Ради интереса он посмотрел, что значит имя Татьяна; действительно, значение этого имени в святцах не было указано. Странно... А вот имя Ангелина означало «вестница». И это Антона вдохновило.
Выключив компьютер, он долго рылся на книжных полках, пока не откопал старенькую, в руках рассыпающуюся книжку Успенского – «Ты и твое имя». Там, в конце, давались толкования имен, он нашел Татьяну и прочел, что это имя значит «устроительница». Тоже неплохо, подумал он, и в целом соответствует.
Он отправился на кухню, покопался в холодильнике. Греть обед было лень; себе он объяснил это плохим самочувствием. Догрыз оставшиеся со вчерашнего дня сухарики, запил соком, послонялся по квартире. Но дома не сиделось.
На Татьяну рассчитывать сегодня уже не приходилось, она и так сегодня весь день потратила на Антона и его дела. Может, сходить туда, в Семенцы, самому, пока еще не ночь?
Написав маме записку о том, что он на работе, Антон оделся потеплее (на улице было еще жарко, но его что-то познабливало), и отправился по уже знакомому маршруту. На всякий случай он сунул за пазуху конверт с фототаблицей.
Странно, но вечером Семенцы выглядели совсем иначе, чем ясным днем. Хоть в белые ночи и не темнело вовсе, но сумерки словно накрыли улицы и дома голубоватым флером, и, двигаясь в этом синеватом плотном воздухе, Антон еще больше уверился в том, что здесь время течет по другим законам, и в то время, как человечество уже пережило Миллениум, в Семенцах – все еще начало двадцатого века.
Выйдя из метро, он прошел по Серпуховской улице, нарочно медленным шагом, ища дом номер пятнадцать, в котором Александр Блок в разгар романа с Любочкой Менделеевой снимал меблирашки для свиданий с ней. К его разочарованию вместо старого здания между домами тринадцать и семнадцать красовался дом современной постройки, со сберкассой внизу. Обидно, подумал он, что здесь есть вывески на иностранных языках, приметы нашего времени, поскольку в целом даже современные здания, построенные взамен разрушенных или снесенных, не портят мрачного очарования этого архаического местечка.
Вот и нужный дом, с подъездом, густо засаженным тополями; Антон поднял голову и посмотрел на второй этаж, на окна сестер Покровских. Свет в комнатах не горел, и окна были плотно закрыты. Может быть, потому у них дома стоит такая музейная атмосфера, что они не впускают в комнаты уличный ветер?
Наверное, старушки уже спят в своих постельках, подумал он, поднимаясь на площадку второго этажа, к опечатанной квартире. Свет на лестнице, естественно, не горел, и запах лестничной клетки сильно отличался от аромата сухих цветов. Где-то душераздирающе завопила кошка, и Антон вздрогнул.
Уже стоя перед дверью Полякова, он вдруг задал себе вопрос, зачем он притащился сюда на ночь глядя, без понятых, не имея никаких законных оснований проникать в эту опечатанную квартиру; да что там законные основания, – без ключей даже он пришел. И что будет, если кто-нибудь застукает его там. Вызовут милицию, закрутят руки, отправят, как бабушки Покровские говорят, в участок, а потом доказывай, что ты не хотел ничего спереть отсюда и вообще не превысил полномочий. Еще и поколотят, небось, перед тем, как захлопнуть дверь «обезьянника».
Будто в унисон его мыслям, внизу хлопнула дверь парадной. Антону стало не по себе; даже мороз продрал по коже; ему вдруг представилось, что кто-то уже разгадал его преступные намерения проникнуть в опечатанное жилище и идет его задерживать. Но в подъезде было тихо, шагов слышно не было, и от этого Антон испугался еще больше.
Страстно желая спрятаться куда-то, он безотчетно дернул опечатанную дверь, и она с тихим шорохом подалась на него. Он юркнул в липкую темноту за этой дверью, притворил ее и привалился к теплой стене всем телом.
Вокруг была тишина, у него даже застучало в висках. Никто не преследовал его, никто не ломился в дверь, и тут Антон с ужасом осознал, что квартира была кем-то вскрыта. И не исключено, что этот «кто-то» поджидает его в темноте, а это пострашнее, чем оказаться в участке – там хотя бы светло.
Он еще сильнее прижался к стене в прихожей, не испытывая ни малейшего желания проходить в квартиру и выяснять, кому и с какой целью понадобилось туда забираться. Но почему-то выходить на лестницу Антону хотелось еще меньше. Он перевел дыхание и вытер пот со лба. Бесконечно стоять тут, подпирая стену, невозможно, надо что-то решать.
