– Я спрашиваю: ты видел это?
Митрохин смотрел в письмо на долю секунды дольше, чем нужно для ответа. Затем поднял на Горячева глаза и сказал:
– Да, Михаил Сергеевич. Конечно, я видел это письмо.
– Значит, вчера ты просто подстроил этому американскому врачу нашу аудиенцию?
– Ну, он так или иначе пробовал бы остаться с вами наедине, – улыбнулся Митрохин. – Я ему просто помог.
– Может, ты и разговор наш слушал?
– Нет! Что вы, Михаил Сергеевич! – старательно возмутился Митрохин.
– Понятно, слушал, – сказал Горячев. – Да я и не поверю, что ты оставил бы меня наедине с американцем! Я бы тебя выгнал с работы в ту же минуту! Ну хорошо. И что ты скажешь? Откуда они взяли эти восемьдесят процентов?
– Вот этого я и вправду не знаю, Михаил Сергеевич, – опять посерьезнел Митрохин.
– А как думаешь: это реальная цифра?
– Вообще-то за идеологию партии отвечает Кольцов…
– Пока я спрашиваю тебя! – жестко прервал Горячев.
– Президент США не станет высасывать цифры из пальца! – вдруг вмешалась Лариса, показывая, что она в курсе всех дел. – Но если у него больше информации о нашей стране, чем у тебя, Паша, то… Ты сам понимаешь…
Митрохин повернулся к ней и улыбнулся с тем бесстрашием, какое может позволить себе только очень преданный слуга:
– То у меня есть два выхода, Лариса Максимовна, – сказал он. – Уступить свой кабинет американскому Президенту или…
– Выяснить, откуда он взял эту цифру, – снова жестко закончил за него Горячев, пресекая фамильярность.
– Я бы предпочел первый вариант. Но вряд ли моя зарплата устроит американского Президента… – горестно вздохнул Митрохин, еще пытаясь выжать у Горячевых улыбку. Но, увидев, что это бесполезно, перестроился на деловой тон: – Извините, это шутка. Но у меня есть одна идея…
– Ну? – сказала Лариса нетерпеливо.
– Видите ли, здесь названа цифра оппозиции – 80,6 процента членов партии. И на сегодня примерно столько же партийных организаций Сибири подхватили свердловскую инициативу…
Он умолк, и несколько мгновений Горячев и Митрохин молча смотрели друг другу в глаза.
– Конечно, это может быть только совпадением, – сказал Митрохин. – Остальные секретари обкомов еще просто не доехали до своих мест…
– Та-а-ак! Выходит, на воре шапка горит? – протянула Лариса. – Значит, что же – отменить демонстрацию?
– Это не все, Михаил Сергеевич, – продолжил Митрохин. – Самые трусливые из них – например, Родион Пехота в Иркутске – собираются угощать народ стопкой водки за ваше здоровье.
– Поэтому ты сказал насчет эксцессов? – прищурился Горячев.
– Совершенно верно.
– А мне нравится эта идея! – вдруг сказала Лариса и деловито прошлась по холлу, ее кегельные, как у молодой, ноги уверенно процокали каблучками по мраморному полу. – Пусть! Пусть кое-где народ даже побьет окна в горкомах партии! Чтобы все батуринцы и лигачевцы увидели: народ за Горячева!
– Ну, насчет окон – это можно организовать! – усмехнулся Митрохин.
Горячев оценивающе посмотрел ему в глаза.
– Да… Я тоже об этом подумал… – сказал Горячев негромко. – Но… – Он вздохнул с явным сожалением. – Нельзя допускать, чтобы народ поднимал руку на партию. Шуметь – пусть шумят перед обкомами и райкомами, это мне нравится. Но руку поднимать…
– Так ведь не на партию, Михаил Сергеевич, – усмехнулся Митрохин. – На оппозицию…
– Вот именно, Миша, – сказала Лариса.
– Но это же по телевизору все будет! – сказал ей Горячев. – Ты понимаешь? На весь мир: советский народ громит партийные комитеты. Нет… – Он покачал головой.
– Жаль… – огорчилась Лариса.
– Ну, из тех мест, где будут небольшие эксцессы, мы можем телепередачи блокировать… – сказал Митрохин.
Горячев снова посмотрел ему в глаза. Затем отвернулся к окну.
– Подумать надо… Подумать… – произнес он после паузы.
– А каким образом ты то письмо раньше Миши прочел? – спросила Лариса у Митрохина, переводя разговор на другую тему. Она хорошо знала, что на мужа нельзя давить, но важно дать ему пищу для размышлений.
– Ну, Лариса Максимовна! Не мог же я пустить американца к Михаилу Сергеевичу, не проверив, что у него в карманах! – сказал Митрохин и прямо посмотрел на нее своими честными светлыми глазами.
Москва, Гостевая дача ЦК КПСС. 13.30 по московскому времениДлинный черный «ЗИЛ» с правительственным флажком на носу стремительно миновал Триумфальную арку и уже через минуту свернул на загородное, Рублевское шоссе. Впереди, на расстоянии трех метров, мчалась милицейская «Волга», на ее крыше ежеминутно взвывала сирена и постоянно вращались цветные огни, освобождая дорогу кремлевскому кортежу. В лимузине сидел Борис Кольцов, за ним на двух черных кремлевских «Волгах» ехали трое заведующих секторами ЦК.
