— Вопрос первый, — сказал Камен, — кто ты?
— Сальников, — выкрикнул парень со всем возможным рвением. — Руслан.
— Откуда?
— Русский!
— Да я вижу, что не вьетнамец. Живешь где?
— В Берлине. Шестой год.
— Кто нанял?
— Бывший ротный.
— Фамилия ротного? Быстро!
— Сергеев. Капитан Сергеев.
— ГСВГ?
— Да! — выпалил раненый.
— Десантура?
— Особые.
— Диверсант, значит. — Удовлетворенно отметил Камен. — Ну, привет, коллега. То-то я смотрю — шустрые вы ребятки. Где ж ротный?
— В машине. — Сказал Сальников со всхлипом. — На переднем. Это ты его… В голову…
— Он стрелял?
Сальников закивал.
— Хорошо стрелял ротный, земля ему пухом. Кто третий?
— Сержант Лысенко. Тоже наш.
— Молодец, солдат. Хорошо поешь, может быть, жить оставлю. Кто нанимал?
— Ты чего, головой поехал? — отозвался Сальников. — Мне откуда знать? Я что ли — старший? Я так — погулять вышел. Немка — жена. Бизнес у меня здесь. И социал. Я чего, больной был в «совок» обратно ехать, когда тут такие дела? Мне и здесь неплохо. Поят, кормят, денег дают. Ну, подрабатываю иногда, когда ротный позовет.
— Ну, он тебя больше не позовет, — сказал Камен, не сводя взгляда с его лица. — Отработался, ротный. А что, бандюки звали часто?
— Мы на бандюков не пахали. У них своя свадьба, у нас своя. Ротный на серьезных людей в «совке» пахал. Мне, за сегодня, три штуки марок обещали.
— Детишкам на молочко, — сказал Камен. — Дети хоть есть?
— Есть.
— Те, трое, в ресторане — кто?
— Фамилию не знаю. Старшего — звали Лёха. Те, двое — его люди.
— Армейский?
— Да. Контрразведка.
— Что должны были сделать?
— Взять этого лоха, — он кивнул головой в сторону Краснова. — Леха должен был кольнуть ему в сортире какую-то херню. А как он отрубится — грузануть в «скорую» — типа по вызову. «Скорую» мы подогнали. За углом ждала.
— Чего ж палить — то начали?
Парень хмыкнул. Несмотря на страх и ранения — выдержки ему хватало. Сказывалась выучка.
— Сначала — Лёха не отсемафорил, с каких хуёв, непонятно. Потом в зале вы нарисовались — вместе с этим. Ребята сообразили, что все наперекосяк, что Лёха бочину запорол. А приказ был — в случае чего — на поражение. Чтобы без вариантов. Не взяли живьем — валить. Вот они и поперли — шмалять.
— А вы?
— А что мы? Даром что ль деньги плачены? Кто ж знал, что вы такими кручеными окажетесь? Хотели вывести по-тихому за город, и там прихватить, бля…
— Не задалось, значит? — спросил Камен.
— Да уж… — сказал Сальников зло. — Не поперло. Ежели б поперло, то не ты б со мной, а я с тобой по душам беседовал, коллега. Да не тот расклад, видать выпал… — и тут же опомнился, что выбрал неверный тон и добавил, уже с искренней печалью.
— Ты б не убивал меня, братишка.
— Жаль, — сказал Камен, выпрямляясь, — но это, братишка, никак не получится. Мертвый ты мне не нужен. А живой, тем более. Ты бы меня не пожалел. И я тебя не пожалею. Работа у нас с тобой такая, сам знаешь. Расклады… Ты уж извини, брат…
Сальников уже открыл рот, что бы что-то сказать в ответ, протянуть время, навязать беседу, как учили когда-то в армейской спецшколе, но не успел. Рука болгарина качнулась вверх, плавно и четко, вычертив прямую, и, в тот момент, когда ствол пистолета поднялся на уровень головы пленного, грохнул выстрел. На крыло «мерса» из затылка Сальникова вылетела черная, в свете габаритов, масса, и потекла вниз по лакированному металлу, поблескивая.
Тело опрокинулось на бок, неуклюже, как падает от попадания пульки жестяной медведь в тире. Ни секунды колебания. Ни лишнего жеста. Ни страха. Ни сомнений.
Краснову стало не по себе. Его поразило не хладнокровие болгарина, а собственное отношение к происходящему. Обыденность, что ли… Ему, никогда не участвовавшему в насилии, даже в детстве не любившему драк, происходящее не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Человек, который только что хладнокровно пристрелил раненого, не вызывал отвращения. Убитый — не вызывал сочувствия. Такая была ситуация. Правила игры… Расклад, как сказал бы покойный. Были враги. Были друзья. И не было середины. Или ты, или тебя. Или мы, или они. Какой уж тут выбор?
Мимо, набирая скорость, промчалась еще одна машина.
— Поехали, — приказал Камен. — Время…
— Кажется, я начинаю привыкать, — подумал Костя, садясь в машину. — Кто бы мог подумать?
