Глеб еще немного помолчал, поиграл желваками, докуривая внезапно начавшую горчить сигарету.
Потом покачал головой и, кивнув, так же молча поднял наполненную до краев рюмку.
Чокнулись.
Ледяная водка привычно обожгла горло, и он поспешно завернул в колбасный лепесток дольку маринованного чеснока.
Сашка неожиданно вскочил, засуетился:
– Блин… Что ж я, дурак… Пельмени ж сейчас переварятся…
Когда Художник разложил пельмени по тарелкам и обильно полил их сметаной, выпили, не чокаясь и ничего не говоря, обязательный «третий тост». Молча покурили, поминая тех, кто уже никогда не вернется домой.
Разлили по четвертой.
– Будем!
– Будем…
И накинулись на горячие, исходящие медленно сводящим с ума ароматом, действительно почти домашние пельмени.
Когда пельмени были доедены, а литровая бутылка «Стандарта» более чем наполовину опустела, Глеб надел резиновые перчатки и отправился мыть посуду. Художник смотрел на это дело крайне неодобрительно, и даже Нелька, девочка весьма и весьма аккуратная, никак не могла приучить его не оставлять горы грязной посуды в раковине.
Поэтому в ее отсутствие Сашка старался дома вообще не есть.
Девка горячая, даром что актриса. Приедет со съемок, может грязной тарелкой и башку расшибить.
Ходи потом… перевязанный…
Вот чайку правильного заварить – это совсем другое дело. Тем более, что у начальника чая дома полно – и черного, и зеленого, и красного.
И, что самое главное, – листового.
Дурацкие бумажные пакетики оба, не сговариваясь, презирали: один благодаря полуаристократическому воспитанию, другой…
А черт его знает, почему Художник презирал фасованный в пакетики чай.
Загадка природы…
Вот почему он его с сахаром не пил – это понятно.
Глеб приучил.
Как говорится, если вы любите горячие сливки с сахаром, то зачем туда добавляете еще и кофе…
Когда посуда была перемыта, а чай заварен, Глеб решительно убрал со стола водку.
Разговаривать, так разговаривать.
Потом посмотрел на расстроенного Художника и, смилостивившись, принес из комнаты бутылочку старого армянского коньяка, настрогал аккуратными лепестками лимон, разлил драгоценный янтарный напиток по маленьким серебряным рюмочкам.
Коньяк Глеб предпочитал пить именно так: «а ля рюс», по-русски, то есть. Как пили его некогда господа гвардейские офицеры: одним глотком, зажевывая потом душистым лимонным колечком.
И чтоб близко не было никаких «Реми Мартанов», «Мартелей» и прочих «Хенесси».
Исключительно «Ахтамар».
Ну, на самый худой конец, – «Ани».
Отец приучил, бывший карьерный дипломат.
Эх, папа, папа… Что ж ты так рано ушел?
Или не выдержало сердце при виде того, как разваливают державу, ту самую державу, которую ты так старательно строил всю свою, увы, не такую долгую, как хотелось бы, жизнь?
И мама после тебя только полгода прожила…
Угасла, как свечка…
Художник, зная привычки хозяина, естественно, не возражал.
Выпили.
Поморщились, посасывая кислые лимонные лепестки.
Закурили.
– Ну? Выкладывай…
– А что? И выложу!!
Художник нагнулся, полез в стоящую под ногами неизменную кожаную сумку.
И выложил.
Аккуратную такую стопочку зеленых бумажек с портретами не нашего президента.
Глеб затянулся, прищурился, отгоняя ладонью лезущий в глаза сигаретный дым.
– Сколько?
– Тридцать штук. С небольшим…
– Откуда?
– А то ты не знаешь. Си-эн-эн… Би-би-си… Ну, и немцам немного перепало…
– Каким немцам?
– Нормальным. Не тем… Что, я совсем придурок?
С «теми» немцами несколько лет назад вышел серьезный прокол.
Они из Сашкиных материалов такого намонтировали – хоть стой, хоть падай. По их сюжету можно было всех российских солдат в бывшей независимой и гордой Ичкерии расстреливать прямо на месте за особо циничные преступления перед человечеством, о чем германский комментатор, кстати, и сказал – прямым, фактически, текстом.
Если б ребята в Чечне узнали, что это Глебов исходник – могли бы и пристрелить.
А немецкий собкор еще и не расплатился при этом, сославшись на то, что если будет платить, то только официально: Глеб с Художником, естественно, тут же заткнулись.
Понятно, что оговоренные двадцать пять тысяч евро этот сабж себе внаглую присвоил, но – поди поспорь.
Себе дороже.
Правда, где-то через полгода собкора этого совершенно случайно арестовал московский ОМОН. И нашел при нем небольшой такой пакетик с героином.
А может, и не с героином.
С кокаином.
Какая, в принципе, разница.
Хоть с анашой.
