— Это что такое? — услышал я сверху незнакомый голос. — Откуда он взялся? Это кто такой?
Я поднялся и с достоинством отряхнулся. Широкоскулый щербатый парень в кожаной куртке сидел за столом и злобно смотрел на меня раскосыми глазами.
— Я кого спрашиваю! — с угрозой повысил он голос. — Оглох, что ли?
— Юрист холдинга, — поправляя галстук, повторил я уже проверенную выдумку.
На сей раз это не прошло.
— Здесь и так полно юристов! — отрезал он и ткнул пальцем вглубь кабинета. — Можно подумать, тут все юристы!
Я быстро огляделся, лихорадочно пытаясь что-то сообразить. В кабинете на самом деле уже было двое наших ребят из юридического отдела. Кроме них, здесь клубилось еще человек пять. Эти, по крайней мере, были без масок. Кто из них являлся сотрудником налоговой полиции, а кто понятыми, я не успел разобрать. Они уже надвигались на меня с явным намерением выдворить отсюда.
Скуластый, как я догадался, являлся их начальником. Во всяком случае, именно он сидел за столом Храповицкого, в его кресле.
Сам шеф, бледный от унижения и бешенства, низко опустив голову и стиснув пальцы, горбился за столом для совещаний, поодаль. Вся столешница перед ним была завалена бумагами, громоздившимися бесформенными кучами. Видимо, их высыпали сюда из ящиков. Шкафы были распахнуты, виднелись пустые полки.
Я не знаю, что поразило меня больше: картина произведенного разорения или вид Храповицкого, от которого у меня сжалось сердце
— Моя фамилия Лисецкий! — выпалил я неожиданно для самого себя.
Как назло ничего умнее мне в голову в эту секунду не пришло. И поскольку терять мне после такого заявления было уже нечего, я дерзко перешел в наступление.
— Я здесь при исполнении служебных обязанностей! Предъявите ваше удостоверение!
Скуластый поколебался, но все-таки полез в куртку и достал удостоверение.
— Вот, смотрите, — хмыкнув, произнес он. — Жалко, что ли? Майор Тухватулин. Произвожу следственные действия. Согласно полученному приказу. Постановление об обыске вон те юристы читали. А вы, значит, какой Лисецкий?
В его узких глазах блеснуло недоверие.
— Тот самый! — парировал я.
— Сын, что ли? — возразил он. — Что-то непохож! Я понимал, что если срочно что-то не изобрету, меня вышибут вон без всяких церемоний. Храповицкий незаметно для остальных покрутил пальцем у виска. Это меня раззадорило.
— А вот мы сейчас проверим! — объявил я, выхватывая мобильный телефон. — Надеюсь, отец на месте!
И прежде чем кто-то успел что-нибудь сказать или предпринять, я набрал первый пришедший мне на память номер.
— Слушаю, — с ужасом услышал я голос своего собственного родителя.
Я не знаю, как это вышло. То ли я, ушибленный автоматчиком, окончательно утратил остатки соображения, то ли во мне машинально сработал какой-то инстинкт. Но это был домашний телефон моих родителей. Причем трубку взял мой папа, который почему-то торчал дома. Вместо того чтобы читать в университете свои никому не нужные лекции. Отступать было уже некуда. Тухватулин не сводил с меня подозрительных глаз, готовый отдать приказ о моей депортации.
— Привет, пап! — косясь на майора, скороговоркой начал я. — Ты в курсе, что у тебя под носом творится?
— Что у меня творится? — недовольно поинтересовался папа. — Ты вообще откуда звонишь?
Своим вопросом он ненавязчиво ставил меня на место. Папа считал, что мобильные телефоны существуют только для невоспитанных людей вроде меня. А воспитанные вроде него, папы, разговаривают только из квартиры или кабинета и при этом не повышают голоса.
— Меня тут арестовывать собрались! — продолжал я, раздражаясь.
— Ничего подобного! — запротестовал майор Тухватулин. — Я просто сказал...
— Он говорит, что вообще тебя не знает. И твоя фамилия ему не указ.
— Зачем же передергивать? — выкрикнул майор, переходя в оборону.
— Ты знаешь, Андрей, я всегда ожидал чего-то подобного, — завел свою нудную шарманку папа. — И при чем тут моя фамилия? Мне, кстати, нечего стыдиться. А ты с детства был склонен к агрессии и насилию. Мы с твоей матерью пытались что-то изменить. Но ведь ты никогда нас не слушал. Взять хотя бы твой бокс. Я до сих пор не понимаю...
— Ну, ты уж не горячись, — остудил я папин профессорский пыл. — Зачем же сразу увольнять? Это крайности. В конце концов, закон существует для всех...
— Вот именно, — поддакнул майор. — Мы же не совершаем ничего недозволенного.
— Какой закон? — оторопело спросил папа.
