Он думал, думал, думал… Если плохие парни из Хезболлы собирались сделать тактический ядерный заряд, им понадобилось бы собрать множество активов. Сбор золота, алмазов, чеков на предъявителя и иных форм богатства привлёк бы внимание, и рано или поздно (скорее рано, чем поздно) они получили бы на свои задницы «Хеллфайер», запущенный с дрона-беспилотника. А вот используемость платины, её ликвидность и отсутствие гламурного блеска вполне могло сработать — по многим причинам.
Перевези физический объём в хранилище и выдай посреднику легкораспространяемые сертификаты на владельцев. Теперь кто бы ими ни торговал — чеченские повстанцы (серьёзные игроки), коррумпированные или идеологизированные китайские военные, жадные до денег пакистанцы, безумные индусы со сверхнаселённого субконтинента, а может быть и ищущая денег группа отставных южноафриканских военных — все они смогут положить большое яйцо в корзину, которая сделает Тель-Авив радиоактивными развалинами. Этот тезис был очевидным, однако, в нём была масса недостатков. Ядерные боеголовки всеми отслеживались, и было бы крайне сложно перемещать их без того, чтобы каждый спутник в небе не дал бы знать об этом кодированным сообщением на свою базу. Перевозка оружия — доставка, охрана, перемещение, складирование, размещение, подготовка к тактическому применению — были весьма открыты для перехвата в любом месте своего пути, и кроме того, для этого существовали дроны. Ты везёшь куда-нибудь тактическую боеголовку, а к тебе прилетает «Хеллфайер», и температура в эпицентре взрыва поднимается до десяти тысяч градусов.
Может, он будет не американский или не «Хеллфайер», поскольку все игроки в ядерную игру были заинтересованы в недопущении до стола новичков.
Цена десяти тысяч тройских унций на нынешнем рынке составляла сумму порядка пятнадцати миллионов девятисот тысяч долларов. Пусть будет шестнадцать. Эта цифра вполне укладывалась в бюджеты операций ИнтерТера-Хезболлы, Аль Каеды, Талибана, но также ставила крест на мириаде мелких региональных исполнителей типа «Исламского фронта освобождения моро». Однако, большие парни были под плотным присмотром многих структур, так что шестнадцатимиллионная транзакция непременно будет замечена и отработана.
Гершон пришёл к заключению, что это был кто-то новый, а не давно известный, но тем не менее с очень глубокими карманами. На это указывали атрибуты: большие деньги, безопасность по высшему разряду, неприметная, банальная методология ресурсов, закрытость. Всё это в свою очередь указывало на намерение нанести разовый сильнейший удар, который потрясёт мир. Для этого нужны были первоклассные исполнители, которым следовало внезапно исчезнуть, выпасть из активности — поскольку теперь они вовлечены в операцию. Если у вас есть шестнадцать миллионов — у вас наверняка и ещё есть, а это значит, что вы можете найти толковых людей к себе в команду. Талант, как обычно, дорог.
Итак: кто пропал? Кто исчез?
У института была база данных ведущих мировых исполнителей, проиндексированная и постоянно обновляемая. Писатели шпионских романов что-то понимали! Так что он запросил эту золотую жилу, раскрывшуюся перед ним.
Лист А. Операционные руководители и административные эксперты. Пропавшие агенты с 01.01.13 по настоящее время.
Тут немного: Анвар эль-Ваки, ветеран коммандо, много наследивший в Афганистане, Ираке и снова в Афганистане, недавно вышел из игры и удалился в деревню в зоне племён Северного Пакистана, откуда и исчез. Но это был парень АК-74 и гранатомётов, а не тот, кто мог бы играть в тонкие международные финансовые операции. Он бросает гранаты, а не покупает атомные бомбы. Доктор Жасмин Вафи, физик университета Саудовской Аравии, выпускник Оксфордского Королевского колледжа. Кратковременно пропадал, хотя позже и обнаружился на секс-каникулах в Бангкоке, где его страсть к маленьким мальчикам привлекла внимание.
Гершон пробежался по иным категориям.
Учёные-ядерщики?
Химико-биологические инженеры?
Эксперты по электромагнитному оружию?
Техники-ракетчики?
Высокотехнологичные убийцы?
Профессионалы-подрывники?
Ничего не выпало — за исключением мелких картофелин типа Эль-Ваки и доктора Вафи, не представлявших интереса для операции, которая, по мнению Гершона, выстраивалась в настоящее время.
Его следующим шагом было сменить поиск со специальности на страну или регион в поисках пропавших людей или отрядов — чего бы там ни было.
Снова немного.
