Вопрос в том, как отсечь ее от Дрискиллов. Чем скорее все будет сделано, тем лучше. Он видел свет в их номере, потом увидел, как он погас, но одно окно голубовато мерцало, освещенное телеэкраном. Кто-то до сих пор не спит. Он покачал головой. Телевизор – гадость. Как можно смотреть все это дерьмо? Ответ пришел сам собой: цивилизация, в которой он родился и жил, билась в предсмертных судорогах, и телевизор в числе прочего передавал стук ее костей. Его страну заполнили равнодушные недочеловеки, они размножались, как раковые клетки, убивая все, что когда-то давало жизни смысл.
Просто скуки ради он зашел в закрывавшийся бар, взял себе последнее пиво, спустился вниз помочиться, потом постоял немного на крыльце. В холле еще торчали несколько репортеров, пересказывавших друг другу враки и цинично хохотавших, словно все они ходили в одну школу, где учили вести себя по-репортерски. Пиявки, высасывающие из избирателей остатки здравого смысла, какие еще остались в общественном сознании.
Он зажег сигару, спустился с крыльца и неторопливо пошел вокруг гостиницы, сворачивая иногда, чтобы проверить боковые и задние выходы, прикидывая, как не упустить из виду малютку Паттон. Это будет не слишком просто. Он знал, что она выплакалась Дрискиллам в жилетку насчет своих страхов перед слежкой. Знал, что она вычислила его в джорджтаунском баре – поймал ее взгляд и понял наверняка, что она его вспомнила… А потом погиб Саммерхэйз. И Тарлоу, конечно. Не такая уж она дурочка. Убийства заставили ее действовать, как выключателем щелкнули, и теперь ему предстояло выметать наваленный ею мусор. Как встарь.
Просто чудо, как это о нем вспомнили. Он выполнял поручения, и они хранили ему верность, обращались, когда он был нужен. Они знали, на чем он стоит, во что верит, и нуждались в его умениях. Они помнили, как он выжил в тигриной клетке во время мятежа в Нигерии; помнили, как он сумел бежать, убив тюремщиков, когда всего оружия у него была одна пряжка ремня, помнили, как он устрашил генералов хунты тем, что не только уложил тюремщиков и допросчиков, но и вырвал сердце у шефа тайной полиции и зубами растерзал его на куски, оставив посреди бойни. В своем мире он превратился в легенду, которую пересказывают шепотом – из страха и почтения. Секретность прежде всего. Его имя мало кто знал и никто не называл. Немногие на этой планете видели его лицо и выжили, чтобы рассказать о нем. Его хозяева учитывали все это. Они знали и помнили, как он остался, чтобы помочь хорошим генералам… и как исчез точно по расписанию.
«Воин номер один», – говорили они.
Секретное оружие Америки.
И его вознаграждали: вилла в Марокко и дом на юге Франции – и защищали: такую охрану могли позволить себе разве что арабы. Иногда он ждал, что его убьют за то, что ему слишком многое известно, но до этого так и не дошло. Они говорили ему, что Воина номер два у них нет. Они не могли знать наверняка, когда он понадобится. Иногда без вызова проходило больше года, но чеки исправно продолжали поступать в цюрихский банк. Они никогда не подводили. Когда его мысль заглядывала в этот закоулок, он улыбался, представляя, каким он им видится.
Вроде героя из комикса.
Он был не выше среднего роста. Вес около 170 фунтов, уже не мальчик. Ничем не запоминающейся наружности. Кроме глаз. Его покойная жена говаривала: глаза Пола Ньюмена. Но голубым был только один глаз, с другим не то. Это было давно, когда он закончил Вест-Пойнт и они полюбили друг друга. Целую жизнь тому назад. А в его багаже уловок хватало линз. Он каждый раз становился другим человеком.
Может, это и превращало его в героя комикса. Мистер Непримечательный. Мистер Каждый. Мистер Никто.
Они доставили его из Марокко, чтобы он спас свою страну. Они поселили его на безымянном островке у побережья Мэйна. Там он провел две недели, прежде чем его запустили в работу.
Он был машиной для убийства. Так его учили, и в этой работе он достиг совершенства. Иногда среди ночи в его уме мелькало сомнение: не сумасшедший ли он? Но, разумеется, он был абсолютно здоров. Так же здравомыслящ, как любой священник или монах. У него была профессия, было призвание. Был свой инструмент. Оружие. Взрывчатка. Скальпели.
Он был доволен своей работой. Важное дело, стоящее того, чтобы делать его как следует. Хозяева доверяли. Он работал один: так его учили, и по натуре он был склонен к независимости. Он всегда был готов. Они это знали. Том Боханнон всегда готов убить и умереть за свою страну.