Он осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, пошарил рукой по стене возле двери в надежде нащупать выключатель. Потом сообразил, что в старой квартире выключатель, скорее всего, не на уровне колена, как это диктуют современные правила эргономики, а на уровне лица, и повернулся к стене, практически сразу уткнувшись носом в черную полусферу с пупырышкой реле. Но зажечь свет сразу побоялся, некоторое время стоял, успокаивая дыхание, а потом зажмурился и все-таки щелкнул пупырышкой.
Свет в прихожей не ослепил его, наоборот, глазам даже не пришлось привыкать к смене обстановки. Лампочка без абажура, болтавшаяся на крюке, вбитом в потолок, горела так тускло, что Антон мог спокойно смотреть на еле тлевший волосок накаливания. Оглядевшись, Антон увидел темные засаленные обои, допотопный шкаф, загромождавший половину прихожей, и лежащий посреди пола сломанный стул. Ему стало как-то не по себе.
Конечно, стул мог валяться и просто так. Заметно было, что хозяин не слишком холил свое жилище; возможно, плохо видел в силу преклонного возраста и спотыкался о мебель... Опять-таки, не исключено, что стул опрокинули труповозы, выносившие тело покойного из квартиры. Но Антону отчего-то стало еще тревожнее, чем на лестнице.
Преодолев себя, он отлепился от стены и сделал несколько шагов по коридору. Прислушался: в квартире было тихо. Подозрительно тихо, подумал Антон. Подойдя к двустворчатой двери с проплешинами облупившейся краски, он робко заглянул в комнату, и встретился глазами с кем-то у окна. Сердце зашлось так, что несколько мгновений Антону было нечем дышать. Он инстинктивно дернулся назад, но наткнулся на створки двери, больно шлепнувшие его по спине. Вот я и в ловушке, промелькнуло у него в голове. Ни вперед, ни назад, сзади преграда, прямо по курсу – некто, поджидающий его в полумраке.
Он замер, фигура перед ним тоже замерла; подождав, пока в ушах утихнет набат от бьющегося сердца, Антон слегка качнулся вправо, и фигура напротив сделала движение в ту же сторону. Разглядев наконец обстановку комнаты, Антон перевел дыхание: на него смотрел он сам, из высокого мутного зеркала в резной раме. Сердце опять скакнуло так, что зашумело в ушах, но теперь уже от радости: вот оно, зеркальце, за которым он охотился, подвергая себя опасности; вот оно и что же с ним теперь делать?
Пожирая глазами зеркало, Антон медленно пошел к нему через комнату, не обращая внимания на то, что его окружало. В квартире было по-прежнему тихо, но он теперь уже не чувствовал такого леденящего ужаса, как поначалу. Его, как магнитом, тянуло к гладкой поверхности зеркала, почему-то напоминавшего ему прорубь с темной глубокой водой; окна справа и слева от зеркала казались элементами сказочной декорации, такими же голубоватыми, но не столь глубокими, как центральный элемент.
Не сводя глаз с вожделенного зеркала, Антон приблизился к нему почти вплотную, так, что мог потрогать таинственную бездонную поверхность; он даже протянул руку, но почему-то испытал страх, что зеркало втянет его в себя, в черную дыру, свистящую там, за стеклом, которое являет собой всего лишь иллюзорную преграду перед иным, неведомым, миром.
Он отдернул руку и вдруг похолодел: в зеркале он увидел, что позади него мелькнула чья-то тень. Он замер, боясь обернуться, и пялился в зеркало, пытаясь рассмотреть, что же проскочило за его спиной, но, как ни напрягал глаза, так и не понял, что происходит в комнате. Движения сзади больше не было. Может, почудилось? – с надеждой подумал Антон, слегка расслабился, – и вдруг ясно увидел в зеркале позади себя худое и ужасно знакомое лицо. Он замер и тот, кто стоял позади него, замер тоже, давая Антону возможность вспомнить, кто это смотрит на него из холодной глубины зеркального стекла. Не прошло и двух секунд и Антон вспомнил. И удивился: этого же не может быть! Из отражения в зеркале на него смотрело худое морщинистое лицо с мерцающими в сумраке глазами, лицо, которое он несколько дней назад описывал в протоколе осмотра; лицо, которое не далее как сегодня он еще раз видел на фототаблице.
Разум отказывался верить в то, что видел Антон в зеркале. Худое лицо, аккуратно подстриженные седые волосы, сивая бородка клинышком, очки в старомодной оправе, стеганая домашняя куртка. Покойный Годлевич смотрел на него оттуда, но Антон про себя сопротивлялся этому выводу. Можно было, конечно, обернуться и проверить себя, без посредства зеркала посмотрев в мерцающие глаза этого выходца с того света; но заставить себя сделать это Антон не мог: ноги словно приросли к полу, и туловище окаменело до боли в позвоночнике.
