Светлов оставил машину перед крепостной стеной и по каменным ступеням поднялся во внутренний двор крепости. В обычные, так сказать, тюремные будни этот дворик бывает пуст, лишь несколько посетителей топчутся у дверей отделения приема передач, да следователи спешат на допросы заключенных. Но сейчас в Бутырке стояли горячие денечки: дворик и низкий зал отделения приема передач были заполнены густой и добротно одетой толпой. Шубы, дубленки, пыжиковые шапки, натуральный каракуль, ондатра, норка… Жены, дети и друзья полутора тысяч арестованных по операции «Каскад» подпольных дельцов со всего Советского Союза принесли передачи и добивались свиданий с заключенными. И не то они заодно демонстрировали тут друг другу свои туалеты, не то у них действительно не нашлось ничего поскромнее в гардеробах – Светлов изумленно шел сквозь дорогие меха и запахи французской косметики, смешанные с запахом жареных цыплят, финской грудинки, голландских сыров, арабских фруктов, миндальных пирожных и прочих деликатесов, которые, наверно, никогда не нюхал раньше Бутырки…
Постукивая издали ключами, чтобы упредить встречу с другими заключенными, дородная деваха в форме старшины внутренней службы вела на допрос обрюзгшего, небритого сочинского майора Морозова. Не узнав Светлова, а точнее – не отрывая от пола погасших глаз, Морозов прошел мимо Светлова, зато деваха стрельнула в Марата наглыми зазывными глазами: полковник Светлов – популярная фигура и в уголовном мире, и в милиции, а популярность, как известно, действует на женщин неотразимо, даже на тюремных надзирательниц.
В приемной «кума» – заместителя начальника тюрьмы по режиму – Светлов по-свойски поздоровался с четырьмя вольнонаемными женщинами, которые работали тут в канцелярии и в картотеке, пофлиртовал поочередно с каждой, и через несколько минут у него в руках была папка с делами сокамерников Буранского: Шубаньков, Трубный, Грузилов, Черных, Пейсаченко и еще семь человек. Светлов усмехнулся – фамилии лучших «наседок» Бутырской тюрьмы были ему хорошо знакомы. Будто мимоходом он спросил у сотрудницы канцелярии:
– Кто у них старший?
– Грузилов, – сказала она и даже назвала кличку: – Доцент.
Но Светлов и сам знал Грузилова: в прошлом три побега из тюрем и лагерей, включая эту же Бутырку, общий срок заключения по приговорам семи судов – 72 года, но за успешное сотрудничество с милицией Виталий Грузилов уже седьмой год на свободе, прописан в Москве, обзавелся семьей и квартирой, а камеры Бутырской тюрьмы – это теперь место его службы. При встречах со Светловым они любят вспомнить «за старое» – как Грузилов уходил от светловской погони по Москва-реке во время Московской регаты…
– Где он сейчас? – спросил Светлов. – Давненько не видел…
– Завтракает. В следственном корпусе, в шестом кабинете…
– А «кум» где? Снегирев?
– Инструктаж проводит с надзирателями. Чтобы взяток не брали. Нагнали таких арестованных в этот раз – за пачку сигарет сто рублей предлагают! А Сафонова, надзирателя, помните? Сгорел! Записки передавал на волю. Пять тысяч брал за записку, оказывается…
– Н-да! Весело у вас. Ладно, пойду с Доцентом поболтаю, вспомним старое. Когда Снегирев освободится – кликните меня…
Доцент сидел в отдельной комнате – «следственном кабинете № 6», завтракал. Приведенный сюда якобы для допроса, он вольно расположился за столом следователя и не спеша с аппетитом уминал обильный, явно не тюремный завтрак: пироги с капустой и красной икрой, куриные котлетки, пышные оладьи со сметаной. И с еще большим аппетитом поглядывал на мощную казачью грудь красивой, похожей на шолоховскую Аксинью девки, которая принесла ему этот завтрак из офицерской кухни.
– А, полковник! Здорово, родной! – приветствовал он Светлова. – Опять бандитская пуля в руку угодила? Допрыгаешься! Садись, позавтракай со стукачом, пока живой! Не погребуй! Люська, живо на кухню! Тащи, что там еще есть! И нарзан не забудь! Я ессентуки не пью, у меня кислотность. Сколько раз тебе говорено, мать твою раскоряк!
Метнув на полковника взгляд своих рысьих зеленых глаз и дерзко вильнув задом, Люська послушно исчезла в двери.
– Зэчка или вольнонаемная? – спросил Светлов, глядя ей вслед.
– Аппетитная шалава, да? Из зэчек. Снегирев ее на химию перевел. За ударный труд. Таких показателей добивается, что через месяц домой уйдет, вчистую.
– Ладно. Я к тебе по делу, – сказал Светлов и спросил в упор: – Буранского уже раскололи?
Доцент положил на стол вилку, внимательно посмотрел на Светлова и сказал настороженно:
– Что-то не по уставу вопросик, гражданин начальник…
– Конечно, не по уставу, – спокойно ответил Светлов. – А шестилетнего мальчика насиловать и убивать – это по уставу?
