Тайнэн вылез из машины, открыл заднюю дверцу и забился в угол сиденья.
На просеку въехала машина и остановилась ярдах в десяти от них. Заглох мотор. Погасли подфарники. Открылась и закрылась дверца. Затем послышались шаги. В окне Эдкока показалось сморщенное лицо начальника тюрьмы Брюса Дженкинса. Эдкок молча показал через плечо пальцем на заднее сиденье. Втянув голову, Дженкинс шагнул к заднему боковому окну.
Тайнэн наполовину опустил стекло.
— Здравствуй, Дженкинс, как поживаешь?
— Рад видеть вас, директор. Все в порядке. Привез, кого вы просили.
— Проблемы были?
— Почти нет. Он, правда, не очень-то жаждал вас видеть…
— Не любит меня, — хмыкнул Тайнэн.
— …но приехал. Любопытство его разобрало.
— Еще бы, — сказал Тайнэн. — Ну, не будем терять времени. Веди его сюда. Пусть сядет рядом со мной.
— Хорошо.
— Когда закончим, он вылезет, ты подойдешь ко мне. Возможно, будут для тебя кое-какие инструкции.
И еще. Этой встречи никогда не было.
— Какой встречи? — Морщинистое лицо тюремщика рассекла ухмылка.
Тайнэн ждал. Не прошло и минуты, как открылась противоположная дверца машины. Дженкинс сунул в кабину голову.
— Привел.
Дональд Раденбау замер за его спиной. Лица его Тайнэн не видел, видел только сведенные вместе кисти рук.
— Он что, в наручниках?
— Так точно, сэр.
— Сними их к чертям. Не тот разговор.
Зазвенели ключи. Тайнэн увидел, как тюремщик открывает замок и снимает наручники, как узник массирует запястья.
— Лезь в машину, — услышал он голос Дженкинса.
Дональд Раденбау наклонился, чтобы сесть в кабину. Теперь были видны его голова и лицо. Он мало изменился за три года заключения, разве что казался похудевшим в сером тюремном комбинезоне, который был ему велик. Лысина, венчик светлых волос, бакенбарды; глаза за очками в металлической оправе казались меньше из-за мешков под ними; худое, впалое лицо, неопрятные маленькие усики под тонким длинным носом. Бледный и угрюмый человек.
Забравшись в кабину, он забился в противоположный угол, как можно подальше от Тайнэна. Директор ФБР даже не пытался протянуть ему руку.
— Здравствуйте, Дон, — сказал он.
— Здравствуйте.
— Давно не виделись.
— Пожалуй, давно.
— Курить хотите? Гарри, дай ему сигарету и зажигалку.
Прикурив, Раденбау вернул зажигалку Эдкоку, два раза подряд глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и, казалось, несколько расслабился.
— Как поживаете, Дон? — продолжал Тайнэн.
— Чертовски хороший возрос, — хмыкнул Раденбау.
— Что, неужели так плохо? — спросил Тайнэн сочувственно. — А я слышал, что вас определили в тюремную библиотеку.
— Я сижу в тюрьме, — ожесточенно ответил Раденбау. — В тюрьме, за решеткой, как животное, а я ни в чем не виноват.
— Да, я знаю, — ответил Тайнэн. — Тяжело это.
— Просто гнусно. Предусмотрено все, чтобы защитить вас от нас, — стальные двери, бетонные стены, тройные замки, электроника. Но не предусмотрено ничего, чтобы защитить нас от того, что творится внутри, — избиения, поножовщина, наркотики. Тюремщики один другого хуже. Еда ужасная и тесная клетушка-камера шесть на одиннадцать футов. Вы не хотели бы провести свои лучшие годы на планете размером шесть на одиннадцать? Стрижка в парикмахерской — огромное событие. Иногда письмо от дочери. Гнусно, особенно если знаешь, что нет никакой надежды.
Раденбау сердито замолк, жадно затягиваясь сигаретой.
Тайнэн внимательно смотрел на него.
— Да, это хуже всего, когда нет надежды, — согласился он сочувственно. — Жаль, что умер Ной Бакстер. Жаль. Он ведь был вашим предпоследним шансом выбраться отсюда.
— Предпоследним? — остро взглянул на него Раденбау.
— Да. Потому что ваш последний шанс — это я, Дон.
Раденбау впился взглядом в Тайнэна.
— Вы?
— Да, я, — кивнул Тайнэн. — Я приехал, чтобы предложить вам сделку, Дон. Чисто деловую и сугубо между нами. Я могу дать вам то, в чем вы нуждаетесь. Свободу. Вы можете дать мне то, в чем нуждаюсь я. Деньги. Вы готовы выслушать меня?
Раденбау молча кивнул.
— Итак, позвольте мне выложить все прямо и откровенно. Где-то во Флориде вы припрятали миллион долларов наличными, и не будем спорить, так это или нет. Я тщательно изучил ваше дело. Там, где то во Флориде, лежит миллиончик наличными, который приносит вам ноль процентов дохода. А жаль! Вы должны бы иметь хоть что-то с этих денег, и не через двенадцать лет, а сейчас. Что можно купить за такие деньги? И чего вы хотите больше всего на свете? Свободы? Вы сами сказали, что гниете в тюрьме заживо. Вы хотите выйти на волю. Я не могу сделать вас невиновным, поскольку таковым вас признал суд. Но я могу дать свободу. Продолжать?