Так просто было бы пробраться в «Шугар-Буш», раствориться среди окрестных холмов, убить президента, на руках у которого – кровь американцев… президента слабой, беспомощной Америки. Но такого задания не поступало. У него были другие приказы, а что такое приказ, он понимал и привык относиться к ним очень, очень серьезно.
Ему вспомнился парень из спецназа, обучавший его рукопашному бою. У того была любимая поговорка:
«Ночь – всегда твой лучший друг».
Он наслаждался вкусом сигары, прогуливаясь по тихим улицам вокруг гостиницы «Миддлбери». В каждом доме семьи мирно спали в своих постелях, потому что он стоял на страже за всю Америку. Он не желал почестей. Но ему приятно было сознавать, что он всегда сделает все ради блага Америки, сильной Америки, способной защитить своих граждан. Вернувшись к машине, он посмотрел наверх. В окне все еще светился телевизор.
Вызов из «Шугар-Буш» поступил в «Миддлбери» в семь утра. Дрискилл сбросил дремоту, ощутил припавшее к нему тело Элизабет, расслабленное изнеможением. Она тихонько пролепетала что-то, перевернулась на живот и вздохнула, не открывая глаз.
– Да, – тихо сказал он в трубку. Сквозь закрытую дверь из соседней комнаты доносилось бормотание телевизора. Как видно, Рэйчел Паттон уже встала и смотрит телевизор. – Дрискилл слушает.
– Это Мак, Бен. Он хочет тебя видеть. Держись: он на взводе и вот-вот взорвется. Спал не больше двух часов. Сегодня отправляется это маленькое предвыборное турне, так что он сказал: почему бы тебе не позвонить Бену и не захватить его в автобус, а потом мы его забросим обратно. Линда еще спит. Господь ее любит. Ты как, готов?
Он оделся и, проходя через гостиную, увидел, что Рэйчел Паттон крепко спит на диванчике, «Маг» Джона Фаулза лежит открытым на полу, как упал; в кинескопе – «Три марионетки», весь свет включен, окно открыто и дождь забрызгал подоконник.
На подходе к автобусу президента Дрискилла поджидало неизбежное. Сэм Бакмен из «Сан-Диего юнион» высмотрел его первым и поспешил преодолеть разделяющие их триста футов. Фелиция Лэнг из «Майами геральд» заметила, как тот поспешает чуть не бегом, и устремилась следом, а Билл Мардж из «Де-Мойн регистр» уже догонял обоих. Но всех троих опередили два газетчика из «Тайм» и «Роллинг стоун». Дрискилла окружили.
– Привет, Бен, – начал Мардж. – Что вы можете сказать по поводу сообщения Ласалла?
Фелиция Лэнг подхватила:
– Мистер Дрискилл, что вы делали на Шелтер-Айленд в ночь убийства Дрю Саммерхэйза?
Бакмен одышливо просипел:
– Лучше вам высказаться не откладывая, мистер Дрискилл. Либо вы очистите воздух, либо… – Он пожал тяжелыми округлыми плечами, предоставляя ему самому догадываться о последствиях.
Дрискилл дождался, пока у них кончатся вопросы.
Еще несколько репортеров, углядев мини-митинг, направлялись к ним. Как бы их угомонить? Выбора у него, понятно, не было. Сегодня день Никсона.
– Мы все прекрасно знаем, каким образом мистер Ласалл проводит свои программы. Мне представляется группа выдумщиков, подсказывающих ему из темной комнаты самые нездоровые идеи. Кому мы можем причинить больше вреда? Где больное место? Очевидно, кто-то предложил эту безумную историю, и Ласаллу она понравилась. Он прикинул, как ее обыграть, и вывел в эфир. Не удивительно, что его информатор остался анонимным – вероятно, это один из его людей, из тех, кто подает ему идеи. Давайте начистоту – я и близко не был в ту ночь к Шелтер-Айленду, и заявление Ласалла висит в воздухе – как всегда.
– Значит, вы объявляете его лжецом? – спросил Мардж.
– А что, разве не так?
Репортеры улыбнулись, но не засмеялись – как видно, в такое раннее утро не до иронии.
– Конечно, я объявляю его лжецом. А теперь давайте вернемся к своим делам.
Он добродушно растолкал их, направившись к автобусу. Дальше будет хуже. «Это отвлечет внимание от президента, в чем есть и хорошая и плохая сторона, – размышлял он, – но для Бена Дрискилла тут ничего хорошего нет». Ему хотелось зарыться поглубже, да там и остаться. В памяти мелькнул Дэйд Персиваль. Чертов Ласалл! Если у него действительно есть свидетель… Что толку гадать. Да и не в стиле Ласалла обзаводиться настоящими живыми свидетелями.
Они сидели в заднем отсеке президентского автобуса. Президент с Линдой расположились ближе к водителю, собрав вокруг себя рабочую пресс-группу.
