«Черта с два я доставлю ему такое удовольствие», – подумала Микаэла. – Жирный хомяк хочет все удовольствия разом. Перебьется.
Она вырвалась и отскочила к стене.
– Это что еще за фокусы? – разгневался Талдашев.
– Это не фокусы. Делаю, что велели.
Микаэла стащила блузку, оставшись в лифчике.
– Эй-эй, куда разогналась? – заволновался Талдашев. – Не на пожар спешишь. Разоблачаться надо со вкусом…
– Хочешь со вкусом – иди на стриптиз, – отрезала Микаэла. Она перешла на «ты». Нечего было соблюдать этикет со сластолюбивым подонком.
Офицер безопасности обиженно поджал губы. Ему оставалось довольствоваться тем зрелищем, которое ему показывали. Губы толстяка подрагивали. Его взор шарил по гладкой и чистой коже девушки.
– Смотри! – Микаэла сдернула лифчик. – Твои шлюхи-комендантши такого не покажут. Смотри! – Она расстегнула юбку, упавшую на пол. У нее были стройные ноги безукоризненной формы. – Смотри! – Она освободилась от трусиков и выпрямилась, совершенно обнаженная. – Нравится? Ну? Говори! Я не слышу! Ты этого ждал?
Бахыт Бахытович внезапно ощутил неприятную дрожь – в спине и в руках. Он не привык к такому. Гораздо привычнее были притворное сопротивление, застенчивое хихиканье, жеманство. Это позволяло входить в роль падишаха, неторопливо снимавшего с очередной красотки ее одеяние, предмет за предметом, и входившего в требуемое физическое состояние в ходе этого медленного процесса. Все же он не молод, без пяти минут пенсионер. Сосуды забиты холестерином, кровь струится не так быстро, как в молодости. Нервы ни к черту. Любое потрясение, и пропадает всякое желание. И сейчас, с ужасом почувствовал Талдашев, происходило именно это.
Обнаженная Микаэла во всей ослепительной красоте своего юного тела вовсе не манила податливой женской плотью. Она бросала вызов, шла в атаку, и дряхлый организм Бахыта Бахытович, подточенный многолетним чревоугодием и похотью, не мог противостоять ее мощной энергетике.
Он замахал руками, словно отбиваясь от ведьмы, в которую превратилась милая девушка.
– Ты что себе позволяешь! – выкрикнул он скорее не угрожающе, а умоляюще. – Я солидный человек, нуждаюсь в ином обхождении. А ты… А ты… – От возмущения он не мог подобрать нужные слова.
Микаэла вплотную приблизилась к Талдашеву, ее крепкие груди вздернулись у него перед глазами.
– Уже не хочешь меня? – шепнула она и улыбнулась весело и зло. Левой рукой она вдавила Бахыта Бахытович в спинку кресла, а правой сунула ему руку между ног, безжалостно сжав некогда грозный мужской инструмент.
– Отпусти! – вырвался крик отчаяния из глотки узбека. – Отпусти, гадина! Тварь! Стерва… – Из глаз Талдашева брызнули слезы, и, когда Микаэла отпустила его, он сполз на пол – жалкой и оплывшей массой.
Девушка брезгливо вздернула губу, отвернулась и направилась к брошенной ею одежде. Оделась, открыла дверь и вышла вон.
* * *
Ксан и Марат Логия прогуливались вдоль забора из рабицы, окружавшего территорию дипломатического анклава. И справа, и слева – пустоши, любой человек, наблюдатель или зевака, будет сразу заметен. Полицейские на контрольно-пропускных пунктах – не в счет.
День шел на убыль, и по исламабадским меркам было очень холодно – десять, одиннадцать градусов тепла, не больше. Да еще северный ветер разошелся не на шутку. Налетал свистящими порывами, пригибая к земле кустарник да чахлые деревца, расшвыривая во все стороны мусорные ошметки. Полицейские, поддевшие под форменные кителя толстые пуловеры, все равно зябли. Некоторые закутывались с головой в пашмины, стучали зубами и с изумлением провожали взором двух сумасшедших иностранцев, выползших на променад в такую жуткую погоду.
Ксан облачился в свитер и кожаную куртку, которые частично спасали от холода. А вот Логия вырядился в толстенный овчинный полушубок местного пошива, служивший надежной защитой от ветра и любой непогоды. Высокий ворот, широкие манжеты. Русские тулупы, которые прежде носили сторожа, смотрелись бы на его фоне жалкими кацавейками.
Мужчины исподлобья посматривали друг на друга, потом отводили взгляд и сосредоточенно изучали опавшую листву, шуршавшую в такт их шагам. Зимой в Исламабаде голых деревьев не бывает. Листья желтеют и жухнут до самой весны, чтобы передать эстафету своим зеленым и свежим собратьям.
– Мне это не нравится, – глухо говорил Марат, медленно ступая по промерзшей земле.