— Я понимаю твои отцовские чувства, — продолжал уговаривать я. — Но, может быть, сначала следует разобраться?
— Скажите, что я здесь не по своей воле, — шепотом подсказал мне майор, приободренный моим заступничеством.
— Он здесь не по своей воле, — передал я папе.
— Мне надоели твои неуместные розыгрыши! — с досадой воскликнул папа и положил трубку.
Я знал, что на него можно рассчитывать в трудную минуту. Хорошо еще, что я не нарвался на маму. Она, наверное, потребовала бы моей немедленной изоляции от общества.
— Бросил трубку, — сообщил я майору. — Наверное, разозлился. Может, еще раз перезвоним?
— Не надо! Не надо! — замахал он руками. — Зачем губернатора беспокоить. Да мы скоро закончим.
— Свободен, — скомандовал он автоматчику в маске, который все еще не отступал от меня ни на шаг.
Тот исчез за дверью.
Но до финала было еще далеко. Завершив обыск в кабинете, налоговые полицейские, возглавляемые майором, перебрались в огромную комнату отдыха, где Храповицкий принимал особо важных персон. За ней был еще небольшой гардероб, душ и туалет. Юристы последовали за полицейскими наблюдать, чтобы они чего-нибудь не подсунули. Тухватулин встал на пороге, переводя взгляд с Храповицкого на своих подчиненных. Время от времени он давал им отрывистые указания. Еще один сотрудник топтался возле стола совещаний, напротив шефа.
Я сел за стол рядом с Храповицким и легонько толкнул его в бок локтем, выражая дружелюбие и поддержку.
— Ты зачем приперся? — шепотом накинулся он на меня. — Совсем сдурел? Только злишь их лишний раз!
Возразить мне было нечего. Я и впрямь чувствовал себя по-дурацки.
— Я переживал, что ты будешь оказывать сопротивление властям, — понес я околесицу. — Тебя могли бы избить. Уронить на пол. Пострадал бы твой авторитет.
— Да заткнись ты! — оборвал меня Храповицкий. — Тоже мне избавитель! Наврал какую-то чушь! Ты что, думаешь, они не докопаются, кто ты на самом деле? Кому ты хоть звонил? Да какая вообще-то разница! Ты собираешься умнеть или всю оставшуюся жизнь резвиться будешь?
Я виновато ерзал под градом его упреков, хотя они вовсе не казались мне справедливыми. Я полагал, что он мог бы выразить мне если не одобрение, то, во всяком случае, признательность. Но он, похоже, не собирался.
— Дождешься! — пообещал он сквозь зубы. — Когда-нибудь я тебе все-таки врежу!
Тут уж я не выдержал.
— Я, конечно, понимаю, что ты расстроен, — пробормотал я. — Но, судя по тому, как тебя метелили в ОМОНе, у тебя есть только один шанс попасть. Если меня предварительно привяжут к дереву.
Конечно, мне следовало промолчать. Его нервы были на пределе, и он взорвался.
— Слушай, ты! — сердито прикрикнул он, приподнимаясь. — Если ты не прекратишь это дебильное хвастовство, получишь в лоб прямо сейчас!
— Владимир Леонидович! — раздался над нами голос Тухватулина.
Увлеченные перепалкой, мы не заметили, как он приблизился. Храповицкий покраснел и поспешно уселся на место. Я тоже смутился.
— Владимир Леонидович, — повторил майор. — Там у вас сейф.
— Какой сейф? — спросили мы хором, преодолевая неловкость.
— Ну, сейф. Железный такой. Отдайте нам, пожалуйста, ключи от него...
— Не отдам, — отрезал Храповицкий. Теперь он, судя по всему, решил задираться.
— Но мы же не можем его вскрыть! — уговаривал майор. — Он огромный. Его взрывать придется.
— У меня нет ключей, — отчеканил Храповицкий.
— А где же они?
— Дома. А может быть, в машине. Я не помню.
По скулам майора прокатились желваки. Он сощурил свои узкие глаза.
— Тогда мы заберем его с собой, — непререкаемо объявил он. — И вскрывать будем у себя. Вам же хуже.
— Ну да! — вмешался один из наших юристов. — И что же вы намерены туда подложить? Чистосердечное признание в убийстве, что ли?
— Вскрывать мы будем в вашем присутствии, — высокомерно ответил Тухватулин. — А до этого времени опечатаем. При понятых. Можете даже свою печать поставить.
Храповицкий не ответил и отвернулся, демонстрируя свое презрение к дальнейшим действиям полицейских. Он все еще не отошел от нанесенной мною обиды.
— Пусть они только выйдут, я тебя на месте уделаю! — прошипел он мне.
— Только заранее скажи, где деньги прячешь, — посоветовал я. — А то вдруг я отвечу. Месяц потом разговаривать не сможешь.
