Стивен Хантер - Честь снайпера

— Какого хера этот парень здесь делает?

Последний зал был светлее остальных, словно бы свет проникал сюда через прозрачный потолок. Суэггер быстро понял — почему. Это была выставка картин, весьма реалистичных, отражавших различные моменты из столкновений партизан с немцами. Подойдя к первой, звавшейся «Наши бойцы на мосту через Равококов», Боб принялся внимательно изучать её.

Картина выглядела словно кадр из очень дорогого фильма. Всё было в идеальном фокусе — неважно, в десяти ли футах от художника либо в тысяче. В центре был мост, разносимый надвое яростным взрывом, поднявшим в воздух немецкий локомотив и несколько броневагонов. Орущие немецкие солдаты вываливались из них, уверенные в том, что погибнут, упав на камни. На переднем плане ликующий партизан смотрел на дело своих рук, поскольку только что он нажал рукоять детонатора. Вокруг него стояли красивые, радостные люди с томмиганами — они улыбались и веселились, празднуя уничтожение поезда.

— Это зовётся соцреализмом, — сказала Рейли. — Расцвело при Сталине. Искусство имело целью прославление и продвижение государственных идей. Многие великие моменты запечатлены искусством.

— Парню хватало аккуратности, — ответил Суэггер. — На кожухе ППШ четыре вентиляционных отверстия, и будь я проклят, если он не нарисовал их все. Затвор нарисован отведённым назад — именно так они и носили ППШ для того, чтобы иметь возможность быстро выстрелить. При таком положении затвора открыто окно эжектора для выброса гильз. Так вот, у него и затвор отведён, и эжектор открыт! Он, наверное, сам был автоматчиком.

— Я полагаю, что министерство подъёма морали и культуры снабдило его ППШ, чтобы нарисовать. Они, наверное, и мост с локомотивом взорвали, чтобы он правильно нарисовал.

Суэггер пошёл дальше, изучая дюжины идеально изображённых моментов войны, созданных художниками того времени, спонсируемыми государством. Каждая картина хвасталась той же безупречностью — абсолютной идеальностью в снаряжении. Везде присутствовали Т-34R, а не Т34С, которые были бы более уместны, и счастливые, красивые экипажи, празднующие разнообразные победы над немецким зверем. Художники — картины смотрелись так, словно их нарисовал один и тот же крайне плодовитый автор, но на самом деле авторов была как минимум дюжина — проявляли одни и те же добродетели: отличное техническое ощущение механизмов, оружия, авиации, строений и транспорта, свойственное чертёжникам, а также отменное чувство погоды. Небо было затянуто штормовыми облаками, а снег сыпался на землю по горизонтали, так что вы так и чувствовали заряды снега, колющие ваше лицо. Ветер казался жестоким и пронзительным.

Иллюзия слегка нарушалась на людях, которые изображались практически в одной и той же позе и с одинаковым выражением лица. Чётко прорисованные руки, особенно когда они сжимали оружие, тела слегка неуклюжи, словно им было неудобно контролировать движения, ноги словно бы путались.

Здесь не было страха, оборванности, изнурения, грязи, пота, отчаяния — всего того, чем наполнялся опыт войны Суэггера. Снег — где он был изображен — всегда был девственно чист, а поскольку Россия была зимним вариантом ада, снег был везде. Ни собаки, ни люди его не обоссали, не было там и вечного смрада войны — миазма сгоревшего пороха, крови, дерьма, пота и всевозможных вариантов гнили и тлена. Не было нигде ни крови, ни разорванных взрывом тел, ни ужасных ранений лица или головы, конечностей или живота.

— Я полагаю, для тебя это всё выглядит фальшивкой, — сказала Рейли.

— Да, но я вот что понял. Они не хотели говорить людям, как оно было, а говорили так, как люди хотели бы это видеть. Может быть, что парень получил штыком в живот, отчего его внутренности вывалились, а умирал он три часа. Но ты не хочешь говорить об этом его родным. Ты скажешь им, что он получил пулю между глаз, когда вёл отряд на штурм вверх по склону холма. Парню уже всё равно, а вот родителям это важно — чтобы облегчить их боль. В долгосрочной перспективе это работает.

— Очень жаль, что здесь нет картины с Милли. «Белая Ведьма убивает оберштурмбанфюрера фон Тотенкопфа на главной площади Сталинграда» — как-то так.

— Снайперов вообще нет, — ответил Боб. — Они непопулярны.

Тут он снова погрузился в раздумья, подбирая слова.

