— Дайте мне председателя Комитета по охране памятников.
Вскоре раздался басовитый бип-бип, и мэр снял трубку телефона.
— Морт?.. Ты церковь Святого Тимофея знаешь?.. Правильно. Точно… Морт, ОТЦЕПИСЬ!
Мэр повесил трубку и, откинувшись в кресле, снова заулыбался епископу.
— Вы хотите сказать — это все? — Епископ явно был приятно поражен. — Но там… комиссия… Не будут ли они…
Мэр кивал и улыбался.
— Господин мэр, я просто не знаю, как благодарить вас. Поверьте, я наслышан о том, как вы оперативно решаете вопросы, но… надо же! Я весьма благодарен! И я уверяю вас, я приложу все силы к тому, чтобы каждый в епархии и все наши друзья знали, какую неоценимую услугу вы нам оказали. Нет, в самом деле, непременно!
— Это необязательно, епископ, — отозвался мэр. — Не надо расценивать это ни как помощь, ни как услугу. Факты, которые вы так красноречиво изложили, оказались столь убедительны, что я думаю, весь город будет только в выигрыше. Я рад сделать для вас то, что будет полезно вам и всему городу Нью-Йорку.
— Это действительно так! Я вам весьма признателен!
— Ну, а теперь в том же духе продолжим, — проговорил мэр тоном школьного учителя — любимый прием, к которому он с успехом неоднократно прибегал и раньше. — Теперь и выыыы кое-что для меня сдееелаете… опять-таки нечто полезное для вааас и для гооорода Нью-Йооорка.
Мэр склонил голову набок и улыбнулся еще шире, чем прежде. Поглядел на епископа одним глазом как воробей на червяка.
— Епископ, я бы хотел, чтобы вы приняли участие в Особой представительной комиссии по преступности в Нью-Йорке; я как раз собирался объявить о вашем в ней участии одновременно с объявлением о создании самой комиссии. Вы без меня понимаете, насколько это важный вопрос и прежде всего — его расовые обертоны, бытующие в связи с ними мнения и предубеждения относительно того, кто совершает преступления и какими методами служащие полиции с преступлениями борются. Невозможно представить себе более важной услуги городу Нью-Йорку, чем та, которую вы окажете ему, участвуя в этой комиссии. Что скажете?
Мэр сразу же заметил исказившую лицо епископа тревогу.
— Я весьма польщен, господин мэр, — начал епископ. Выглядел он при этом далеко не польщенным. Улыбка исчезла. — И я, конечно же, с вами согласен. Но должен объяснить вам, что, поскольку моя деятельность в качестве епископа этого диоцеза осуществляется во взаимодействии с общественностью, и я при этом являюсь, так сказать, официальным выразителем ее интересов, мои руки в определенной мере связаны, так что…
Однако в данный момент руки у него связаны не были. Он принялся ими совершать сложные движения, как будто открывал банку с маринованными персиками, пытаясь одновременно объяснить мэру структуру англиканской церкви, а также богословское обоснование этой структуры, а также философские истоки богословского обоснования, чтобы тот понял, что — кесарево, а что — не кесарево.
Секунд через десять-двенадцать мэр слушать перестал, но предоставил епископу бормотать дальше и с горьким злорадством наблюдал его смятение. Что ж, тут дело ясное. Напустил туману, подлец, а дело-то в том, что ни один черный лидер — и он в частности — не может сейчас позволить себе сотрудничество с мэром даже в таком, казалось бы, безобидном деле, как какая-нибудь мудовая комиссия по мудовой преступности. А такая была блестящая идея! Межрасовая комиссия по преступности, где заседали бы с полдюжины благообразных динамичных негритянских лидеров, таких, как этот епископ. Епископ Уоррен Боттомли привлек бы сердца всех порядочных черных жителей Нью-Йорка, как раз тех самых избирателей, голоса которых мэр должен заполучить в ноябре, если хочет победить на выборах. А эта верткая змея с гарвардским дипломом норовит с ходу выскользнуть из рук! И задолго до того, как епископ завершил свои экзегезы и апологии, мэр уже отбросил идею Особой представительной комиссии по преступности в городе Нью-Йорке.
— Я искренне об этом сожалею, — закончил епископ, — но правила нашей церкви не оставляют мне иного выбора.
— Да, я понимаю, — отозвался мэр. — Не можете, значит, не можете. Не представляю себе, кто бы мог заменить вас в этой комиссии, но ваше положение я хорошо понимаю.
— Причем я вдвойне сожалею, господин мэр, ввиду того, что вы только что сделали для нашей церкви. — Епископ уже сомневался, осталось ли решение мэра в силе.
— О, об этом не беспокойтесь, — проговорил мэр. — Пусть это вас совершенно не волнует. Как я уже сказал, я сделал это не для вас, да и не для вашей церкви. Я сделал это, так как считаю, что это наилучшим образом послужит интересам города. Все очень просто.
— Тем не менее я вам чрезвычайно благодарен, — сказал епископ, вставая, — и можете не сомневаться, вам будет благодарна вся епархия. Я позабочусь.
