Бобровский покупал у него воду два раза, обмолвился тремя фразами, но этого было достаточно — ловкие люди довольствуются фактом встречи, чтобы обернуть ее старой дружбой.
— Так вот, у нас к вам просьба…
— Пожалуйста.
— Вы бы не помогли организовать у вас съемку?
— У меня?
— Да. Интересный эпизод, сценарий, если хотите, подошлем.
— Вы и меня будете снимать?
— Будем.
— Нет, правда?
(О, честолюбие людское! Отчего оно устремляется прежде всего к кинематографу? Желание запечатлеть себя навечно?)
— Правда. Бобровский, во всяком случае, этого хочет.
— Так почему бы ему самому не приехать? Скажите, что я получу на днях «Нафтусю», это же нектар, пей — не хочу! Никакое похмелье не страшно, промывает печень и почки, буквально, как стиральным порошком.
— Вас как зовут?
— Григорий Григорьевич, Гриша.
— Да, да, верно, шеф говорил… Так вот, Григорий Григорьевич, мы бы хотели организовать здесь съемку скрытой камерой.
— Скрытой? Это как работал Гриша?
— Какой Гриша?
— Чухрай. Ставит свою бандуру и делает вид, что фотографирует птичек, а на самом деле подглядывает, как парень мнет девку…
— Именно так.
— Нет ничего проще! Просверлим дырку в двери, — он обернулся, — там у меня склад, ставьте аппарат, а я буду дурить покупателя… Только погодите, но ведь моего лица, буквально, не будет видно: кто меня узнает со спины?!
— А мы поставим две камеры. Посетители станут думать, что мы вас снимаем, а мы будем работать с двух точек.
— Так заднюю точку вы покажете в кино, а переднюю, с моим дурыльником, бросите в мусор, знаю я такие номера.
— Ну об этом вы с Бобровским сами поговорите, если мне не верите.
— Как будто я не знаю, что в наше время все решает не главный, а пятый! Мне неизвестно, какую ступеньку вы занимаете в кино, что такое ассистент и больше ли это помощника, но не надо спорить: что вы ему принесете на стол, то, буквально, и пойдет в кино. Разве у нас не так? Во-первых, начальник райпродторга меня никогда не примет, он для нас как римский папа, и с вопросом к нему нечего лезть. Надо подкрасться к секретарше! А у нее все хорошо с кишечным трактом и почки работают, как космические системы, — так что «Нафтуся» ни к чему. Но она мечтает достать колготки-сеточку, а заведующий секцией язвенник, и я оставляю ему «Славяновскую» и «Витаутас» — вот вам колготки-сеточка, вот вам наряд на тару… А что, эта тара нужна мне, да?! Она, буквально, нужна трудящимся. Ну, хорошо, ну я получу четвертак, ах, какой страшный гешефт! Цизин получил четвертак за то, что хорошо обслужил язвенников! Так они ж добрее будут, они не станут пить кровь народа во время рабочего дня, если я отоварю их «Смирновской»! Так о ком я забочусь?! О своей выгоде или общественном благе?! А ведь можно на все плевать! «Нет „Ессентуков“, жалуйтесь, мне-то что?!» И это — нравится, с таким — никаких хлопот! Э, не стоит об этом, я завожусь с пол-оборота, ничего не могу с собой поделать.
— Вам надо с кем-нибудь согласовывать нашу съемку, Григорий Григорьевич?
— Если вы хотите сорвать съемку — согласовывайте. Знаете анекдот про то, как один тип пришел к богу и попросил, чтобы у соседа Ивана, буквально, сдохла корова? Все наши магазинщики завалят подарками секретарш, только б они доложили начальству, чтобы съемка прошла у них, все ведь люди, все хотят поработать на советский экран!
— Да, но мы будем снимать днем, а у вас в обеденный перерыв особенно многолюдно…
— Ну и что? Я приглашу тетю Веру, она пенсионерка, дам ей красненькую и выброшу торговать в розлив у витрины! Потом есть еще одна воз…
Дверь за спиной Гречаева хлопнула резко. Он обернулся: на пороге стоял Парамонов, неотрывно глядя на Цизина. Тот улыбнулся и сделал рукой неуловимый, странный жест, спросив при этом:
— Что вам?
— Э… Да нет… Просто я хотел узнать, может, «Саирме» завезли?
— Зайдите, буквально, попозже, не привозили «Саирме», к пяти часам будет.
Гречаев поднял глаза на витрину: прямо перед ним стояло семь бутылок «Саирме».
— Так вот, — продолжал между тем Цизин, — не вздумайте идти в райпищеторг, начнутся интриги, вы утонете. Или уже топайте к самому главному, в районный торг, это — голова, из молодых, он сделает все, если вы скажете, что хотите снимать именно у Цизина.
