– А?! Как я тебе помог? – торжествующе воскликнул он. – У нас в Греции все есть! Ну, а мне-то дай почитать эту вырезку. Говоришь, двадцать третий год? С ума сойти!..
На следующее утро к Антону прорвалась мать.
– Это черт знает что! – кипела она, усаживаясь на кровати у сына. – Кордоны понаставили, мать родную не пускают. Коновалы чертовы!
В таком состоянии Антон мать никогда еще не видел. Он даже испугался поначалу, но застав ребенка не при смерти, а абсолютно живым и относительно здоровым, она постепенно стала успокаиваться, и увидев это, Антон успокоился и сам.
– Ну как ты тут, зайчик мой? – спрашивала мать, с нежностью глядя на него, и Антон почувствовал глобальную защищенность от всех опасностей. Подумать только, ведь было время, когда он бурно реагировал на любое сказанное ею слово, ершился по каждому пустяку и даже не хотел выходить вместе с ней на улицу, и вовсе не из-за того, что стеснялся ее внешнего вида, наоборот, выглядела она всегда на сто миллионов. Просто мальчишеский нигилизм; хотя это было уж совсем по малолетству.
Слава Богу, что хоть сейчас он понял: ему с матерью повезло так, как может везти человеку только раз в жизни. Она, безусловно, личность, и кроме того, что он ее любит и даже испытывает к ней какую-то щенячью нежность, он еще и гордится ею. Правильно сделал отец, что предпочел ее этой надменной Одинцовой, правильно.
Он и сам не знал, почему он вдруг испытал жгучую неприязнь к Одинцовой. Может, потому, что увидев мать, понял, как он к ней привязан, и вспомнил, как она расстраивалась, услышав про Одинцову и признавшись, что у его отца был с той роман. Да к тому же новость о том, что Антонина Григорьевна в девичестве – Наруцкая, не прибавила Антону к ней симпатий.
Интересно, а у Одинцовой дети есть?..
Мать наконец насмотрелась на него; Антон вдруг заметил, что в последнее время она совсем перестала его касаться, а раньше ведь все время с нежностью теребила его макушку, ерошила волосы, обнимала, гладила по плечам... Это, наверное, из-за того, что в отрочестве он в штыки воспринимал ее ласковые прикосновения, дергался, грубил, вот она и перестала давать ему повод для недовольства. А теперь ему так хочется, чтобы вернулись эти детские ощущения ласковых маминых рук...
– Мам, а ты знала, что Одинцова – внучка той самой Анны Наруцкой, на которой твой дед был женат до бабушки? – вдруг спросил Антон. И поразился, как изменилось вдруг лицо матери: глаза ее потемнели как небо перед грозой и скулы окаменели.
– Мам, что с тобой? – испугался он. – Тебе плохо?
Мать закрыла глаза и некоторое время сидела не двигаясь, потом, не открывая глаз, положила свою ладонь на руку Антона.
– Да, мне плохо, – наконец с трудом сказала она.
– Позвать кого-нибудь? – он потянулся к кнопке вызова, но мать остановила его.
– Не надо, Антошечка. Мне плохо не в этом смысле.
– А в каком? – испугался он еще больше.
– Не будем об этом, а? – глаза у мамы были тоскливые, и вдруг Антона охватило ощущение непоправимого горя, даже неожиданно заболело сердце. Наверное, все-таки сердце – не просто орган для перекачки крови, и душа человеческая помещается именно в нем. Он читал, кстати, что тело человека в первые секунды после смерти легче на несколько граммов, и кое-кто уже выдвинул гипотезу, что это из-за того, что тело покидает некая субстанция, которая не занимает места в человеческом организме; а если пойти еще дальше и предположить, что период полураспада этой субстанции – девять дней, а период полного распада – сорок...
Он помотал головой, отгоняя догадку, которая еще со вчерашнего дня не давала ему покоя, но сегодня сформировалась окончательно. Если это так, то... То он даже не знает, как ему дальше жить и с какими глазами просыпаться каждое утро, здороваясь с матерью.
– Наверное, пришло время тебе это сказать...
У Антона похолодело в желудке.
– Не надо, мам, – тоскливо попросил он, – не надо ничего говорить.
– Откуда ты знаешь, что я хотела сказать? – мать слабо улыбнулась, и от этой ее улыбки, больше похожей на гримасу, у Антона зашлось сердце.
– Я не знаю. Ничего я не знаю! Просто не надо, и все.
– Но ты ведь все равно узнаешь. Лучше уж от меня. Тебе ведь работать с Одинцовой...
Она наклонилась к кровати, чтобы обнять Антона, а он именно в этот момент приподнялся, и они больно стукнулись лбами, у матери на глазах даже выступили слезы.
Но она сразу стала дуть на ушибленный лоб сына:
– Господи, Антошка! Живой? Больно?
