Валерий Казаков - Тень гоблина

— А кто его знает, только на связь с ним выйти стоит, и лучше до визита на Старую площадь.

Малюта напрягся каждой частицей своего естества, пытаясь не пропустить ни единого слова из этого, как ему казалось, очень важного разговора. За короткое время работы в Совете национальной стабильности, он только мельком соприкоснулся с тайными механизмами, приводящими в движение властные структуры. Как обычный, не ведающий никаких тайн гражданин, он по наивности еще до недавнего времени верил в существование некой высшей державной справедливости, которая непостижимым образом нисходит на властителей страны, и те, из обыкновенных смертных чудным образом превращаются в носителей и распорядителей народной воли, заступников и судей своих подданных. Народная вера в доброго и мудрого царя, комиссара, начальника, секретаря Политбюро и, наконец, президента продолжала жить в народе и преспокойно здравствовать. И не было в том ничего случайного и необычного, так как вера эта была замешана на такой гремучей смеси, что и черти и угодники посворачивали бы себе шеи. В основе вековой российской веры в светлого Царя лежало всё — и христианство, и язычество, и основы земледельческой общности, и древние цеховые традиции, и врожденный славянско-татарский коллективизм, и почти столетняя уравниловка, а, главное, звериная тоска по свободе и лучшей доле. Самое поразительное, что этот крутой замес никуда не исчез из душ людей. Тот древний и простецкий человек по-прежнему жив и, как тысячу лет назад, продолжает с тупым упрямством обожествлять государство и своего властителя, желая видеть в нем героя, жреца и жертву одновременно. И только окунувшись в темную бездну самой власти, испытав на своей собственной шкуре всю ее мерзость и подлость, человек прозревает, но это не приносит ему ни радости, ни счастья, ни достатка. Боль и безысходность поселяются в душе, страдания и муки совести сотрясают ее, а главное, начинает денно и нощно точить страх. Страх собственной несвободы и беззащитности.

Однако человек, не сломленный этим грузом, как переболевший чумой, получает иммунитет и становится опасным для власти и ее жрецов. Также опасен для какой-нибудь из жутких сект прозревший адепт или вырвавшийся из ложи масон-отступник. Вот почему власть не может терпеть в своих рядах честных, добрых и совестливых людей, она их иссушает и черствит еще на первых побегушечных должностях, доводя до среднестатистического уровня обезличенной исполнительской массы. Если же этого не происходит, человек изгоняется, как прокаженный, превращается в сумасшедшего, смутьяна, революционера, врага народа, предателя демократии, расхитителя народного достояния. Постижение тайной интриги власти, ее приводных ремней — одна из величайших тайн, тяжкая и весьма опасная затея.

Поэтому, внимательно вслушиваясь в разговор Плавского со Стариковым, Малюта понимал, что каждая фраза этого диалога может стать для него ответом на множество мучающих его вопросов.

— Если это начало, первый шаг на большой доске подвижек, то он — полная сволочь, — продолжал Стариков. — Значит, он готовится кинуть вас в очередной раз.

— Ну, я-то ему не козел, чтобы покорно ходить за морковкой! — с пол-оборота начал заводиться генерал. — Давай соединяй меня с ним…

— Иван Павлович! Не надо пороть горячку, — покосившись на притихшего и старательно демонстрирующего свое равнодушие Скураша, с предупредительными нотками в голосе возразил советник и, как бы испугавшись своей прилюдной дерзости, уже более мягким тоном, добавил: — Вот сейчас доедем до офиса и по нашим опробованным каналам будем пытаться связаться с нашим Всеобъемлющим. Горячиться и спешить мы не имеем права, к тому же день сегодня очень важный для вас. Сейчас главная задача — обаять этого расстригу-комитетчика.

Во дворе невысокого старинного особняка в Замоскворечье творилось самое настоящее Вавилонское столпотворение. Все подъезды к дворику, где располагалась штаб-квартира партии Плавского, были забиты дорогими иномарками, а сам двор, тесный и по-московски захламленный, был заполнен пестрой гудящей толпой ожидающих. Эти господа, дорого одетые и вальяжно покуривающие, поразительным образом разнились с теми людьми, которые еще неделю назад несли к избирательным урнам свои бюллетени, как свою последнюю надежду на лучшее будущее.