— Продолжайте.
— Я не кровосос. И весь миллион у вас не потребую, хотя мог и, думаю, получил бы. Мне нужна лишь часть ваших денег, ну, скажем, для капиталовложения. Взамен я сокращу ваш пятнадцатилетний срок до того, что вы уже отсидели. Это нелегко, но в моих силах. После этого вы отправитесь в Майами, откопаете ваш миллион и доставите указанному мной посреднику 750 тысяч долларов. Остальное оставите себе, чтобы было с чего начинать новую жизнь. И, таким образом, наша сделка будет успешно завершена. Что вы на это скажете?
Тайнэн следил за лицом Раденбау, но не видел никакой реакции. Тот сидел, стиснув зубы, глядел прямо перед собой.
Тайнэн заговорил снова:
— Я понимаю, что вас интересуют подробности. Есть одна оговорка, на которую вам придется согласиться, иначе сделка отменяется. Я уже сказал, что дело это нелегкое. У меня нет власти освободить вас или выпустить под залог. Это могут сделать только члены специальной комиссии, а я точно знаю, что они намерены держать вас в тюрьме еще двенадцать лет. Я не могу выпустить из Льюисбергской тюрьмы Дональда Раденбау, но я могу выпустить из тюрьмы вас.
На этот раз Раденбау бросил взгляд на Тайнэна.
— Повторяю еще раз: дело трудное, но возможное. Для того чтобы прикрыть нас обоих, в день выхода из тюрьмы вы должны принять иное обличье. Такие превращения сложны, но осуществимы. Есть успешный опыт. С 1970 года начальник отдела контрразведки министерства юстиции дал новые обличья не менее чем пятистам осведомителям, свидетелям обвинения и людям, давшим важные для государства показания. Всем им тайно изменили внешность и место жительства. Этот метод применялся раньше, он может быть также успешно осуществлен и сейчас. Но только в данный момент я не смогу действовать через министерство юстиции, мне придется все делать самому.
Тайнэн ожидал, что его собеседник хоть как-то на это среагирует, но ошибся. Поэтому он продолжал.
— Прежде всего мы избавимся от Дональда Раденбау — это обязательное условие, иначе ничего не выйдет. Дженкинс заявит, что вы умерли от инфаркта или что вас зарезали уголовники. Лучше, конечно, придумать естественную смерть — меньше проблем. После этого мы вас выпустим. Изменим внешность, отпечатки пальцев, создадим совершенно новое обличье, новое имя и все необходимые документы — от свидетельства о рождении и карточки социального страхования до водительских прав и кредитной карточки. Через неделю вы начнете новую самостоятельную жизнь — свободным, независимым и весьма состоятельным человеком. Но Раденбау вы больше не будете. Я знаю, что у вас есть дочь, родственники, друзья, но им придется надеть траур. Правды они не должны узнать никогда. Понимаю, что вам будет тяжело, но это часть цены за свободу, наряду с 750 тысячами долларов. Вот так, — заключил Тайнэн, пытаясь рассмотреть стрелки часов. — У нас уже почти не осталось времени, Дон. Вы слышали мое первое и последнее предложение и должны решить: да или нет. Если скажете «нет» и предпочтете остаться гнить в тюрьме еще двенадцать лет — если вас, конечно, не зарежут уголовники — и выйти на свободу стариком, то можете цепляться за свои деньги и свое старое имя. Дело ваше. Если скажете «да», то получите свободу, кругленькую сумму наличными и новую жизнь, которой будете наслаждаться как новый человек. Выбор за вами.
Тайнэн замолк, чтобы все сказанное лучше дошло до собеседника. Подождав немного, он с пылом заговорил опять.
— Решать придется прямо сейчас, в ближайшие пять минут. Если отказываетесь, можете просто выйти из машины. Вас там ждет Дженкинс с наручниками, чтобы отвезти обратно в тюрьму. Если скажете «да», я сейчас же отдам соответствующие распоряжения и вам и Дженкинсу, вы выполните их и через неделю будете свободным человеком с четвертью миллиона в кармане. Итак, Дон, что же вы решили?
Только через пять дней после возвращения в Вашингтон из Калифорнии Коллинз сумел выехать в Льюисберг. Отчет президенту о служебной поездке был краток, поскольку многие из своих действий Коллинз опустил. Он решил пока не рассказывать президенту ни о поездке в Тьюл-Лейк, ни о встрече с Кифом, Юрковичем и Тобиасом, ни о приватной беседе с Мейнардом. Он просто не мог говорить с президентом об этом, потому что питал подозрения относительно роли последнего в сомнительных событиях, происходящих в Калифорнии. Он рассказал о дискуссии с Пирсом, а затем подробно остановился на своей речи, произнесенной перед юристами, пытаясь подать ее как большой успех, но президент был хорошо осведомлен и откровенно высказал недовольство.
