— Это паникерство! — перебил его Антон. — Все далеко не так, как ты думаешь. Да, у нас есть проблемы. И мы не смогли предусмотреть многое из того, что случилось. Но мы живем в свободной и демократичной стране…
— О чем ты?! О чем ты говоришь?! Какая, к черту, свобода? Какая демократия? Где ты ее видишь? На выборах? Или по ящику? Или на партийных съездах? Мы все просрали, все!!! Мы страну просрали, людей ввели в блуд и разврат. И ты называешь это проблемами? Да не проблемы это, а катастрофа! Гибель Третьего Рима, крах тысячелетней цивилизации!! И это не просчеты наши! Весь ужас в том, что просчетов не было. Изначально замысел был такой! Через меня, через тебя, через прочих наивных идиотов, преклоняющихся перед их жизнью, раздавить, убрать, стереть с лица земли огромную, могучую, прекрасную страну, уничтожить ее народ, его культуру. Потому как мы просто никому не нужны. А реально нужно несколько миллионов рабов, которые бы разрабатывали наши недра, качали отсюда нефть и газ, вывозили вагонами золото, платину и никель. И что самое ужасное, я, Георгий Темирович Голиков, потомок тех, кто создавал эту страну ценой собственной крови, все и разрушил…
— Ты излишне эмоционален сегодня. Я не согласен с твоей оценкой происходящего.
— Ты и не можешь согласиться, — перебил его Голиков совершенно спокойным тоном. Тоном, в котором Чабисов услышал прежние нотки властности и решимости, столь характерные для его шефа двадцатилетней давности.
— Ты и не можешь согласиться, потому что ты стал частью их проекта. Ты — не русский человек. Волей-неволей ты, как и практически все мои бывшие соратники, вы все мимикрировали. Вас уже ничего не связывает ни с Россией, ни с ее будущим. Ваши деньги там. Ваши жены там. Ваши дети там. Вы сами здесь находитесь по вахтовому методу. Прилетел, разделил очередной кусок, улетел в Альбионы. Вы целенаправленно привели страну к гибели, оправдывая свои поступки всяк на свой лад. Люди вы взрослые. Поступайте, как считаете нужным. Я не намерен вас в чем-то убеждать. Но я оставляю за собой право поступить так, как считаю нужным и справедливым. Я не хочу и не могу быть болваном в чужой игре. Не люблю интриг. Поэтому и пригласил тебя сегодня прийти. Мое решение окончательное. Это плод многолетних раздумий. Я не могу позволить рухнуть тому, что моя семья строила десятилетиями. И поэтому с завтрашнего дня начинаю работать против вас, — Голиков произнес все это спокойно и предельно жестко.
Чабисов даже не пытался его как-то переубедить. Он молча встал, протянул бывшему другу руку, которая, так и не найдя ответа, вынуждена была переместиться в карман собственных брюк, кивнул головой и пошел к выходу. Георгий Темирович молча проводил его до двери, после чего вернулся в гостиную, открыл бар, достал оттуда бутылку виски, налил почти полный с толстым дном стакан и в два глотка осушил его. Сегодня, после этого тяжелого для него разговора, он, может быть, впервые за последние несколько лет выспится. На душе стало легче. Настроение поднялось. Вскоре он уснул тут же в гостиной на диване.
Выйдя от Голикова, Чабисов сел в машину, набрал на телефоне номер и, услышав ответ, отреагировал на не очень хорошем английском языке: «He is very tired. I think that he needs help».[1] После этого он отключил мобильник и устало откинулся на спинку заднего сиденья своего роскошного лимузина, который мчал его по ночным улицам Москвы в сторону загородной резиденции.
Через несколько минут Курзанов получил заказ от весьма влиятельного источника на немедленную ликвидацию объекта категории «А». Спустя два часа в тихом закутке Николоямского переулка остановилась неприметная машина, из которой вышли два человека. Один из них остался у машины, второй направился в сторону XIX века здания, к которому примыкала современная пристройка в стиле «элит». Он дождался, когда из калитки вышел какой-то мужчина, открыто прошел через нее, поднялся на мраморное крыльцо, где внимательно посмотрел в глаза встречавшему его охраннику и затем показал ему какую-то бумажку.
Охранник так и остался стоять у входной двери, погруженный в свои мысли. Человек прошел в холл, сел в лифт, поднялся на нужный этаж, без шума вскрыл дверь в квартиру Голикова, осторожно прокрался в гостиную, где на диване спокойно посапывал хозяин, стремительно приблизился к нему и уверенным коротким движением вколол ему шприц в плечо правой руки. После чего так же бесшумно вышел из квартиры, закрыл плотно дверь, прошел мимо по-прежнему находящегося в ступоре охранника и сел в ожидавшую его машину. Иномарка, плавно отчалив от тротуара и совершив несколько нехитрых маневров по закоулкам старой Москвы, исчезла в неизвестном направлении.
