– Здесь должен был обсуждаться более конкретный вопрос об отношениях с Турцией, – напомнил Дронго.
– Хватит, – отмахнулся Схюрман, – эти демагоги погубят нашу Европу.
– По-моему, вы еще не пришли в себя после взрыва, – заметил Дронго.
– Я уже в порядке, – возмутился голландец, – и не смейте мне больше говорить о турках.
– Почему?
– Только их нам не хватало в объединенной Европе. Мало нам поляков, которые лезут во все щели, мало цыган из Венгрии и Румынии, которых не знают, куда депортировать. Так теперь еще нужно принимать к нам и турков, которые просто раздавят нашу цивилизацию. Сразу семьдесят миллионов мусульман. Мы уже забыли, как пятьсот лет боролись с этой османской заразой, не пуская турков в Европу. А теперь сами открываем им двери, – с внутренним ожесточением заявил Схюрман, – вот вам и открытые двери, – показал он в сторону разрушенного взрывом конференц-зала.
– Турция – член НАТО, – напомнил Дронго, – а это всегда был клуб привилегированных атлантических стран. Куда не всех принимали.
– Это был вынужденный шаг, чтобы они не лезли к грекам и защищали южные рубежи от русских, – отмахнулся Схюрман, – но всему хорошему приходит конец. Все уже отчетливо понимают, что турков нельзя принимать в Евросоюз ни при каких условиях. Эта чуждая нам мусульманская цивилизация, премьер которой уже претендует на роль нового регионального мессии. И наша задача – не пустить турков в Европу, как остановили их в конце семнадцатого века у стен Вены, когда Ян Собесский разгромил османские полчища. Нам нужен новый вождь, чтобы точно сформулировал европейскую идентичность и остановил турков.
– Зачем тогда вы приехали на эту конференцию?
– Именно для того, чтобы высказать свою точку зрения, – пояснил голландец. – Если мы не поймем, что прием Турции будет означать окончательный крах Европы, то превратимся в конгломерат народов и племен, не связанных ни общей религией, ни общими демократическими ценностями, ни общей моралью и нравственностью. У них всегда своя мораль, свои законы и своя религия.
– И вы считаете, что ваши взгляды могли поддержать участники конференции?
– Конечно. И левые, и правые понимают сложность проблемы. Политика мультикультуризма полностью провалилась. Ничего не получилось. Это в Америке, где «мистер Кольт» уравнял всех граждан, можно было строить общество из разных народов, религий и этносов. Они все были пришельцами, а коренных индейцев давно уничтожили. Только у нас все иначе. Наши народы населяют Европу уже тысячи лет, и варвары, которые идут с юга и востока, не приемлют ни нашей культуры, ни нашей истории, ни наших взглядов. Нужна новая стена. Новая Священная Римская империя, когда варваров вытесняли за наши стены. Наша цивилизация, которую мы защищаем, и варвары по другую сторону стены, от которых мы защищаемся. Если сегодня мы уступим и примем Турцию, то завтра к нам полезут Украина и Молдавия. А это будет уже конец всякой Европе.
Дронго оглянулся на Мадлен. Она говорила с кем-то по телефону. Возможно, успокаивала кого-то из своих родственников. Он снова обернулся к голландцу.
– Я думаю, вы понимаете, что большинство европейских политиков вас не поддержат. Сейчас просто не то время, чтобы проповедовать такие взгляды.
– Посмотрите туда, – показал в сторону разрушенного взрывом зала Схюрман, – война уже началась. Именно сейчас время проповедовать наши взгляды. Не нужно ничего опасаться или бояться. Мусульман – за железный занавес. По другую сторону цивилизации. Они хотят строить свой мир, вот пусть и строят. А мы будем строить наш мир. Уже пора подумать о массовой депортации этих зажравшихся у нас эмигрантов. Цыган – обратно в Румынию, арабов – к себе в Магриб, турков – домой в Турцию, южноамериканцев депортировать в их страны, пакистанцев и индусов отправлять вместе, чтобы они по дороге еще и грызли друг друга. Вот так можно очистить нашу Европу. И тогда просто не будет глупых дискуссий о будущем нашего континента.
– Вам не кажется, что подобные речи уже говорились в Европе во время существования «тысячелетнего рейха»?
– Вот так всегда, – усмехнулся Схюрман, – как только начинаешь говорить правду, так тебя сразу и обвиняют в фашизме. Я не фашист и никогда им не был. Я просто голландский националист, который любит свою страну и желает ее развития. Я хочу, чтобы мы осознали свою европейскую идентичность. Чтобы в нашей общей европейской Конституции появилось наконец упоминание о христианских корнях нашего континента. Чтобы нас связывала не только общность территории, но и общие взгляды, единая мораль и этика. Тогда все будет в порядке. А пока мы растим у себя в странах «пятые колонны», которые рано или поздно взорвут наш привычный мир, чтобы посеять у нас хаос, разрушение, анархию и навязать нам свои порядки, свои законы и свою этику. Вот тогда действительно будет поздно кричать о том, что нужно спасать Европу.