— Что, тоже язвенник?
Цизин не понял:
— Почему? Совершенно здоровый молодой человек.
— Но почему он сделает для Цизина все?
— Потому что вы об этом попросите, а умные люди, буквально, не отказывают работникам искусств…
— А если в тех бутылках на витрине была обычная вода? — спросил Константинов, оторвавшись от рапорта Гречаева. — Бутафория?
Начальник группы полковник Трухин ответил:
— Может быть, бутафория. Но зачем Парамонову ехать к Цизину за «Саирме», когда — я проверил — у них в буфете продают именно эту воду?
— Что дало дальнейшее наблюдение?
— Парамонов крутился на улице семнадцать минут, то и дело смотрел на часы, потом зашел в будку автомата номер семь тысяч триста девятнадцать и позвонил по телефону с индексом двести сорок четыре, видимо, к Шаргину, Леопольду Никифоровичу…
— Видимо?
— Он закрыл спиной диск и подстраховывался пальцами, так что сотрудники не смогли зафиксировать остальные цифры… Но у Парамонова нет других знакомых на Садово-Сенной, только Шаргин.
— Первый допуск принимаю; скорее всего, действительно, звонил Шаргину, а второй — отвергаю. А что если он звонил к неустановленному вами контакту? Это допустимо?
— Это допустимо только в одном случае.
— В каком именно?
— В том случае, если Парамонов и есть тот агент, которому ЦРУ шлет радиограммы; передаточное звено в сети.
— Что было потом?
— Парамонов снова зашел к Цизину, тот налил ему стакан воды, Парамонов выпил, не уплатил денег и, даже не попрощавшись с ним, побежал на остановку, прыгнул в автобус, через семь минут был в гараже.
— И…
— И продолжал ремонт машины Ольги Винтер.
— Поработайте с Шаргиным. Вы уже выяснили, какие документы попадают к нему из спецхранений?
— Да. Попадают те самые, которыми так интересуется Лэнгли.
А Шаргин тем временем стоял на перекрестке Арбата и Смоленской, у выхода из «гастронома», нервничал. Заметив машину с дипломатическим номером, он шагнул с тротуара, приветливо помахал рукой человеку, сидевшему за рулем, тот притормозил, они поздоровались, поговорили несколько минут, причем услышать их разговор нельзя было, ибо Шаргин, опершись на дверцу, склонился к водителю.
А потом подъехал — на машине Ольги Винтер — Парамонов и запарковал «Жигули» рядом с дипломатической машиной. Когда иностранец попрощался, Шаргин сел к Парамонову; заехав на Преображенку, в дом семь, они забрали двух девушек, отправились в ресторан «Русь», а оттуда на холостяцкую квартиру Шаргина, где и провели ночь…
— Что касается Шаргина, то он разговаривал с Ван Зэгером, представителем «Трэйд корпорэйшн», это его партнер, — сказал Проскурин.
— Что-нибудь тревожное по этому партнеру поступало?
— Чистый торговец. По нашему мнению, он не связан со спецслужбами.
— А что за девицы были с Парамоновым и Шаргиным?
— Кочегары.
Константинов надел очки на кончик носа, посмотрел на подполковника вопрошающе.
— Кочегары, — повторил тот. — Одна кончила текстильный техникум, другая — пищевой, обе из Ростова, перебрались в Москву, в рабочей силе дефицит, хоть черта пропишут временно, и общежитие дадут, этим дали однокомнатную квартиру на двоих. День — дежурство, два — гуляют.
— С кем гуляют? — поинтересовался Константинов.
— Мы только-только их установили, Константин Иванович, начинаем изучать.
— А вам не кажется, что дело разрастается, как снежный ком, и это очень плохо, а?
— Ничего не поделаешь, факты. А факты — упрямая вещь.
— Память у вас хорошая, — заметил Константинов, — но, несмотря на факты, мне это разрастание не по душе. Люди — не снег, «людской ком» — категория страшная, вам не кажется?
…Когда Проскурин, закончив доклад и утвердив план мероприятий, вышел, Константинов набрал номер телефона Ольги Винтер.
— Здравствуйте, чемпион, — сказал он. — Ваш ученик приветствует вас. Боюсь, что завтра опоздаю на корт: у меня «жигуль» забарахлил, ехать в «сервис» — потерять день, а хорошего мастера нет…
— У меня есть. Только он не возьмет у вас денег, если скажете, от кого пришли. Купите ему «Пшеничной», а еще лучше «Джин». Карандаш под рукой?
— Пишу.
— Парамонов Михаил Михайлович. Только по телефону не говорите, что по поводу ремонта…
— Бедный Парамонов боится, — улыбнулся Константинов.
— Их поколение — трехнутое, всего боятся.