Утром к дому подъехала группа людей в черном. После короткого допроса охранника, который так ничего и не вспомнил, прибывшие изъяли записи с видеокамер наблюдения и поднялись в квартиру реформатора. Минут через пять туда же прошла бригада врачей спецскорой помощи, которая зафиксировала смерть Голикова Георгия Темировича от острой сердечной недостаточности.
Шел 2010 год. До развала России оставалось четыре года.
Глава II
Al Gazzettino
(Венеция. 2016)
Вопрос о том, кого отстреливать, заданный Артемьевым в немного пошловатой форме, покоробил Константина Сергеевича. Но он не дал выхода чувству недовольства, сосредоточившись на диске. На губах старика блуждала непонятная Артемьеву ухмылка, которая неожиданно, прямо на его глазах, превратилась в узкую ниточку, свидетельствующую о напряженном ожидании:
— Ну, вот видите. Я не ошибся. Относительно «Криптоса». Информация в наше время распространяется до неприличия быстро. — При этом он незаметно просунул правую руку за лацкан немного потрепанного пиджака и осторожно вынул ее, но уже с зажатым в ладони пистолетом.
«Неужто старый хрыч и в Италии ПМ с собой носит? Вот чудик!» — подумал Артемьев. Однако его мысли перебил проникающий чуть ли не в самое ухо жутковатый шепот:
— Они уже здесь. Один стоит у стойки бара. Второй делает вид, что смотрится в зеркало у двери. Третий направляется прямо к нам. — Константин Сергеевич говорил все это продолжая неторопливо попивать вино.
«Как он умудряется разговаривать не шевеля губами?» — пронеслось в голове Артемьева, когда он боковым зрением заметил, как к их столику приближается человек, на ходу расстегивающий длиннополый черный плащ. Тот уже было извлек из глубин своей хламиды нечто напоминающее помповое ружье («Голливуд, твою мать!»), как вдруг черты его тонкого лица исказила гримаса недоумения, а промеж черных, по-итальянски четко обозначенных бровей появилась дырочка, из которой сразу же забил фонтан темной жидкости. Константин Сергеевич стрелял из положения сидя, не изменив даже своей первоначальной, полурасслабленной позы.
Выстрел получился громким. Не привыкшие к подобным сценам венецианцы сразу встрепенулись, раскудахтались и бросились к выходу, что затруднило тут же убрать второго киллера, расположившегося у барной стойки. В результате у того появился шанс. Он успел извлечь ствол и выдать очередь, которая прошила старика. Константин Сергеевич как-то сразу погрузнел и всем телом опал на стол, окрасив белую скатерть алым цветом. Но профессионалом он действительно был изрядным, потому как даже смертельно раненный, он успел отбросить пистолет Артемьеву, и тот с первого же выстрела уложил стрелявшего.
Артемьев выхватил из руки убитого намертво зажатый диск, бросился на пол, через кувырок встал на одно колено и припечатал несколькими выстрелами к стене третьего наемника, так и не сумевшего из-за паники бегущих людей сделать прицельный выстрел. После этого он рванул на улицу и смешался с обезумевшей от ужаса толпой. Она же затем вынесла его на другую сторону канала, где он растворился в бесконечных внутренних двориках старой Венеции.
Путь в гостиницу теперь ему был точно закрыт. Туда нельзя было возвращаться ни при каких условиях. Оставался только вариант с виллой Сандры, где он мог бы отсидеться какое-то время. На него напала смертельная тоска. Ясное дело, Курзанов слил-таки его полностью. В том числе итальянцам. Это еще повезло, что длительный период мирного спокойствия в Европе не позволил этим крепышам быстро ликвидировать его. Понятно, что одними тренировками, перемежаемыми сытными обедами с пастой и вином, невозможно достичь абсолютной реакции и мастерства, позволяющего в любой обстановке не потерять контроль над ситуацией. Чтобы убивать быстро и хладнокровно, нужна стрельба не по мишеням в тире, а по людям на войне, чего в Европе нет уже более полувека.
«Для этого надо хотя бы года два побегать по горам Кавказа, где от твоей прыти и навыка зависит жизнь», — подумал Артемьев, открывая дверь в одно из тихих кафе, спрятавшихся между двумя каналами и мостом. Он быстро прошел в туалет, благо у итальянцев подобное поведение не вызывает никакой реакции. Разглядывая себя в зеркале, он вспомнил, как много лет назад впервые оказался в Риме, и ему вдруг захотелось облегчиться. Он начал лихорадочно искать привычные указатели общественного туалета, но нигде их не находил. Желание становилось все нестерпимее (давало знать о себе вино, выпитое в изрядном количестве за обедом), а заветной таблички нигде не было. Окончательно отчаявшись, он обратился к прохожему итальянцу и на смеси русского, английского и языка жестов объяснил свою проблему.
