тебе рассказала.
— Да, его увез гидроплан. Ну и что?
— Он так же стремится завладеть книгой, как и мы, и, безусловно, уже успел связаться с человеком миссис Ванфландерен. Гринелл не станет рисковать сам, он пошлет кого-то другого, кому доверяет, чтобы вернуть книгу. Если он знает, что мы идем по следу и что за домом, возможно, установлено наблюдение, то, как ты полагаешь, какие распоряжения он даст своему доверенному курьеру, который в конце концов должен будет доставить книгу в Мексику?
— Если его задержат на границе или в аэропорту…
— Да, в нашем присутствии. Так что, по-твоему, он велит в этом случае сделать своему посланнику?
— Сжечь эту чертову штуку, — спокойно ответил Кендрик.
— Вот именно.
— Надеюсь, ваши люди окажутся на высоте.
— Два человека, один из них — наш лучший сотрудник. Его имя — Джинджербред; спроси о нем у своей приятельницы.
— Джинджербред? [16] Что за дурацкое прозвище?
— Потом, Эван, — прервал его Пэйтон. — Мне надо тебе кое-что сказать. Сегодня днем я вылетаю в Сан-Диего, а затем нам с тобой предстоит важный разговор. Надеюсь, ты будешь к нему готов, потому что это не терпит отлагательств.
— Я буду готов, но почему нам не поговорить сейчас?
— Потому что я пока не знаю, что сказать… Правда, я не уверен, что буду знать это потом, но кое-что все же прояснится. Видишь ли, мне предстоит встреча с очень влиятельным человеком, который весь этот год проявлял к тебе повышенный интерес.
Ощутив внезапную слабость, Кендрик закрыл глаза, упал на подушки и произнес слабым голосом:
— Он из группы или комитета, который называется… Инвер Брасс.
— Так ты знаешь?
— Одно лишь название. Я не имею понятия, кто они такие и что собой представляют. Мне известно только, что они резко изменили всю мою жизнь.
К внушительным, массивным воротам поместья на берегу Чесапикского залива подкатил седан желто-коричневого цвета с номерными знаками ЦРУ. Въехав в ворота, он проследовал дальше по подъездной аллее и остановился у гладких каменных ступенек, ведущих к главному входу. Задняя дверца машины распахнулась, и из нее вышел высокий мужчина в расстегнутом плаще, из-под которого виднелись измятые костюм и рубашка, свидетельствовавшие о том, что их не снимали по меньшей мере последние трое суток. Усталой походкой он направился вверх по ступенькам к величественной парадной двери, поеживаясь от холодного утреннего воздуха. Хмурое небо было сплошь затянуто тучами, обещавшими снег — снег на Рождество, подумал Пэйтон. Наступивший Сочельник был для директора Отдела специальных проектов обычным рабочим днем, и все же он страшился этого дня, его надвигающейся неизбежности. Он отдал бы несколько лет жизни, чтобы этот день не наступил вовсе. На протяжении всей своей долгой карьеры ему неоднократно приходилось делать такое, что вызывало у него обильное выделение желчи в желудок. Но никогда это не было связано с уничтожением добрых, высоконравственных людей. Сегодня утром он вынужден будет уничтожить такого человека. Он ненавидел себя за это, но у него не было альтернативы. Потому что существовало высшее добро и высшая мораль, нашедшие отражение в разумных законах нации порядочных людей. Нарушить эти законы — означало восстать против порядочности. Тяжкий груз ответственности лежал на его плечах. Он позвонил.
Горничная провела Пэйтона через огромную гостиную к другой величественной двери. Она отворила ее, и директор вошел в необычную библиотеку, стараясь вобрать в себя все, что поразило его взгляд. Громадная консоль, занимающая всю левую стену, с доспехами в виде телевизионных мониторов, цифровых приборов и проекционного оборудования; приспущенный серебристый экран на правой стене; в ближайшем от него углу — топящаяся франклиновская печь, прямо напротив — стрельчатые окна, а рядом с ними — большой круглый стол. Сэмюэль Уинтерс поднялся из кресла, стоявшего у стены, демонстрирующей сложнейшую технологию, и двинулся ему навстречу с протянутой рукой.
— Я вас заждался, Эм Джи, — вы мне позволите вас так называть? — вымолвил всемирно известный историк. — Насколько я помню, все называют вас Эм Джи.
— Разумеется, доктор Уинтерс.
Они обменялись рукопожатием, и семидесятилетний ученый взмахнул рукой, обводя ею комнату.
— Мне хотелось, чтобы вы все это увидели. Чтобы вы знали, что мы держим пальцы на пульсе планеты, не преследуя при этом личных целей. Вы должны понять это.
— Понимаю. А кто же остальные?
— Садитесь, пожалуйста, — сказал Уинтерс, жестом указывая кресло напротив, на другом конце стола. — И обязательно снимите пальто. В моем возрасте все комнаты кажутся недостаточно теплыми.
— Если позволите, я останусь в пальто. Наша конференция долго не продлится.
— Вы уверены в этом?
— Уверен, — ответил Пэйтон, усаживаясь.
— Итак, — мягко, но выразительно произнес Уинтерс, подходя к своему креслу, — только незаурядный интеллект избирает собственную позицию, не ограничивая ее рамками дискуссии. А вы обладаете таким интеллектом, Эм Джи.
— Благодарю вас за щедрый, хотя и несколько снисходительный комплимент.
— Это звучит довольно враждебно, не так ли?
— Неудивительно, если вы присваиваете себе право решать за страну, кого ей следует избирать в высшие политические учреждения.
— Он — человек на все времена.
— Я не могу согласиться с вашим образом действий. Тот, кто выпускает на волю злую силу, чтобы с ее помощью достичь цели, не может предугадать последствий.
— Но другие всегда так делали. Они делают это и сейчас.
— Это вас не оправдывает. Разоблачите их, если можете, — а я уверен, что вы обладаете такой возможностью, — но не подражайте им.
— Софистика! Мы живем в диком мире, в политически ориентированном мире, где господствуют хищники.
— Но нам не нужно самим превращаться в хищников, чтобы с ними бороться… Разоблачение, а не подражание.
— Прежде чем удастся вымолвить хоть слово, прежде чем хотя бы немногие поймут, что случилось, дикое стадо, обратившись в паническое бегство, ринется на нас и растопчет. Они меняют правила игры, изменяют законы. Они неуязвимы.
— При всем моем почтении к вам, позвольте не согласиться.
— Взгляните на Третий Рейх!
— Взгляните на то, что с ним стало. Посмотрите на Раннимед и Магна Картд, посмотрите на тиранию французского двора Людовика, посмотрите на жестокости царей — ради Бога! На Филадельфию в 1784 году! Конституция, доктор! Люди чертовски быстро реагируют на беззаконие и угнетение!
— Скажите это гражданам Советского Союза.
— Шах и мат. Лучше вы попытайтесь объяснить свою позицию отказникам и диссидентам, благодаря которым мир с каждым днем узнает все больше о темных сторонах кремлевской политики. Они-то понимают, в чем здесь разница, доктор.
— Эксцессы! — вскричал Уинтерс. — Повсюду на этой несчастной обреченной планете происходят эксцессы. Они разорвут нас на части.
— Но разумные люди разоблачают эксцессы, а не прибегают к ним сами, впадая в истерику.