– Твое дело выполнять, а не пререкаться.
– Я исхожу из того, что все ваши решения одобрены шефом.
Ксан резко остановился и дернул за рукав Марата.
– Знатная шубейка. Не слишком приметная?
– Это профессиональный прием. У наружки я ассоциируюсь с дубленкой и, когда снимаю, становлюсь невидимкой.
– Запатентуй ноу-хау.
– Вы мне не ответили.
– А ты ни о чем не спрашивал. Все сам сказал. Исходи из того, из чего исходишь, и не лезь не в свое дело. Я мог бы этого и не говорить.
– Никогда ничем подобным в отношении наших не занимался… – проворчал Марат.
– Вот и пришла пора потерять девственность. Надо ехать. Каваджа ждет.
Ксан подтолкнул Марата к припаркованным невдалеке «паджеро» и древнему «датсуну» Логия.
Хасан был удивлен визитом своего русского знакомца в сопровождении другого мужчины. Однако лишних вопросов не задавал, ему было достаточно того, что Ксан выполняет свои обязательства. На этот раз конверт с деньгами был толще обычного, что прибавило хозяину дома хорошего настроения.
Русские провели в «тайной комнате» около получаса. Каваджа предложил гостям перед уходом выпить чаю, но те отказались. По всей видимости, что-то их заботило и они не были расположены к светской беседе.
Прощаясь Ксан напомнил:
– Не забудьте, что на этот раз к вам придет мой друг. Буду признателен, если вы окажете ему точно такое же гостеприимство, как и мне.
Князь заверил, что все будет бохут ача[31]. Он подозревал, что Ксан «завинтил» какую-то хитрую интригу, но не собирался докапываться до сути. Его услуги щедро вознаграждались, к тому же, находиться в центре каких-то непонятных, но, несомненно, интересных событий было приятно. Это придавало Кавадже значительности в его собственных глазах.
* * *
Марат «оседлал» свой «датсун» и умчался. Ксан не спрашивал, куда. По каким-то своим тайным делам. Логия не выносил мелочного контроля. Раз обещал, значит, можно было не беспокоиться, все будет исполнено «под ключ». Ксан и не беспокоился. Но на душе у него кошки скребли. Неужели так на него подействовал разговор с Логия? Тоже еще чистюля и моралист выискался! Да вся его работа заключалась в том, чтобы пакости другим устраивать. На такой работе порядочным человеком остаться никак нельзя. И он еще указывает…
«Плевать на него! Плевать, – убеждал себя Ксан. – Другого выхода в создавшейся ситуации нет и быть не может. Я не волшебник, всех осчастливить не могу. Могу лишь спасти друга, который иначе пропадет. Да, пропадет! Или наши его, в конце концов, прижучат за все его художества, или эта дрянь сожрет. Она и есть дрянь. Если бы не Ленька, натравил бы на нее орушников, они бы с ней церемониться не стали. Раз – и нет Хамиллы. Раз – и нет „Ночхаллы“. И остался бы Идрис Дуррани один-одинешенек. Чеченский консул. Выгодный жених. Тьфу!»
Ксану стало противно от собственных мыслей. Все логично, все рационально, но отчего же ему все еще так мерзко на душе? Надо хорошенько выпить, тогда все придет в норму. Отличная идея. Можно «накатить» вискаря у себя дома или пойти в «Марриотт». В «Марриотте», пожалуй, повеселее будет. Зато дома спокойнее…
Однако сначала нужно было вернуться в посольство, заняться кое-какой бумажной работой. Впрочем, сделать этого не пришлось. Когда Ксан выходил из машины на посольском паркинге, его окликнули. Он вздрогнул, услышав знакомый голос.
– Ты слишком занят или все-таки посмотришь в мою сторону?
Уже смеркалось, и он не сразу сообразил, что ладная фигурка рядом с «паджеро» принадлежит Микаэле. Стоянка не освещалась, на нее лишь падал слабый отсвет от фонарей, горевших по периметру административного корпуса.
– А, это ты… – как-то неприветливо проговорил он и тут же отругал себя за неподобающий тон. Совсем расклеился, перестал владеть себя.
– Прости. Замотался. Дел невпроворот. – Это прозвучало уже лучше, хотя и ненамного. Заезженные слова. Банальное извинение.
– Вижу, тебе не до меня, – с деланным равнодушием произнесла Микаэла. Невнимание Ксана ее задевало, это трудно было скрыть. – После Пешавара ты не зашел, не позвонил.
– Я был занят, ты должна понимать… – Ксан постарался, чтобы это прозвучало как можно более искренне. – Прости.
– Не извиняйся. Ни к чему. Ты и сейчас занят?
– Ну… – Ксан подыскивал подходящую фразу, и пауза затянулась.
– Ладно. Я не напрашиваюсь. Когда освободишься, дай знать. Если захочешь.