Он попытался облокотиться на спинку заднего дивана, но зашипел от боли.
— Зацепило? — спросил Камен.
— Не знаю. Болит.
— Где?
— Сзади. Дышать трудно.
— Спиной повернись.
Костя, кряхтя, повернулся.
— Ты гляди! — сказал болгарин весело. — Счастлив твой Бог, Краснов! Ага! Это через сидение. И жилетик — хорош. А то мы б тебя уже отпели. Тут болит?
— Ай! — заорал Краснов от боли.
— Эт ребрышко хрустнуло, — удовлетворенно хмыкнул Камен сзади. — Ерунда, заживет. Держи, вот…
Он положил на ладонь Косте слегка деформированную, тяжелую пулю.
— Это от «калаша». Если бы не металл багажника, перегородка, сидушка и жилет — ты бы уже остыл. Броня «калаш» не держит. А так… Ребро — это мелочи.
По салону, врываясь сквозь выбитые стекла, гулял прохладный ночной ветер. «Мерседес» несся по проселку, подвеску Худощавый не жалел. По сторонам дороги редко возникали дрожащие огни фонарей, два раза, не снижая скорости, они проносились через маленькие городки или деревни, в темноте было не разобрать, а прочесть таблички у Кости не получалось — от ветра слезились глаза.
Потом под колесами застучали швы «бетонки» и, спустя еще пять минут сумасшедшей гонки, машина затормозила у высоких металлических ворот, врезанных в забор, опутанный поверху «колючкой». У ворот светилась будка КПП, на которой, заливая площадку въезда слепящим белым светом, был закреплен прожектор.
Худощавый вышел из машины, прокричал что-то на немецком в сторону силуэта, появившегося в проеме при их приближении. Заурчал электропривод, и створки ворот разъехались, открывая путь. «Мерс» въехал на территорию бывшего военного городка, ставшего, после ухода советских войск, частным аэродромом.
Дитер ждал их возле ангара, в котором располагалось некое подобие офиса: серьёзный и насупленный. Костя никогда не видел его одетым неофициально, сейчас же он мало походил на банкира — черная водолазка под горло, черные джинсы, темно-серая куртка из плотной ткани, спортивные туфли. И в прозвучавших под сводами ангара приветствиях не было слышно обычного радушия, только сосредоточенность и собранность.
На доклад шефу у Камена и Худощавого ушло не более трех минут. Дитер морщился, как от зубной боли, несколько раз прерывал говорившего вопросами. Бросал на Костю быстрые взгляды и один раз, особо разозлившись, витиевато выругался по-немецки. По всему было видно, что Штайнц, не просто обеспокоен, а чрезвычайно озабочен сложившейся ситуацией. И настроен эту ситуацию разрешить немедленно, и самыми радикальными средствами. Темп разговора был высоким, и уровень знания языка не позволял Краснову понимать все сказанное, скорее, общее направление беседы и некоторые детали. Но, уловить общий настрой, он был вполне в силах. Настрой был, честно говоря, не очень.
— Пошли, — сказал Дитер Краснову, — поговорить. Он резво взбежал по металлической лесенке, ведущей на тянущийся вдоль всего ангара балкончик. Краснов посмотрел на Камена и Худощавого. Болгарин поднял два пальца к виску и отдернул руку, шутливо салютуя. Худощавый улыбнулся. Что удивительно, достаточно доброжелательно, хотя улыбка на его лице смотрелась не очень естественно — гораздо хуже, чем боевой оскал, который он демонстрировал во время погони.
— Спасибо, — сказал Костя. Больше говорить было, в общем-то, нечего. И незачем.
Он поднялся по лестнице, к ожидавшему его Дитеру. За спиной завелся мотор автомобиля и, к моменту, когда Краснов ступил на балкончик и оглянулся, в ангаре никого не было. У входа ветер развеивал голубое облачко выхлопа, еще видимое в контражуре прожекторов на КПП.
— Проходи.
Краснов проскользнул в приоткрытую Штайнцем дверь и оказался в совершенно другом, более цивильном помещении. Эта застекленная галерея располагалась на втором уровне переоборудованного, ярко освещенного ангара и вела к стеклянному кубу офиса из легких панелей, опиравшегося на стальные столбы в углу огромного зала. Пол был полимерным, противопылевым, как в ангарах НАСА, вдоль стен размещены стеллажи с диагностическим и ремонтным оборудованием, терминалы заправочных станций. В центре зала размещались два вертолета, один маленький городской, такие Костя видел только в кино, с прозрачным колпаком кабины и тонким хвостом. Второй большой, пассажирский, многоместный, красиво раскрашенный, с эмблемой банка на борту. Ближе к воротам стояли два небольших бело-синих реактивных самолета, из тех, что называют «бизнес-джет», фюзеляжи которых тоже украшала банковская эмблема. Возле одного из них работали люди в синих фирменных комбинезонах. Штайнц шел позади, разговаривая с кем-то по мобильному телефону. Впрочем, разговором это назвать было трудно. Он больше слушал и односложно отвечал.
