Позвонив Клер ровно в шесть, Пьер сел на семичасовой самолет. В 8.30 он постучался на улице Гренель. Клер сама открыла ему. Здесь же был и Поллукс, ужинавший с Майком на кухне. На сей раз он благоразумно отослал машину.
— Входите и не бойтесь, вам ничто не угрожает.
— Я знаю. Я вам верю.
Он вынул письмо.
— Вот оно. Можете убедиться.
— Я тоже вам верю, — ответила она.
— Но не прощаете за сумочку?
— Забыто. Всеми забыто. Только не делайте этого снова. Глупо. В конце концов вас запрут в шкаф.
— Ваш сын тут? — спросил Пьер.
— Да.
— Я могу его видеть?
— Нет. И пожалуйста, сразу уйдите.
— Ладно. Тогда до свидания.
— До свидания.
Дверь закрылась. Клер проверила, вернул ли он то самое письмо, а потом присоединилась к Поллуксу и Майку.
— Кто это был? — спросил Майк.
— Один господин. Он принес мне письмо.
— То самое? — поинтересовался Поллукс.
— То самое.
— Что ж, вот и конец этой неприятной истории.
Но тут снова раздался звонок. Клер вздрогнула.
— Вы позволите, я сам открою дверь? — предложил Поллукс.
— Нет, если это он, он еще подумает…
Это был действительно он.
— Прошу прощения. Я хотел позвонить, а кругом нет ни одного телефона — все закрыто.
Клер проводила его к телефону и сказала:
— Валяйте.
Пьер набрал десять цифр и сказал:
— Алло, мама? Нет-нет, все в порядке, не волнуйся. Я могу приехать? До завтра.
Он взглянул на Клер и спросил:
— Можно еще разок?
— Два, если нужно.
Он набрал телефон из двенадцати цифр, спросил господина Эрбера, обождал минуту и сказал:
— Привет, старик… Я в Париже. Тот тип меня больше не интересует, и я его тоже. Я звоню, потому что не хочу, чтобы вас нашли утонувшим в Женевском озере. Кстати, я нашел фразу: «Отбрось желанье, разорви народы и разорви озеро». Прощайте! И, как говорят в романсах, не ищите меня.
Он повесил трубку, взял Клер за плечи, поцеловал в обе щеки и ушел, прокричав: «Спасибо, и до свидания, теперь окончательно!»
Он сбежал вниз, счастливый, как никогда в жизни. Ему нужно было теперь найти, где переночевать, — ключ от его комнаты был у Эрбера. Он порылся в карманах и наскреб ровно столько, сколько нужно на билет до Ниццы. И еще мелочь. Но даже зал ожиданий лионского вокзала казался ему теперь вполне пристойным местом.
Было тепло и влажно. Он решил пройтись до станции метро.
Поллукс выходил из двери дома, когда появился человек и сказал:
— Сюда, господин министр.
Он прошел вверх по улице к Дворцу Инвалидов. Еще не стемнело. И он сразу заметил около эспланады скопление людей. Узнав министра, из толпы вышел человек и подошел к нему.
— Что случилось? — спросил Поллукс.
— Несчастный случай. Он хотел перебежать дорогу и попал под машину.
Около распростертого тела Пьера суетился водитель:
— Но вы же видели сами! Он просто бросился мне под колеса! Господин свидетель! И вы тоже… Прошу, запишите ваши имена!
— Очистите улицу, — приказал Поллукс, — и перегородите движение, вон там…
Когда водитель, возмущенный молчанием «свидетелей», уехал, Поллукс подошел ближе. Он тронул ногой маленький чемоданчик, который выронил Пьер.
— Это его? Вы посмотрели, что там?
— Бумаги, господин министр, — сказал полицейский, заглянув внутрь.
— Переправьте их ко мне.
— А что делать с ним?
— Боюсь, что больше ничего. Отвезите в больницу. Если выживет, посмотрим… Я воспользуюсь вашей машиной.
Перебегал? Как бы не так! Он бежал, дурак! Не могли же они так просто отпустить человека, который осмелился грозить главе государства, они должны были разобраться что к чему…
Прибыв в министерство, он прочитал запись разговоров по телефону Клер и узнал, что самому ему звонил Кастор.
— Так, кто этот тип? — спросил президент.
— Еще не знаю.
И кратко рассказал о происшествии.
— А письмо?
— Клер сожгла его.
— Хорошо, — сказал Кастор. — Очень хорошо.
