пытаясь прочитать молитву. Вновь, уже помимо своей воли, покосился на окно. Будто именно там, в темном проеме, таилось нечто такое, что связывало почти неправдоподобное появление в Москве Игоря Державина, столь же непонятную и оттого несуразную смерть в столичной гостинице и, наконец, явление Рублевского «Спаса Вседержителя».
«Спаса» с потеками крови на челе.
Чувствуя, что его мозги уже не в силах переварить происходящее, и еще самая малость — и у него окончательно поедет крыша, Ефрем потянулся рукой за бутылкой и осторожно, чтобы только не расплескать дрожащими руками водку, до краев наполнил лафетник.
Когда немного полегчало и стало вроде бы легче дышать, он, еще раз покосившись на окно, заставил себя подняться из-за стола и, шаркая по выскобленным половицам, словно одряхлевший старик дотащился до кровати и почти ничком упал на подушку.
Перед глазами, будто это было наяву, стоял все тот же Рублевский «Спас Вседержитель», и ощущение было такое, будто этот лик уже появлялся когда-то в оконном проеме, да вот только вспомнить бы, где и когда это было.
Уставясь в потолок и напрягая память, Ефрем возвращался в действительность. И наконец вспомнил…
Отец!
Да, конечно, отец! Господи, да как же он мог забыть это?! Ведь именно его отцу, Луке Ушакову в такой же поздний весенний вечер явился в оконном проеме «Спас» Андрея Рублева. Правда, без потеков крови под глазницами. И было… Господи милостивый! Еще в самом начале тридцатых годов, в первые годы коллективизации, когда его отцу едва исполнилось двадцать лет, но он уже слыл знатным иконописцем… Как рассказывали удинские старожилы, хорошо знавшие его отца, иконописцем от Бога.
В потревоженной памяти всплывали какие-то картинки из того, что рассказывал когда-то отец, и теперь уже Ефрем знал точно, вернее чувствовал это на каком-то подсознательном уровне — явление окровавленного Спаса как-то связано с прошлым его отца и приездом в Москву Игоря Державина. Более тридцати лет не был мужик в России. Как поговаривали в Третьяковке, заправским американцем стал, а тут вдруг… Телефонный звонок из небытия и эти его слова: «Хотелось бы с тобой, Ефремушка, кое о чем переговорить…». Знать бы сейчас, о чем он хотел с ним переговорить?
Думая обо всем этом, Ефрем вернулся мысленно к телефонному звонку следователя московской прокуратуры. Похоже, что и здесь скрывалась своя нестыковка. Нахрена бы, спрашивается, обзванивать людей, с которыми Державин не виделся с тех самых пор, как его вытолкали из России, если он умер в московской гостинице своей смертью?
Вопрос был тупиковый, и Ефрем, понимая, что не получит на него ответа, поднялся с кровати и прошлепал босыми ногами к столу, на котором его дожидалась початая бутылка водки…
Это уже был полный перебор. Опять американец и опять российского происхождения. К тому же шесть часов утра не самое лучшее время для выезда «на труп», который, ко всему прочему, дожидается своей участи не в комфортном номере пятизвездочной гостиницы, а на выезде из Москвы, на мокром шоссе, в искореженной машине.
Что и говорить, миссия не из приятных, однако капитана ФСБ Стогова не спрашивали о его личном отношении к подобного рода выездам, и пока он мчался на оперативном «Мерседесе», разбрасывая снопы дождевой воды, к месту происшествия, в его голове назойливым рефреном крутились строчки, казалось бы, давно забытого стихотворения, которые более всего отвечали его внутреннему состоянию:
«Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!»
Оно бы и хрен с ним, с тем мертвецом, о котором столь радостно оповестили своего папашку обрадованные детки, если бы этот труп не был вторым за неделю. Вторым! И это уже полный облом.
Некий Даугель Рудольф Иосифович, сорок два года. И не удивительно, если в том же «Новом русском слове» появится броская публикация на газетный разворот, извещающая мировое сообщество о том, как в якобы новой, якобы демократической России убивают несчастных эмигрантов, решивших навестить свою бывшую родину.
И после этого очередной виток газетной вони по поводу «сталинских методов решения эмигрантского вопроса преемником КГБ — ФСБ», очередной виток раскрутки вопроса о правах человека в нынешней России, и попробуй-ка докажи мировому сообществу, что дважды два — это все-таки четыре, а не пять, и в автомобильную катастрофу, закончившуюся смертельным исходом, может угодить не только принцесса Диана, но и простой российский эмигрант.
Черно-антрацитовый от воды, накатанный асфальт был осклизло коварным, мысли Стогова не очень-то веселыми, и когда он добрался-таки до места, где скрывшийся КРАЗ снес с дороги такси, в котором поспешал в аэропорт Рудольф Даугель, у него окончательно испортилось настроение.
Остановившись в трех метрах от стайки машин, по которым можно было догадаться о всей серьезности случившегося на этом месте дорожно-транспортного происшествия, Стогов поднял воротник куртки и направился к ограждению, за которым в свете фар мокла под дождем гора исковерканного черного железа, которое еще совсем недавно называлось «Волгой».
Чуть поодаль стояли две машины «скорой помощи», экипаж которых, видимо, ждал команду «на загрузку».
Непосредственно с «Волгой» работали четверо молодых мужиков в эмчээсовской форме, за которыми тоскливо наблюдали явно невыспавшиеся и оттого не очень-то приветливые гаишники.
К Стогову дернулся было с решительным видом совсем еще молоденький сержант, однако распознав в нем «начальство в штатском», уже более приветливо кивнул на гаишного капитана, что стоял неподалеку от оперативного «мерседеса», и Стогов направился к нему.
— Капитан Стогов, ФСБ, — представился он, на что гаишный капитан сначала утвердительно кивнул головой, как бы одобряя тем самым оперативную заинтересованность «комитетчиков» привычным, казалось бы, для Москвы дорожно-транспортным происшествием, и уставшим от бессонной ночи голосом произнес:
— Смертельный случай. Таксист и его пассажир. Чтобы вытащить из салона, ребятам пришлось стойки распиливать. А водила…
И он безнадежно махнул рукой.
Стогов невольно покосился на темный брезент, из-под которого торчали две пары ног. Одна в серых носках, без туфель, которые соскочили, видимо, когда труп вытаскивали из железных, искореженных тисков, вторая пара ног — в давно не чищеных темно-коричневых ботинках на шнуровке, владельцем которых, видимо, был хозяин «Волги». Он отвел глаза, а в памяти вдруг ожил давно забытый анекдот о непревзойденном качестве советской обуви: мужик вывалился с балкона девятого этажа, сам вдребезги, а на его туфлях даже кожа не треснула.
— Документы смотрели? — спросил Стогов, кивнув на трупы.
— А как же! — удивился гаишник. — Оттого и контору вашу сразу же поставили в известность. — Таксист, конечно, наш клиент, а вот что касается его пассажира… Судя по всему, мужик на свои рейс торопился, в аэропорт. В его