Лицо Кольцова было непроницаемо, хотя никто не мог сейчас его увидеть – шофер и телохранитель сидели впереди, за переборкой, а три цэкиста – сзади, в своих машинах. Вспоминая утреннее заседание Политбюро, Кольцов не мог успокоиться: если Горячев открыто заявил, что он против смертного приговора Батурину, то он уже от этого не отступит и, значит, вся игра Кольцова с Ясногоровым насмарку! Но плевать на Ясногорова, дело не в нем! А в том, что Горячев – при всей его гениальности в закулисных интригах – не тянет в диктаторы. А только ледяной диктатурой можно сегодня остудить кипящий в стране котел. Что же делать? Сорок минут назад секретарь положил Кольцову на стол принятый с Гостевой дачи телекс – приговор Партийного трибунала по делу Батурина.
«Изучив доводы защиты и обвинения, трибунал признал необходимым принять к сведению следующие обстоятельства:
а) традиция политического террора и физического уничтожения своих противников установилась в СССР с момента прихода нашей партии к власти;
б) тот факт, что Н. Батурин родился, воспитывался и сформировался как коммунист в семье и окружении потомственных коммунистов, создателей вышеназванной традиции, обусловил психологическую установку Н. Батурина на радикальное (физическое) пресечение деятельности своих политических противников;
в) отказ Президиума съезда дать Батурину возможность выступить на съезде КПСС на основании того, что его выступление не было заранее согласовано с Президиумом (см. документ номер 26 – записку Н. Батурина в Президиум съезда и резолюцию на нее члена Президиума тов. Б. Кольцова).
В связи с вышеизложенным трибунал ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. ОЦЕНИТЬ ПОКУШЕНИЕ КОММУНИСТА Н. БАТУРИНА НА ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ КПСС ТОВ. ГОРЯЧЕВА КАК ТРАДИЦИОННЫЙ В ПРОШЛОМ, НО ПРЕДОСУДИТЕЛЬНЫЙ АКТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ И ПРИЗНАТЬ ВСЕ ФИЗИЧЕСКИЕ МЕРЫ РАСПРАВЫ С ПОЛИТИЧЕСКИМИ ОППОНЕНТАМИ АМОРАЛЬНЫМИ И КОМПРОМЕТИРУЮЩИМИ НАШУ ПАРТИЮ;
2. ИСКЛЮЧИТЬ Н. БАТУРИНА ИЗ КПСС;
3. ДЕЛО О НАНЕСЕНИИ ГРАЖДАНИНОМ БАТУРИНЫМ УЩЕРБА ФИЗИЧЕСКОМУ ЗДОРОВЬЮ ГРАЖДАНИНА М. ГОРЯЧЕВА ПЕРЕДАТЬ В ГРАЖДАНСКИЙ СУД ОКТЯБРЬСКОГО РАЙОНА г. МОСКВЫ, ПО МЕСТУ ЖИТЕЛЬСТВА ПОТЕРПЕВШЕГО…»
Предупрежденные по радио, охранники Гостевой дачи распахнули ворота за десять секунд до появления кремлевского кортежа. Лимузин промчался через ворота в глубину соснового парка и остановился перед огромной двухэтажной дачей, на которой когда-то Брежнев принимал Киссинджера. За дачей были большой грибной лес и искусственное озеро с золотистыми карпами. С берега до середины озера лежала низкая эстакада-помост, чтобы Брежнев и его престарелые соратники могли рыбачить, не замочив своих подагрических ножек. А карпов в этом озере откармливали так старательно, что вода буквально кишела и мелкой, и крупной рыбкой, карпы прыгали над водой, а порой выскакивали прямо в ведра кремлевских рыбаков…
Выйдя из машины у крыльца дачи, Кольцов увидел неподалеку две старенькие «Лады» и две «Самары». Все четыре машины покрыты пылью и, следовательно, не из Кремлевского гаража. Скорее всего – это машины членов Партийного трибунала. Телохранитель распахнул парадную дверь дачи. Кольцов и три цэкиста, следовавшие за ним, пересекли по персидскому ковру большой холл со старинной мебелью и оказались на просторной пыльной веранде, которая нависла над озером. Здесь, в тени этой оформленной в деревенском стиле веранды, сейчас обедали члены трибунала. На большом столе перед ними было вино, обильные закуски, приготовленные тремя поварихами дачи, и, конечно, «коронка» Гостевой дачи – огромное блюдо золотистых карпов, запеченных с шампиньонами в сметане. Выпивая и закусывая, все члены трибунала были оживленны, веселы, и, входя на веранду, Кольцов уловил конец анекдота о чукче, ставшем бизнесменом. Но при неожиданном появлении Кольцова и цэкистов все смолкли.
Кольцов окинул их коротким, но цепким взглядом. Трое женщин и шесть мужчин, всем от 30 до 45, выглядят как одна теплая компания на курорте – рубашки у мужчин распахнуты на груди, у женщин плечи оголены… Конечно, сегодня Кольцов уже знал, кто они и откуда – после разговора с Ясногоровым он затребовал из Орготдела ЦК их личные дела. Судя по анкетным данным, система жеребьевки на этот раз ввела в состав Партийного трибунала типичных «новогорячевцев» – от молодого школьного учителя из Сибири Марата Ясногорова и космонавта-киргиза Кадыра Омуркулова до подмосковной журналистки Анны Ермоловой и ткачихи-ударницы Шумковой. Во всяком случае, именно по этому принципу их, видимо, утвердил Орготдел ЦК в горячке первого дня после покушения на Горячева, отсеяв остальных кандидатов постарше. Чтобы именно «новогорячевцы» судили «новогорячевца» Батурина. Но теперь, когда Кольцов уже знал их приговор, он взглянул на них иными глазами. Неужели все они – ясногоровы, «неокоммунисты»? Что ж, бой так бой!..
