо воспоминание о Вьетнаме. Видимо, дело ограничится пропагандистской шумихой, рыхлят почву, хотят поторговаться на переговорах о разоружении, поэтому тащат нас к грани кризиса, именно к грани.
— Мне сдается, ты не прав.
— Это твое личное мнение?
— Да. Но оно базируется на фактах.
— Бульон — отменен. Только присолить надо малость.
— Все солееды — гипертоники.