Но…
Но…
Да, было небольшое «но». В Грозном, столице Чечни, бывший сержант чеченской армии значился как пропавший, хотя его пропажа раскрылась, когда выяснилось, что он сидел в тюрьме. По освобождении его куратор сумел узнать, что он основал ЧОП под названием «Ассоциация противодействия проникновению» и нанял пятнадцать человек из своего клана. Тренировки, согласно спутниковым данным, строились на методике американцев или французов, а может быть, даже на израильском опыте одного из семи перебежчиков. Занимались они безопасностью территории — то есть, защищали что-то от кого-то: где расставить посты, как спланировать пути патрулей, где посадить наблюдателей, как быстро ваши люди доберутся до места атаки. Идея, как понял Гершон, заключалась в том, чтобы наладить производство надёжных профессионалов-безопасников в надежде заманить международные корпорации, которые основали бы производства, фабрики, лаборатории — что угодно — в послевоенной Чечне, экономика которой готова была отдать концы в любой день. У Гершона возник вопрос: откуда он взял деньги для старта? Тренировочная база хоть и не превосходила израильские или западные стандарты, но была организована на удивление затейливо. Откуда деньги? Кто платил?
Рутина манёвров сетевого взлома чеченской компании, в результате которой он завладел бухгалтерскими отчётами, не заняла много времени. Чек на двести пятьдесят тысяч долларов был проведён банком в Лозанне и был выдан «Нордайном».
Коломыя Запасники музея Великой Отечественной Войны
Сделанное пожертвование придало куратору музея сговорчивости и желания помочь. Он был совсем молодой — бегло говорил по-русски, жаждал пообщаться с приезжими с Запада и пригасил их в пристройку позади здания музея.
— Времена меняются, — сказал он. — Вкусы также меняются. Мы пытаемся поддерживать интерес. Теперь у нас вывешены лучшие полотна, изображающие крупные сражения, но в старой советской империи это была настоящая коттеджная индустрия — в особенности после войны. Если ты мог нарисовать танк — Сталин обеспечивал тебя работой пожизненно.
— Вы рассматриваете эти вещи как историю либо как искусство? — спросила Рейли.
— Как политику, — сказал он откровенно. — Вы видите, что ценят русские, как они обращаются с теми, кто даёт им это и что делают с теми, кто не даёт. Картины технически безупречны, но это единственная истина в них. Это не искусство, не так ли?
Он отпер дверь и провёл их внутрь. Помещение было похоже на хранилище картин, в большинстве своём свёрнутых и торчащих из корзин, занимавших три или четыре комнаты пристройки.
— Хотел бы я вам помочь. Индекса нет, увы. Меня тут не было, когда экспозиция переформировывалась, и прежний куратор решал — что повесить, а что оставить. Дела музей идут достаточно хорошо, так что я не буду пересматривать его решения. Когда-нибудь я зайду сюда и всё переберу. Полагаю, что тут есть картины со снайперами — это логично, но я не могу указать вам на какую-либо конкретную корзину или хотя бы комнату.
— Мы справимся, — заверил его Суэггер.
— И вот ещё что: музей закрывается в шесть. Если нужно — приходите снова завтра. И, как я и говорил, мадам — обзор в «Вашингтон Пост» придётся весьма кстати. Публичность — новое сокровище.
— Не забуду о вас, — ответила Кэти.
Когда он ушёл, они решили начать с разных концов и встретиться посередине.
Шло время, они пропускали сквозь свою оценку всё новые и новые высокостилизованные картины сражений в духе социалистического реализма. Русские особенно ценили машины: Т-34 был одной из любимых, так что на картинах было полно танков — Тигров и Пантер, в большинстве своём пылающих либо разбрасывающихся горящими людьми. Спустя некоторое время Бобу наскучили немецкие монстры, неизбежно находящие свою смерть при любом раскладе (хотя подсчитанные потери говорили об обратном), но танковые бои были неоспоримыми королями послевоенного искусства, описывающего войну. Второе место занимали воздушные бои. Русские — как и все, кто пережил террор по их милости — ненавидели «Штуки» почти так же сильно, как танки «Королевский Тигр», ввиду чего каждое соцреалистическое прочтение войны порождало целые флоты горящих и дымящихся «Штук» с куполообразными фонарями кабин, усеянными галактиками паучьих сетей от пулевых пробоин, чьи крылья, изломанные, как у чайки, пылали и источали дым, а нескладываемые шасси были изломаны. Сами же «Штуки» стремились на последнюю встречу с землёй, а на заднем плане триумфант — Як-3 или ещё какой красный боевой принц — заходился в победном вираже. Художники-авиационщики имели особый талант к облакам: многоэтажные собачьи свалки всегда происходили на фоне нагромождения призрачной архитектуры небесного пара, поддерживающей Вальхаллу и пронзаемой молниями либо кинжалами лучей яркого солнца.