Посадить сволочь, к сожалению, не удалось – коллеги, в том числе и российские, в один голос завопили о провокации.
Но из страны выслали.
А кому он нужен в любой другой стране, этот придурок, если даже в Москве боялся нос на улицу высунуть?
А материалы по «точкам» ему стрингеры таскали.
До тех пор, пока кидать их на деньги не начал.
Через одного.
Сволочь.
Таких только у нас терпят.
И то до поры, до времени…
– Угу, – Глеб с уважением посмотрел на результаты проделанной Художником работы. – Молоток. Нас в кадре нет?
Сашка подскочил как ошпаренный, что при его росте за метр девяносто и весе под сто двадцать выглядело даже как-то… м-м-м… почти величественно.
– Ты что, шеф, совсем меня за долбанутого держишь? Типа, псих по жизни?! Да я даже спецназовцев просил масками рожи прикрывать, когда левак поливал!!! Объяснял, что, может, по западным каналам пройдет!!! А ты…
– Ладно-ладно… Успокойся… Что сдал?
Художник рухнул на жалобно заскрипевший стул. Посидел, покрутил головой, успокаиваясь.
– Стэйтсы лучше всех заплатили. За допрос того долбанутого, который обещал во имя джихада всех немусульман перерезать… Ну, полевой командир который… С фамилией – хрен выговоришь, особенно без стакана… У них это после Нью-Йорка модно теперь. Актуально. Там минут тридцать-сорок исходника, помнишь? Ну, как вязали его, как он славу Хаттабу покойному с Бен Ладеном орал, как о пытках рассказывал, о казнях, как вены себе перегрызть пытался. Мне его самому шлепнуть хотелось, а спецназовцы стояли как каменные, даже не били его… почти… Если это и вправду по Си-эн-эн пройдет, так хорошо. Мозги, по крайней мере, кое-кому вправит реально. И не одному, надеюсь. Ну вот… Они двадцатку за исходник заплатили. Остальные так, по мелочевке…
– Что за мелочевка?
– Ну… Лагерь духов в горах раздолбанный… Беженцы… Этот, как его, глава районной администрации, которому сеять нужно, а все поля в минах, помнишь, он показывал? Как «вертушки» по склонам работают… Так, короче… Фигня разная…
– На сюжет-то исходника осталось?
– Обижаешь, начальник. – Сашка довольно откинулся, широким жестом плеснул себе и Глебу коньячку, приглашающе махнул рукой. – Там даже на документалку хватит. На часовую. Пробьешь эфир – сделаем… На «ТЭФИ» потянет…
И подмигнул шефу.
Давно, мол, пора.
Глеб с ним, в принципе, не спорил.
Пора.
Давно пора.
Надо завтра заскочить к Игорю, попытаться пробить время.
– Ладно. Порядок. Как делить будем?
– Как-как… – Художник явно слегка смутился. – Как положено. Поровну. Тебе – пятнадцать, мне – пятнадцать. Остаток, там баксов восемьсот – пропьем. Вместе…
Глеб усмехнулся.
Прищурил левый глаз.
Резанул Художника острым взглядом.
Почти как бритвой.
– А вот здесь – хрен ты угадал, Сашок. Мне – действительно пятнадцать, потому как мне, ежели что, задницу за вас, обалдуев, перед начальством подставлять. Тебе – десять. За мастерство. Из них ты три отдашь мне, потому как должен. Не забыл? Пять – Рустаму. Да, и с вас с Рустамом по двушке в котел. На следующую командировку. С меня – три. Итого: мне – пятнадцать, тебе – пять, Рустаму – три. Понял?
Сашка обижено засопел, пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное.
Но согласился.
А куда ему деваться-то, бедолаге…
– И это еще не все. На руки получишь две. Три – Нельке отдам. Все одно пропьешься под ноль, идиотина…
– Ну, шеф!!!
– Что – шеф?! Первый раз, что ли? Как я иначе Нельке в глаза-то смотреть буду: одна из самых красивых девок в Москве, а живет с таким обалдуем! Кормилец, блин…
– Но…
– Никаких «но». И, кстати, сколько прижал? Давай-давай, колись, все равно врать не умеешь…
Сашка сначала покраснел.
Потом побледнел.
Потом, не спрашивая разрешения и не чокаясь, хватанул рюмку «Ахтамара».
Наконец выдавил:
– Ну… пятеру… Понимаешь…
– Не понимаю. Долгов у тебя, кроме как передо мной, – нет, хрен кто даст, так?
– Ну… так…
– Машины у вас с Нелькой вполне нормальные, тебе все равно ничего, кроме «нивы», доверить нельзя, квартира – получше чем у меня, от Нелькиных родителей осталась. Куда тебе пятера? Пропить решил?!
– Ну, не совсем пропить… – Художник стыдливо дергал роскошный русый хвостище, Глеб всегда завидовал – эдакая красота, и такому придурку досталась. – Так… погулять…