— Дело в том, что после войны снайперы беспокоили людей. В отличие от берущих высоты либо подрывающих танки, снайпер работает хладнокровно. Это убийство. Да, я никогда не сказал бы так двадцать лет назад и никогда не позволял себе думать подобным образом, поскольку подобные сомнения на войне приведут к тому, что я буду убит. Но всё же, в итоге я понимаю, что творил настоящее хладнокровное убийство.

Рейли как-то хмуро кивнула.

— Ладно, — подытожил Боб, — настроение себе мы подпортили. Поехали домой, поужинаем как следует, а завтра направимся в горы.

— Как скажешь.

Повернувшись, они пошли к выходу. Тут Рейли сказала:

— Знаешь что? Та неприязнь к снайперам, о которой ты упомянул, она более поздняя — не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что после Второй Мировой Войны никто таких ощущений не имел. Это вьетнамская штука.

— Пожалуй, так. После Вьетнама я пятнадцать лет не просыхал, так что точно не помню.

— Здесь подобные вещи случились, я полагаю, после Афганистана. Раньше партизанский снайпер был популярной темой, а когда пришло новое поколение, власти или кто там ещё решили принизить этот жанр.

— И до чего ты додумалась?

— Возможно, что в этом самом музее есть хранилище, в котором полно картин со снайперами.

— Что ж, — согласился Боб, — давай найдём, у кого спросить.

Танк тяжко ломился всё ближе и ближе, безразличный к звону, цвиканью и шлепкам пуль десантников по своей броне, которые отскакивали, повреждая лишь грязно-зелёную окраску. Т-34 был настоящим чудовищем — тридцатишеститонной совокупностью стальных окружностей, водружённой на гусеницы, способные раздавить всё, через что ему будет угодно проехаться. Всё же и он был уязвим, а при точном попадании вспыхивал пламенем. Но сержанту-танкисту никто этого не рассказывал.

Его машина ползла вперёд, оставляя за собой след разворошённой земли. Корпусной пулемёт, установленный слева от центра плиты лобовой брони, закатывался в тряске, посылая веер высокоскоростного разрушения — хоть и без особой точности. Ещё один недостаток: стрелку не хватало обзора из танка, упакованного в броню. Пусть огромный боевой монстр способен был творить массовое разрушение — в ближнем бою плохой обзор лишал его преимуществ. Он мог уничтожить несколько вражеских танков, но несколько мелких крыс, таких, как «Зелёные Дьяволы», были более сложной задачей.

Танкист понимал это, поэтому приближался к мосту, корректируя угол направления каждые несколько секунд, словно ослепший Циклоп, пытающийся изловить людей Одиссея наощупь, чтобы убить. Приблизившись, он или раздавит их гусеницами, либо расстреляет из пулемёта, если они побегут.

— ПАНЦЕРШРЕК!!! — заорал фон Дрелле.

Бедный Хюбнер. Ему теперь нужно было обнаружить себя из того удобного убежища, где он спрятался, приволочь тяжеленную трубу противотанкового ракетомёта к мосту, не скидывая при этом Штурмгевера, висящего на ремне и пребольно колотящего по телу, после чего пробежать все три пролёта моста к сооружению из мешков с песком, где укрывались от огня фон Дрелле и ещё один боец, Нойхаузен.

Будучи настоящим «Зелёным Дьяволом», он именно так и поступил, стремглав пронёсшись сквозь облака пыли, поднятые вражескими пулями. Добежав, он практически потерял дыхание, не сумев даже устоять на ногах и рухнув как подкошенный и ощутимо ушибившись при падении. Теперь он лежал на спине, глотая воздух, не обращая внимание на грохот стрельбы и пытаясь сберечь остатки выправки, достоинства и собранности.

— Жалко, что медали кончились, Пауль, — сказал Карл. — Ты две или даже три заработал.

— Я бы лучше вместо Железного Креста в отпуск на три дня сходил, — выдавил Хюбнер.

— Я тоже, — поддержал его Нойхаузен. — Кому нужны медали?

— Стрелять можешь? — осведомился Карл. — Не подстрелили тебя?

— Думаю, всё в порядке. Но стрелять я не хочу. Я не умею и никогда не тренировался. Я думал, что моё дело — только носить его.

— Ты умеешь, Нойхаузен?

— Конечно, могу. Но я тоже ни разу не пробовал, так что бог его знает, куда я попаду. А вы, сэр?

— Офицеры в германской армии не стреляют, — ответил Карл.

— А мы не в Люфтваффе разве? — спросил Нойхаузен.

— Отличный довод, — согласился Карл. — Что ж, похоже, что я избранный. Он заряжен?