— Ну что вы, — сказал мэр, — Время от времени приятно бывает решать дела, внутренняя логика которых столь неотразима.
Глядя прямо в глаза епископу, мэр одарил его радушнейшей улыбкой, пожал руку и продолжал улыбаться, пока тот не вышел за дверь. А затем сел, нажал кнопку и сказал:
— Дайте мне председателя Комитета по охране памятников.
Вскоре раздался басовитый бип-бип, мэр снял трубку телефона и сказал:
— Морт? Ты церковь Святого Тимофея знаешь?.. Правильно… Под ОХРАНУ ЕЕ, ХРЕН ЕМУ В ДЫШЛО!
— Послушайте, Шерман! Вы что, вправду думаете, что ей сейчас не наплевать с высокой колокольни, джентльмен вы или нет? Неужто вы думаете, что она готова сознательно поставить под удар свои интересы ради того, чтобы помочь вам? Ведь она даже разговаривать с вами не желает, поймите!
— Не знаю.
— А я — знаю! Вы что, еще ничего не поняли? Она за Раскина замуж пошла, а думаете, она к нему что-нибудь испытывала? Спорим, ее только условия страховки интересовали. И больше ничего. Спорим, она изучила все статьи в страховом полисе.
— Может, вы и правы. Но для меня это не может служить оправданием. Речь о похоронах идет, о похоронах ее мужа!
Киллиан усмехнулся:
— Можете называть это похоронами, воля ваша. Но для нее это день рождения.
— Однако поступить так с вдовой в день похорон ее мужа, прямо над его мертвым телом!
— Ну хорошо. Тогда я по-другому сформулирую… Вам что, нужна медаль за порядочность?.. Или ваши собственные похороны?
Киллиан сидел, опершись о подлокотники своего рабочего кресла. Подался вперед, склонил голову набок, как бы говоря; «Что-что, Шерман? Я не расслышал».
В этот момент Шерману было видение: то место и те люди. Сесть в тюрьму даже на несколько месяцев, не говоря уж о том, чтобы на годы…
— Это единственный случай, когда вы точно ее увидите, — сказал Киллиан. — Она просто не может не прийти на эти хреновы похороны. Она и с вами встречу выдержит, и еще с десятком таких, как вы, раз помер этот.
Шерман опустил глаза и проговорил:
— О'кей. Я это сделаю.
— Поверьте, — сказал Киллиан, — это совершенно законно, а в сложившихся обстоятельствах и совершенно честно. Марии Раскин вы ничего плохого не делаете. Вы защищаете себя. Вы в полном праве.
Шерман вскинул глаза на Киллиана и кивнул, но так, словно дал согласие на конец света.
— Тогда нам лучше начать, — предложил Киллиан, — пока Куигли не ушел на обед. Он у нас заведует техникой.
— Так вы к этому часто прибегаете?
— Говорю же вам, это теперь обычнейшая процедура. Не то чтобы мы трубили о ней на всех перекрестках, но делаем так частенько. Пойду позову Куигли.
Киллиан поднялся и ушел куда-то по коридору. Глаза Шермана блуждали по залитому безжалостным светом кабинетику. Жалкое, жалкое зрелище! Вот уж влип так влип. Но это его последний редут. Он пришел сюда по собственной воле и теперь сидит в ожидании, когда на него навесят аппаратуру, чтобы он, прибегнув к недостойному обману, выкрал показания у той, которую он когда-то любил. Он кивнул, словно в комнате был кто-то еще, и кивок этот означал: «Да, но именно это мне и предстоит сделать».
Вернулся Киллиан с Куигли. У Куигли на поясе слева висел револьвер 38-го калибра, рукоятью вперед. В руках Куигли держал что-то вроде «дипломата». Коротко, по-деловому улыбнулся Шерману.
— О'кей, — сказал Куигли Шерману, — вам надо бы снять рубашку.
Шерман сделал как велено. Суетность мужчин в том, что касается их статей, не имеет пределов. Первое, о чем подумалось Шерману, окажутся ли мышцы его груди, живота и рук достаточно рельефны, чтобы эти двое его зауважали. На какой-то миг эта мысль заслонила собой все прочие. Он знал, что, если чуть вытянет руки, будто бы просто свесив их по бокам, на них взбугрятся, напрягшись, трицепсы.
Подал голос Куигли:
— Магнитофон я пристрою вам на поясницу. У вас ведь сверху пиджак будет, верно?
— Да.
— О'кей, тогда без проблем.
Куигли опустился на одно колено, отпер «дипломат», вынул провода и магнитофон, который оказался размером с колоду карт. Серый цилиндрик микрофона напоминал ластик в металлической гильзе на кончике обыкновенного карандаша. Сперва Куигли клейкой лентой прилепил к спине Шермана магнитофон. Затем, так же закрепляя лентой, провел провод от спины к животу и вверх, по ложбинке между грудными мышцами, и там закрепил микрофон.