Антон обрадовался отсрочке. А потом, может, удастся как-то устроить, чтобы мать вообще не говорила об этом. Ведь если не сказать чего-то вслух, то, значит, этого как бы и нет.
Взяв его за макушку, она слегка откинула ему голову, разглядывая ушибленное место:
– Думаю, что шишки не будет. А вообще, до свадьбы заживет.
– Ма, а как тебе Таня? – спросил Антон, трогая небольшую припухлость на лбу, и видя, что у матери набухает такая же отметина. – Тебе надо челку зачесать вперед, чтоб было незаметно.
Мать достала из сумки пудреницу и осмотрела повреждение.
– Михрютки мы с тобой. Надо же, ты весь в меня.
Антон отвел глаза. Надо что-то говорить, чтобы не дать матери возможности открыть ему семейную тайну: не сказала бы, что он – не родной ей сын.
– Как тебе Таня? – настойчиво повторил он.
– Таня? Да ничего. Таня как Таня.
– Она тебе не нравится?
– Не нравится? С чего ты взял?
– А зачем ты губы поджимаешь?
Мать рассмеялась.
– А если я скажу, что не нравится, ты от нее откажешься?
– А тебе не нравится?
– Господи, да что ты заладил! Главное, чтоб тебе нравилась. А ты что, жениться собрался?
– Пока нет, но...
– Ну, если и соберешься, ради бога. Я тебе запрещать ничего не буду, да и как ты это представляешь? Что я паспорт спрячу или лягу на пороге, чтоб невестка не вошла?
– Чего, правда? – изобразил удивление Антон. – Тебе все равно, кого я приведу в дом?
– Нет, мне не все равно, только я считаю, что твой путь ты должен пройти сам. Я тебе устилать дорожку пальмовыми ветвями не буду. Но и воздух портить не собираюсь.
– А если она к тебе будет плохо относиться?
– Надеюсь, что ты ее приструнишь. Будем пороть невестку по субботам.
– А если она ко мне будет плохо относиться?
– К тебе? Подсыплем ей стрихнину в кофе, – мать заглянула ему в глаза. – Что-то мне не нравится твое настроение. Если ты не прямо завтра собрался привести домой жену...
– Нет, не завтра, – улыбнулся Антон.
– И не послезавтра? Тогда говори, что тебя гложет. Я же вижу, Антошка, что тебя что-то грызет. Если можешь, рассказывай. Если нет... Тогда давай я просто тебя пожалею.
Она обняла его, прижала к груди, и Антон неожиданно для себя расплакался. Прямо как маленький, как детсадовец. Позор какой! Но он не сумел сдержать слезы, намочил матери блузку, и теперь хлюпал носом.
– Та-к! – сказала мать. – Это уже серьезно. Колись. Я уже не отстану.
Поскольку Антон молчал, не решаясь начать разговор, мать стала выдвигать версии сама:
– Значит, так. Я скоро стану бабушкой?
– Не-ет, ты что! – испугался Антон. – С чего ты взяла?!
– Значит, нет. Уже легче, – она подумала немного. – Тебя уволили из прокуратуры?
– Пока вроде нет, – опасливо сказал Антон.
– Что же с тобой приключилось? Раз даже глаза на мокром месте?
Антон вдруг подумал, что если он сейчас прямо спросит у матери, а она честно ему ответит, то потом они сделают вид, как будто ничего не было. Или вот: он притворится, что потерял сознание, а когда очнется, скажет, что ничего не помнит. Отличная идея.
Зажмурившись и сжав изо всех сил уголок одеяла, как он до красных пятен сжимал что-нибудь в руке далеко в детстве, у зубного врача, чтобы отвлечься от боли и страха, Антон даже не проговорил, а, как ему показалось, прокричал:
– Мам, я – не родной вам сын?
– Что?! – мать удивилась так, что даже покачнулась на краешке кровати, где пристроилась, придя в палату.
– Скажу, только честно, я не родной вам? Вы меня усыновили? Я – сын Одинцовой?
Воцарилась тишина. Антон так и сидел с закрытыми глазами, но стало так тихо, что он приоткрыл один глаз, испугавшись, что это мать упала в обморок, опередив его.
Открыв и второй глаз, он убедился, что она никуда не ушла и в обморок не упала. Она сидела рядом с ним с таким сложным выражением лица, что Антон даже побоялся как-то обнаруживать свое присутствие рядом.
Наконец мать очнулась и перевела взгляд на Антона.
– Антошка, – сказала она так тихо, что он скорее по шевелению губ понял, что именно она говорит, чем услышал звук ее голоса. – У тебя сейчас голова не кружится?
– Нет, – нетерпеливо сказал он. – Ты мне не ответила.
– А что я могу ответить на такую чушь? Я только не понимаю, как тебе пришло это в голову. Тебе что, кто-то внушил эту идиотскую мысль? Таня, что ли?