Когда машина генерала остановилась и охрана распахнула дверцу, раздались громкие аплодисменты. Под эти угодливые овации, с чувством собственного превосходства и видом победителя, из недр автомобиля выбрался ослепительно улыбающийся Плавский. Сделав приветственный жест рукой, генерал, ни с кем не поздоровавшись персонально, прошествовал к подъезду.

— Иван Павлович! — разноголосо заволновалась толпа, выпячивая вперед разномастные коробки, пакеты и свертки с подношениями.

— Приму всех! — как на плацу, рявкнул Плавский. — Только где-то в обед. Нанесу непродолжительный визит в Кремль и вернусь к вам. Недоступная власть народу не нужна! Спасибо за теплую встречу!

Генерала распирала искренняя гордость. Он вновь победил, победил назло всем, и теперь ему никто не страшен. Есть цель, достигнув которой, он исполнит свое предназначение — спасти огромную, красивейшую и богатейшую, но смертельно хворую державу с ее нищим народом. Только он сможет раз и навсегда излечить души людей, изгнав оттуда унижение и обиду и воскресив их веру в силу справедливой и мудрой власти. Генерал особенно не задумывался, кто возложил на него эту тяжкую миссию. Бога он не знал, на духовенство смотрел как на скопище дармоедов и пройдох. Однако в свою исключительность верил и был искренне убежден, что за его спиной стоит некая всемогущая сила. Его не мучил вопрос, что это за сила: Бог, Дух, Дьявол, Инопланетяне? — ему было все равно, кто им управляет. И чаще всего он думал, что эта сила — он сам!

Это он, гордый и сильный человек, смог, сумел повернуть бесстрастное течение темной реки времени и повел за собой многомиллионную армию верящих в него людей. Как военный, он любил и умел командовать, но там, в армии, власть была какой-то куцей, пришибленной, лишенной размаха и полета, а главное, она распространялась только на подчиненных. Сегодня за ним миллионы, и это не только те, кто поддержал его в Есейском крае, за ним миллионов двадцать по всей стране, а может, и больше. Конечно, нельзя было поддаваться на уговоры этого афериста и во втором туре поддерживать живой труп Гаранта, не лежало нутро к этому, да уж что сделано, то сделано! Стариков тогда из кожи вон лез, доказывал, что Гарант к зиме кони двинет, а мы за это время освоимся в Кремле, правительство и администрацию на свою сторону перетянем. Перетянули! Через пару месяцев поганой метлой погнали вон! И главное, ничего в стране не произошло, вчерашние его избиратели, как ходили покорно на работу, где им ни хрена не платили, так и продолжают ходить, никто не бросился создавать партизанские отряды! Близкие сторонники и соратники, мать их в душу, мало того, что поотворачивались, так еще и в предатели его записали, на пленумах движения, под его имя созданного, стали причитать о смене лидера! О новой программе, новых перспективах! Суки! Ну ничего, скоро со всеми разберемся!

С подобными мыслями Иван Павлович поднялся на второй этаж своего старого московского офиса.

Встреча есейских визитеров с новым фактическим управителем администрации должна была произойти в его старом кабинете, расположенном в непрестижном третьем подъезде Старой площади. В свое время сюда, почти на Варварку, загнали второстепенные управления и кабинеты разных бездельников, типа призванных крепить дружбу с Белоруссией и прочими сателлитами, обитали еще здесь и какие-то утробные структуры, обслуживающие огромный комплекс спецзданий.

Николай Николаевич, мужчина невысокого роста, слегка лысоватый, с глубоко посаженными круглыми глазами, длинноватым чувствительным носом и хорошими манерами, принял их весьма радушно. Сам вышел в приемную, долго тряс генеральскую руку и, конфузясь, сбивчиво поздравлял его с избранием.

— И вас тоже, как мне донесли, — Плавский выразительно глянул на Скураша, — можно поздравить с назначением на один из ключевых постов…

— Да, вот сегодня как раз президент принял такое решение и обнародовал свой указ, — слегка смущаясь, произнес Пужин, приглашая гостей пройти в кабинет. — Признаюсь, для меня так все неожиданно произошло, что до сих пор не могу придти в себя.

— Привыкайте, он на неожиданности да рокировочки ох как горазд — тоном большого знатока произнес Иван Павлович и явно хотел еще что-то добавить, но, натолкнувшись взглядом на умоляющее лицо Старикова, промолчал и только криво усмехнулся.

— Вы, Иван Павлович, извините, я пока не знаю, что вы предпочитаете, чай или кофе…