Доцент сжал кулак, шарахнул им по столу и заорал во весь голос:
– Хватит! Нехер мне нахалку шить! Я пуганый! Мне это дело семь лет назад шили! И не пришили! Не такие, как ты! Я министру буду писать, Николаю Анисимовичу! – При этом на красных щеках Доцента выступили бледные белые пятна – верный знак того, что он струсил. Да и было отчего – восемь лет назад жителей Комсомольского проспекта потряс случай с шестилетним мальчиком Костей Зуевым, которого нашли в мусорном ящике за рыбным магазином. Мальчик был мертв, раздет догола и до убийства изнасилован.
– Тихо, – сказал Светлов Доценту. – Что ты мне театр устраиваешь? Я тебе еще ничего не шью. Просто не я тогда занимался этим делом. Но если будешь орать – займусь. Срок давности по этому делу еще не истек…
– Я не боюсь! – успокоенно сказал Доцент и с ожесточением отмахнулся от мухи, летающей над его завтраком: – Суки! Мух тут развели в тюрьме! В январе – мухи! Чего вам надо знать?
– Ну, другое дело, – сказал Светлов. – Мне нужно знать все установки, какие вам дал Краснов или Бакланов по этому Буранскому!
– Буранский! – презрительно сказал Доцент. – Из-за этого дерьма ты мне таким делом грозил, Марат Алексеевич?!
– Ты сам нарвался. Я у тебя, как у человека, спросил, а ты – «по уставу», «не по уставу»…
– Тоже правильно, – согласился рассудительный Доцент. – Значит, первая установка была такая – психику поломать этому артисту. Чтоб у него тут от страха душа с поносом вышла. Ну, нам это плевое дело, сам понимаешь. Мы ему вчера с ходу тут такой театр устроили! Будто мы сплошные убийцы и педерасты. К ночи он уже плакал у следователя и на все был готовый: лишь бы его в другую камеру перевели. Ясное дело – артист, психика слабая, сломался. Тут Черных доить его начал. Ему другая установка была: взять этого артиста от нас под защиту и колоть до последней мелочи. Особенно – насчет его дружбы с Мигуном. И тайников – где у Мигуна могли быть какие-то пленки запрятаны. Ну, колоть его сейчас ничего не стоит. Он уже сутки не спит, боится, что мы его на хор поставим [6]. Только про пленки он ни хрена не знает, это точно…
– И это все?
– По нашей линии – все.
– Что значит – «по вашей»?
– Ну, мы свою задачу выполнили – он уже не человек. Такую чернуху про лагеря да про пытки засадили, что он от страха родную мать к вышке подпишет, а не то что мокрое дело возьмет на себя.
– А ему шьют мокрое дело?
– А то нет! Полковник! – укоризненно сказал Доцент. – Ты меня за фраера не держи. Ты для того и пришел, чтобы это выпытать. «Кум» тебе хоть и друг, но в жизни не скажет, что кому-то хотят мокрое дело навесить, да еще такое! Так что ты теперь мой должник…
– А ты мне еще ничего не сказал, – усмехнулся Светлов.
– Вот это и хорошо. Я тебе ничего не сказал, а ты уже все понял. Если таких профессоров, как я, собирают со всей Бутырки за ради каких-то двух человек…
– Двух? – изумился Светлов. – Почему – двух? Один! Буранский. А кто еще?
– А еще в 503-й камере его дружок сидит, тоже с Мигуном якшался – Сандро Катаури. Над ним другая бригада работает, для страховки. Если один соскочит, другой – на стреме. Как у космонавтов – дублеры. Или они в паре выступят, не знаю, это уже начальству решать…
– А у Мигуна с ними в карты еще Света играла, рыжая, лет сорока. Кто такая?
– Ей-богу, не знаю. Не вру, век свободы не видать! Не знаю. Мне такой установки не было – колоть на какую-то Свету. Может, Черныху – так он не скажет, у него с начальством прямой контакт. Ну, где эта Люська-шалава! Чай остыл…
Светлов встал – все, что нас интересовало, он выяснил. На обратном пути в зале приема передач он снова попал в ароматы жареных «цыплят-табака», домашних пирогов и других деликатесов и подумал, что по иронии судьбы большая часть этих яств достанется не тем, кому их принесли, а их камерным раскольщикам, стукачам и наседкам.
10 часов 17 минут
Тарас Карпович Венделовский был маленьким, сухоньким стариком 72-х лет, который упрямо не хотел уходить на пенсию, и кабинет у него был ему под стать: заваленный какими-то старыми пожелтевшими папками, кодексами, инструкциями, кофеваркой, чайником, московскими баранками; в углу стояли валенки в глубоких резиновых галошах-чунях, на подоконнике, между рамами, – бутылка кефира, плавленые сырки и еще какие-то свертки, а в ногах у Венделовского оранжево светилась раскаленная спираль электроплитки, которую он включал здесь нелегально, втайне от нашего завхоза и пожарника.
