18
Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»
Ночь со 2 на 3 декабря 1977 года
Отошел Гескин минут через тридцать.
Не знаю, как миновали эти полчаса для него. Я же успела перебрать в памяти всю свою жизнь, всех родственников, друзей, школьных товарищей и занудливых авторов, а также то немногое, что мне было известно о содержании женщин в лати-
ноамериканских тюрьмах, телефон советского посольства и — совершенно некстати — так и не найденную квитанцию из химчистки.
«Сейчас он загнется, — тоскливо думала я, — и все. Полиция, судмедэкспертиза, люминал в крови, ночные допросы... Господи, ну за что мне все это?» Не зная, куда себя деть, я включила телевизор и тупо уставилась на экран. Испанская речь, пулеметными очередями сыпавшаяся из широкого лягушечьего рта комментатора, звучала неестественно резко и только усиливала мое паническое состояние. Гескин дышал, но как-то неровно, с паузами, время от времени всхрапывая, точно старая лошадь, которой обрыдли удила.
— Очнитесь, барон, — встав на колени перед кроватью, я осторожно похлопала по обвисшим щекам Гескина, с тревогой убеждаясь, что он все больше напоминает остывающий труп. Гескин всхрапнул еще раз, правда, уже с какой-то новой, оптимистической интонацией, и открыл глаза.
— Мне нужен срочно терстаген, — очень тихо, почти шепотом сказал он.
— Это кто? Атташе британского посольства по культуре?
— Это медицинский препарат, таблетки, — прошелестел барон. — Они лежат в кармашке портпледа, в моем номере... Принесите, мне очень плохо...
— Да, конечно, — пробормотала я, вставая с колен. Возвращение барона к жизни было очень кстати и вполне совпадало с моими планами. Не раздумывая я схватила его ключ и рванулась по уже проложенному маршруту: коридор, лифт, снова коридор, дверь и...
За тот час, что меня не было в королевских апартаментах, здесь ничего не изменилось. Я взлетела ио лестнице, распахнула дверь спальни, откинула крышку портпледа и обнаружила в одном из внутренних отделений целую пачку жестких упаковок с разноцветными таблетками и пилюлями.
— Можете не стараться, терстагена вы все равно не найдете, — услышала я за своей спиной очень знакомый голос и обернулась.
Барон стоял в проеме двери, в пиджаке, галстуке и без намека на недавний приступ. В его правой руке был пистолет, который мне с перепугу показался очень большим.
— А теперь сядьте, мадемуазель! — резко приказал Гескин. — Вон туда, на постель. Ну, смелее, я не собираюсь вас насиловать, — и он сделал довольно непристойный для джентльмена жест пистолетом.
— Вот уж разодолжили, - пробормотала я, четко выполняя приказ. — А ваше актерское дарование, барон, просто потрясающе! Говорю искренне, поскольку пять минут назад мне казалось, что вы уже почти сыграли в ящик... А ведь это совсем не входило в мои планы.
Я слышала свой голос как бы издалека, словно записанный на пленку, которую решили прокрутить в моем присутствии. Пистолет в руках Гескина казался не только очень большим, но и по-настоящему страшным. Руки барона по-прежнему
подрагивали, кроме того, я видела, что его указательный палец лежит на спусковом крючке.
— Вы очень кстати заговорили о ваших планах.
— Это у нас, советских, в крови...
— Не хорохорьтесь, девочка, — аккуратно поддернув брюки, Гескин сел на стул и положил ногу на ногу. — Вам ведь совсем не так весело, как вы пытаетесь изобразить. И, Бога ради, перестаньте разыгрывать из себя Жанну д’Арк...
— Нет, наверно, я ошиблась: вы не из КГБ. Потому что в «конторе» мне приказали бы не строить из себя Зою Космодемьянскую. Или Лизу Чайкину... Уберите, пожалуйста, пистолет. Вам не идут ухватки гангстера.
— Конечно, уберу! — неожиданно бодро отозвался Гескин. — Вот выясним сейчас некоторые вопросы, и уберу. Тут же.
— Какие могут быть вопросы в половине первого ночи, да еще в номере у холостого мужчины?
— А я, между прочим, вас в этот номер не приглашал.
— Ах, вот так?
— Именно! Вы тайно проникли сюда, копались в моих вещах, я застал вас за преступным занятием, вы оказали сопротивление, и я был просто вынужден применить оружие, поскольку...
— Поскольку в руках у меня была межконтинентальная ракета с ядерной боеголовкой и я угрожала взорвать вас и заодно всю Аргентину, включая незаселенную Патагонию, гак?
— Ну что ж, — ухмыльнулся Гескин, — если чуть подредактировать, то все так.
— Редактировать, естественно, будете вы?
— Ну не вы же! Насколько мне известно, трупы не могут редактировать.
