– Что вы тут делаете? Ваши документы? – спросил я, делая знак соколам. Мои мальчики сразу же взяли амбала в плотное кольцо.
Тот нисколько не испугался.
– Я есть иностранный дипломат, – твердо сказал амбал, доставая паспорт. – Российську мову не розумию.
Судя по документам, это и вправду был дипломат – атташе по культуре посольства Республики Украина.
Скорее всего, хохол разбирался в культуре так же, как я или Мосин, и был из посольской Безпеки, что-то здесь вынюхивая. Однако формального повода задержать его у меня не было.
– Значит, не розмовляете? – спросил я, возвращая атташе его документы. – Може розумиете, тильки трохи?
Лицо атташе приняло официальную мину.
– Абсолютно, – нагло ответил он. – Неспособный я к языкам.
Я отключил все телефоны, кроме спецсвязи, чтобы хорошенько собраться с мыслями. Первый раз в жизни все было непонятно – все, от начала до конца. Понятно было в Афгане. Плохо, но ясно: здесь свои, здесь чужие, посередине «зеленка». Приказы были подлые, но тоже ясные – морщимся, но выполняем. Жизнь тогда была простая, как партия в шахматы: черные ходят так, белые эдак. Джамаль берет наших заложников, мы сжигаем три его кишлака. Или мы захватываем его караван – Джамаль нападает на наши патрули. В Афгане я убедился, что все разговоры про азиатское коварство и про «Восток – дело тонкое» – бред спецов из дипломатических академий. У Джамаля коварства было не больше, чем у меня. Просто на каждый ход каждой стороны следовал ответ. Если ходы были подлые, ответы были такие же подлые. Если мы шли на уступки – та сторона делала то же самое. Иногда в Афгане мне казалось, что я воюю с зеркалом. И что там, на другой стороне, сидит полковник Дроздов, только в чалме, и повторяет все мои жесты. Иногда мне чудилось, что всю войну можно прекратить за двадцать четыре часа. Разъехаться в разные стороны, и все бы улеглось само собой. Однако мы с Джамалем на черно-белой доске были только фигурами, а не игроками. У него был совет полевых командиров, у меня – Генштаб и Политбюро…
Я машинально помассировал плечо. Афганская рана давно не болела, но вспоминал я о ней часто. След от воспоминаний был более заметен, чем след от пули.
В августе и в октябре понятно было не все, но многое. Приказы батьки Язова нужно было исполнять, но можно было не торопиться. Стрелять таманцам не хотелось, и мне тем более. Путч этот мог и должен был прекратиться без применения оружия. Какая-то из сторон должна была уступить, и не в наших правилах было торопить события. В августе я стоял на окружной дороге и покуривал перед толпой промокших демократов, построивших на шоссе свои смешные баррикады. Сигарета то и дело намокала и гасла, и я зажигал новую. Если бы не проливной дождь, наше стояние на дороге было бы даже приятным. Мокрые демократы на пути были хорошим поводом, чтобы не двигаться с места. Поводом, а не причиной – но им это знать было не обязательно. Мокрые демократы были злы и решительны. Толстая дама, кидавшая мне в лицо обрывки какой-то бумаги, кажется, твердо намеревалась лечь под танк. По-моему, она даже не представляла себе, что это удовольствие ниже среднего. Если не верит, пусть спросит у Джамаля.
В том августе был еще жив Игорь, и еще не ушел из дому…
Отставить, приказал я сам себе. Тебе еще предстоит сегодня Солнцевское кладбище, а пока отставить. В таком состоянии ты не то что танками, детскими самокатами не сможешь командовать. Вчера ты и так поймал жалостливый взгляд адъютанта, когда он глядел на твои руки с планшетом. Эти трясущиеся руки хороши были в том давнем августе, и не у тебя.
Если тебя начинают жалеть твои адъютанты, надо срочно подавать в отставку или стреляться.
Я внимательно посмотрел на свои руки, держа ладони перед собой. Нет, теперь все было в порядке. Во всяком случае, по рукам генерала Дроздова не должно быть видно, что он чувствует.
А также по лицу или по голосу. Надеюсь, полчаса назад, когда мне по спецсвязи позвонил Президент, голос меня не выдал. Голос не выдал, что генерал Дроздов ничегошеньки не понимает. Голос генерала-дуболома, который к месту и не к месту вворачивает фразу насчет армии, которая не пойдет против своего народа. В устах генерала-дуболома эта фраза должна была звучать убедительно. Правда, сам генерал Дроздов в этой фразе, простите, сомневался. На самом деле армия пойдет куда угодно, если на то будет приказ. Иначе это не армия, а сброд. Другое дело, отдадут ли приказ. Я не отдам, за других не ручаюсь.