В маленьком чемоданчике оказался странный для похитителя сумочек багаж. Гранки исследования о немецком романтизме, рукописные странички с пометками Эрбера, томик Гёльдерлина. При Пьере было удостоверение личности. Проверка быстро установила, что молодой человек — переводчик с немецкого и в издательстве уже начали беспокоиться по поводу его отсутствия. Естественно, парижский адрес Пьера им известен, но где он сам, они не знают. Девушка из издательства, отвечавшая на вопросы инспектора, имела все основания так говорить.
Обыск в комнате Пьера никаких результатов не дал, в полицейской картотеке имя его не значилось, он упоминался только среди лиц, которых вызывали по подозрению в инциденте с радиопередачей. Но это не было открытием.
Поллукс уже стал укладывать содержимое маленького чемодана на место, когда из листков выпала желтая карточка, выданная на другое имя, но с фотографией пострадавшего.
Скажите, пожалуйста! А что говорят результаты прослушивания телефона Клер?
Звонил матери… Ладно. Даже у жуликов есть матери. Надо тактично сообщить ей о несчастном случае. Господину Эрберу в Женеву. Проверка установила, что его уже там нет, вернулся в Париж. Консьерж отеля не знал его французского адреса, но речь шла именно об Эрбере, журналисте.
Эрбер! Так, так!..
Поллукс потребовал его досье. Оно оказалось настолько любопытным, что он затребовал другое, секретное. Оказалось, что у господина Эрбера большие связи.
Сидя в своем пустом кабинете, Эрбер раздумывал. Накануне в Женеве звонок Пьера произвел на него действие кинжала, который все еще торчал в его груди.
Что же такое наделал парень, если мог сказать, что тот тип его не интересует больше и я его тоже? Вероятно, заполучив письмо, этот дурачок почувствовал себя вне опасности. Однажды Эрбер узнает, что тот сидит в тюрьме. Если он уже не находится там.
Едва вернувшись в Париж, Эрбер тотчас попросил одного из своих осведомителей узнать, не схвачен ли Пьер парижской полицией? Оказалось, нет. Стало быть, его отпустили, установив наблюдение…
Вполне возможно, что Пьер придет к нему и скажет: «Я натворил глупостей», а на хвосте у него будут двое инспекторов полиции!
В какую-то минуту Эрбер подумал: «Надо бы скрыться». Но этот кабинет был единственным местом, куда Пьер мог позвонить, куда он мог прийти. К тому же старик Эрбер имел запасы…
Он, который с таким тщанием читал газеты от первой страницы до последней (просто трудно себе представить, сколько разного рода информации можно найти в объявлениях, если только умеешь их расшифровать!), изменил этой привычке, так его взволновало происшедшее. Он спустился вниз за газетами и стал их читать, расположившись около телефона.
Когда прозвенел звонок, он вздрогнул. Но это был пресс-отдел министра внутренних дел. Его приглашали на обед. Да, именно завтра, если он, конечно, свободен. Но ведь в это отпускное время все более или менее свободны, не так ли?
Эрбер принял приглашение и позвонил двум коллегам, которые, как и он, принимали участие в министерских приемах. Они отсутствовали. Третий ответил, что приглашен тоже. Значит, ничего серьезного.
Он все еще читал, вырезая некоторые вещи для коллекции, когда внезапно натолкнулся на следующее сообщение: «Преследуемый полицией неизвестный бросается под колеса машины на улице Гренель. Он отправлен в больницу в тяжелом состоянии».
Он позвонил еще одному осведомителю. Может ли он назвать имя парня, которого преследовала полиция и которого сбила машина вчера вечером на улице Гренель. Он стал ждать, сказал, что не вешает трубку.
— Никакая полиция его не преследовала, старина, — услышал он. — Не понимаю, с чего они это взяли. Он сам бросился под машину… Этот парень интересует вас?
— Не очень. Но дело в том, что я проходил мимо и был свидетелем…
— Значит, вам известно, что никто его не преследовал. Не так ли?
— Конечно. Можете сообщить его имя?
— Если не обнаружу его потом в вашем «Листке».
— Ладно уж. Вы меня знаете.
И Эрбер услышал то, чего больше всего боялся. Он объехал все больницы Парижа. Но в этом мире у него не было связей, и ему отказались отвечать.
На другой день он вовремя был на обеде у министра. Обед был превосходный, и он воздал ему должное. Разговор велся исключительно на политические темы, как обычно, и Эрбер показал большую проницательность.
До президентских выборов оставалось чуть больше года. Решение президента станет известно только в октябре. Но уже строились всякие предположения.
— Он выставит снова свою кандидатуру и будет побит, — сказал Эрбер.
— Он не выставит, зная, что будет побит, — сказал другой.
— Если он выставит, то будет переизбран, — сказал министр, — но я могу вас заверить, что пока он не принял решения, И вам известно, что я не занимаюсь интоксикацией печати.