— Неужели угроза вашему имуществу была настолько серьезной, что вы пошли на убийство молодой обаятельной женщины?
— Ничего не поделаешь: в цивилизованном мире весьма трепетно относятся к частной собственности.
— А как относятся в КГБ к устранению ценного агента, работающего на эту организацию?
— Вы имеете в виду собственную персону? — криво усмехнулся Гескин.
— Я имею в виду вас, барон.
— А кто собирается меня устранять?
— Вы сами. То, что вы сейчас делаете, — форменное самоубийство. Как я понимаю, у вас есть четкие инструкции: вы и ваши шефы задумали какую-то пакость, а провернуть ее без меня вам вряд ли удастся. Я — ваш джокер, приманка, подстилка, дурочка-травести. Следовательно, перестаньте валять дурака, засуньте свой пистолет куда-нибудь поглубже и объясните толком, что вам от меня нужно.
— Нет, вы действительно великолепны! — Гескин поднял пистолет на уровень моего носа. — Вы очаровательная дилетантка, наглая, как таксист, вы — попугай с ярким хвостом, повторяющий шесть подслушанных фраз и не понимающий их сути, вы — дура набитая...
Я внимательно слушала поток ругательств, низвергавшихся на мою несчастную голову и, в
общем и целом, была согласна с бароном: критика сверху, как называл это наш парторг, выглядела совершенно справедливой. Про себя я решила терпеливо отмалчиваться, поскольку ругать женщину последними словами и одновременно стрелять в нее — как-то нелогично. А в тот момент я больше всего не хотела, чтобы Гескин нажал на курок. Жизнь со всеми ее идиотскими выкрутасами казалась мне в ту минуту несказанно прекрасной.
— Кто вам сказал, что ваша жалкая фигура представляет хоть какую-то ценность? — продолжал накручивать себя Гескин. — Кто? Какой идиот?
— Андропов.
— Что?
— Я говорю: Андропов. Юрий Владимирович. Такой, знаете, невысокий, очки в золотой оправе, фрукты очень любит, вежливый...
— Заткните пасть! — барон менялся буквально на глазах. Теперь он был похож не на аристократа, а на беглого вора в законе. — Почему вы задали мне вопрос относительно КГБ? Ну! Отвечайте немедленно, или, клянусь, я у країну ваш дивный лоб очаровательной дыркой!
— Извините, сэр Джеральд, если я вас ненароком обидела. Конечно же, я пошутила. Никакого отношения к КГБ вы не имеете. И моя фотография десятилетней давности оказалась в вашем портпледе совершенно случайно. Вам ее горничная сунула по ошибке. Хотела положить королеву Елизавету, но обдернулась, бедная. Ну так вычтите из ее жалованья. Она...
— Значит, вы рылись в моих вещах?
— А вы — в моем прошлом.
— Где рукопись?
— В моем чемодане.
— Отлично! — Гескин на секунду задумался, словно прикидывая что-то в уме. — Ну-с, госпожа Мальцева, — лицо барона разгладилось, — похоже, проблем у нас с вами не предвидится.
— Будем убивать? — небрежно поинтересовалась я.
— К сожалению... — Гескин оттянул затвор пистолета. — Во-первых, вы влезли не в свое дело...
— Господи, теперь уже и вы об этом!
— Во-вторых, — не обращая внимания на мою реплику, продолжал Гескин, — сам факт вашего дальнейшего пребывания на этой земле угрожает моей личной безопасности...
— А операция? Как вы проведете ее без меня? Как вы выйдете на Телевано?
— Я уже сказал: заткните пасть! — не упуская меня из виду, Гескин боком проследовал к портпледу, достал «паркер», снял колпачок, вытянул его, словно складную подзорную трубу и начал навинчивать на ствол пистолета.
— это глушитель, я верно угадала?..
Конечно, со стороны мои попытки оттянуть миг расправы выглядели очень наивно. Но я лихорадочно цеплялась за все, что могло хоть как-то отдалить неотвратимое.
— Глушитель, — деловито подтвердил Гескин. — И, в-третьих, я прожил долгую жизнь, мадемуазель, и сам факт, что я дожил до своих лет, занимаясь делом еще в те времена, когда ваш любитель фруктов писал в пеленки, говорит о том, что чувство опасности мне никогда не изменяло. И та легкость, с которой вы меня просчитали, не просто настораживает — пугает. Видимо, я допустил очень серьезную ошибку в отношениях с организацией, которая уже не впервые пользуется услугами таких дилетантов, как вы. Мне жаль вас, Валя, поскольку вы — всего лишь фрагмент, кусочек мозаики, минутный эпизод. Но, не буду скрывать, эпизод важный, я бы сказал, завершающий. Теперь мне все ясно, и я знаю, что надо делать. Прощайте, госпожа Мальцева!