– С такими взглядами вам будет трудно убедить следователя и комиссара полиции, что вы не имеете никакого отношения к убийству турецкого дипломата.
– А я действительно не имею никакого отношения к этому убийству, – усмехнулся Схюрман, – и вообще не понимаю, почему его убили. Абсолютно глупая и никому не нужная акция. Или этот сегодняшний взрыв. Дело рук дебилов. Неужели таким образом можно остановить нашествие турков в Европу? Нет. У прежнего французского президента Николя Саркози была твердая позиция по турецкому вопросу. Не принимать их ни под каким соусом. Им не место в общей Европе. Это была позиция европейского политика. И знаете почему? Его семья была из Венгрии, и они понимали, как важно принимать законы страны, в которую вы приехали и где собираетесь обосноваться. Нынешний лидер Франции совсем не такой. И он не сможет остановить этот процесс вовлечения Турции в наш общий европейский дом. Но даже он понимает, что принимать турков невозможно. Тогда зачем все эти переговоры и ненужные телодвижения? Если мы все равно не хотим принимать турков в наш Союз, то зачем нам вообще продолжать бесполезные дискуссии на эти темы? Анкаре нужно раз и навсегда уяснить, что они нежелательный элемент в Европе. Никаких поблажек, никаких уступок. Они всегда рвались в Европу, а мы всегда объединялись, чтобы не пустить их в наши дома. Еще начиная с Лепанто, когда объединенный испано-венецианский флот разгромил турков. Вот и сейчас всем порядочным людям нужно объединиться, чтобы не пустить османов в наши дома.
– Тогда давайте более конкретно, – предложил Дронго.
– Я так и подумал, что у вас ко мне определенный интерес, – усмехнулся Схюрман.
– Как вы считаете, кто мог выстрелить в Месуда Саргына в нашем поезде?
– Самый реальный кандидат на роль его убийцы – это я, – заявил Схюрман, – хотя в действительности я этого не делал. Но я не скрываю своих взглядов, считая, что переговоры нужно остановить. И все вокруг знают о моих убеждениях. Но я его не убивал. У меня нет оружия, и я не считаю, что таким способом можно остановить продвижение турков в Европу.
Дронго оглянулся. Он увидел, как к Мадлен подошел следователь и что-то у нее спрашивает.
– Где вы были в момент убийства?
– Я не был у туалета, – ответил Схюрман, – и вообще не мог видеть, кто именно стрелял в этого дипломата.
Следователь продолжал что-то говорить. Мадлен качала головой. Было заметно, как она волнуется.
– Извините, – сказал Дронго, отходя от словоохотливого голландца. Судя по монологу, Схюрман был настроен достаточно агрессивно. А может, это было своеобразное состояние шока, после которого наступала такая релаксация? Ведь оба собеседника понимали, что слова голландского политика могут быть не только эпатажными, но и вызывающе-провокационными.
Дронго подошел к Мадлен и следователю. Она испуганно взглянула на него.
– Господин следователь считает, что мне нужно отсюда срочно уехать, – сообщила она.
– Вы так опасаетесь за ее жизнь? – спросил Дронго, взглянув на следователя.
– По-моему, будет честнее, если вы не будете ее здесь задерживать, – сказал Кубергер, – это может быть очень опасно.
– Вы правы, – согласился Дронго, – я попрошу мадам Броучек уехать.
Следователь кивнул, отходя от них. Мадлен покачала головой, словно заранее не соглашаясь с их мнением.
– Сегодня я больше никуда не отпущу тебя одного, – твердо произнесла женщина. – Пока ты разговаривал с этим голландским рыжим политиком, похожим на Иуду, я все время смотрела на тебя и думала, какая я дура. Жизнь так иллюзорна, недолговечна, хрупка. А я вчера собралась и ушла, оставив тебя одного. Представляю, как ты обиделся. Но я не думала, что сегодня… вот так…
– Хватит, – попросил Дронго, – наше счастье в том, что мы можем позволить себе не думать о бренности всего сущего. И о собственной бренности, когда кажется, что время бесконечно, а твоя система координат будет вечной. Только к концу жизни, которая так быстро пролетает, мы начинаем осознавать, что сделали много ошибок, не всегда понимали окружающих, не успели познать много истин и вообще бездарно потратили столь драгоценный дар, данный нам от рождения. К счастью, это осознание приходит только в глубокой старости. Или вообще не приходит.