Впрочем, Президент как раз допрашивал меня, а не других.
По его словам выходило, будто в Москве зреет заговор против законной власти и он, Президент, хотел бы быть уверенным в Дроздове и таманцах.
– Армия никогда не пойдет против Конституции, – тупо отвечал генерал-дуболом в моем лице.
Но Президенту этого оказалось недостаточно. Как и вчера во время нашей встречи, он разглагольствовал о порядке, о маршале Жукове, завтрашнем саммите и ценах на сахар. Судя по звуку, Президент разговаривал через селектор, шагая по своему кабинету. Если бы я был сейчас в этом кабинете, он, Президент, обязательно спрятался бы мне за спину и обкурил бы меня своим скверным табаком. Я почти физически почувствовал запах этого табака в своем кабинете.
– Даст ли нам завтра Запад кредиты? Удобно ли великой державе одалживаться?
– Да, господин Президент… Нет, господин, Президент, – деревянно отвечал генерал-дуболом. Голос его, хочется верить, был тверд как хорошие породы дерева. Генералу-дуболому должно было наплевать на все кредиты и саммиты. Генерал Дроздов помалкивал.
Вчера мне казалось, будто я уловил тайный смысл президентских намеков. Сегодня я уже в этом сомневался. Не похоже было, что Президент на самом деле боится, что таманцы вступят в заговор. Однако Президент, безусловно, чего-то боялся. Или… Отставить! Или все-таки не боялся? Но что тогда? Тогда делал вид, что чего-то боялся. Но зачем? Для чего? И почему именно я, генерал-полковник Дроздов, должен был об этом знать?
Возможно, чтобы по первому зову поднять таманцев. Но против кого поднять и во имя чего?
Если Президент хотел заручиться моей поддержкой, то он скорее мог достичь обратного. Мои вчерашние подозрения насчет сумасшествия потихоньку начинали подтверждаться. Еще пара таких разговоров, и я уже крепко подумаю, выполнять ли сразу все безумные приказы. Или поступить, как в том августе. Говорить «так точно!» и не торопиться. Воистину так.
Я включил все телефоны и стал ждать, не позвонит ли Полковников. Ждать и догонять – ничего хуже не придумаешь. Но я предпочел бы ждать, догонять, рисовать каракули на чистом листе в планшете. Только бы не думать. Со вчерашнего дня от этого занятия сразу, как сейчас, начинала болеть голова. И сразу хотелось просто влезть в танк и мчаться на нем по открытому полю, предоставив право размышлять радисту, водителю и наводчику башенного орудия.
Я загнал украденную машину охранцев в какой-то маленький дворик, выключил мотор и только тогда получил возможность спокойно подумать. Мое спасение из лап УО казалось невероятным. И одновременно совершенно логичным. Две спецслужбы способны просто вмертвую вцепиться в глотки друг друга, когда их три, есть пространство для маневра.
Будем считать, что тебе повезло. Однако нет ничего глупее, чем только уповать на везение. В квартире Николашина ты повел себя как сопливый стажер – даже не проверил тылы. Или уже не был уверен, что Николашин – именно тот человек, который был тебе нужен?
Я достал из кармана сигареты и зажигалку – и тут лишь вспомнил, что так и не починил свой огнеметик. Я повертел ее в руках и решил не рисковать, потому и сунул ее обратно. В бардачке украденной машины спичек не было. Зато я нашел там три желтых пропуска в Кремль, которые сперва я отнял у мордоворотов, а сегодня они забрали их обратно. Правда, ненадолго. Круговорот пропусков в природе мне, честно говоря, не очень понравился. Главным образом, не понравилось мне то, что я так и не мог себе представить, для чего нужно было придумывать какие-то отдельные документы только на два дня? Объяснение этому было только одно, страшноватое, и я почел за необходимость покамест его не развивать. Просто подождать пока до встречи с Дядей Сашей. Вероятно, он что-то нарыл. Иначе с чего бы ему вчера звонить и напоминать о нашей встрече в Солнцево. Я вернул сигареты в тот же карман, не без гордости представив на моем месте Дядю Сашу. Тот бы наверняка уже давно не выдержал и запалил бы сигарету даже с риском устроить пожар. А вот у меня сильная воля. Хочу – курю, но могу и не курить. И голову можно не ломать, где раздобыть спички, не вылезая из краденой машины в каком-то чужом переулке.
Да уж – не ломать голову. Сегодня это попытались сделать другие, почти успешно. Я припомнил засаду в квартире Николашина и мой последующий план. Так был ли Николашин ТЕМ САМЫМ человеком, которого я искал весь вчерашний вечер?
