– Это как? – интересовались любопытные селяне.
– А так! Чтобы испортить сперматозоид, в смысле исказить его генофонд, водки надо немерено! Человек такого страшного количества одолеть не в состоянии!
– Что, и дядя Коля не сладит?
– Куда! Ведро нужно, не меньше, а ведро и дядя Коля не возьмет!
– Тогда как же эта зараза возникает? В смысле деформация генов?
– А вот как! Беременная баба пить не должна вовсе! Вот если беременная баба выпивает, особенно в первый триместр…
– Чего?
– …короче, в начале беременности, тогда плоду наносится непоправимый алкогольный вред! Можно сказать, даже не вред, а прямое угнетение, ведущее к умственной патологии! Поэтому интернатские – это вовсе не продукт мужского пьянства, а, даже наоборот, прямое продолжение женского порока! Все зло от баб! – заключал фельдшер, в чем находил солидарное согласие большинства островных мужчин.
Непьющие в деревне были, но совсем немного. Про них все знали, что они не пьют, и это терпели, как терпят маленькие слабости людей, которых уважают за какие-то серьезные достоинства, на фоне коих трезвый образ жизни хотя и изъян, но не такой страшный, чтобы человеку от дома отказать.
Странно, что при таком, прямо скажем, нездоровом образе жизни каждое следующее поколение островитян рождалось ничуть не жиже предыдущего. Народ нарождался в основном рослый и физически крепкий – что мужики, что девки, слывшие во всей области первыми красавицами.
Отклонения, конечно, бывали, но не такие, чтобы как-то уж очень сильно опорочить островной генофонд. Тот же Родька Степнов, к примеру, школу закончить не смог при всем старании родителей и деревенской общественности. Из класса в класс его переводили условно с многочисленными двойками. К тому же классе в шестом он во время сенокоса свалился с телеги, да так удачно, что заднее колесо переехало ему голову, серьезно травмировав скулу и височную кость. После этого голова Родиона обрела странную угловатую форму, а сам он стал делать небывалые успехи в деле изобретательства и рационализаторства.
После седьмого класса Родька учиться бросил совсем. Зато принялся чинить в деревне все, что ломалось и выходило из строя. Причем сложность починяемого устройства значения не имела. Степнов с равным успехом оживлял уснувший трактор и погасший телевизор. А в последнее время с энтузиазмом чинил компьютеры и мобильники, абсолютно не понимая природу электрического тока и физические принципы распространения электромагнитных волн. Да и зачем – и так ведь получается! Вот если б не выходило ни хрена, тогда, конечно…
В прошлом году, насмотревшись какого-то кино, Родька сделал яхту. Точнее, переделал из старого баркаса, но паруса поставил натуральные, белые. Вся деревня ходила смотреть на главную достопримечательность яхты – каюту, стены и потолок которой были отделаны мелким перламутром речных ракушек, отчего помещение переливалось всеми цветам радуги, отражая свет, проникавший через два огромных иллюминатора.
Именно на ней Родька Степнов отправился в Астрахань встречать друга детства Беркаса Сергеевича Каленина. И хотя в аэропорту московского гостя ждал аж заместитель губернатора на служебном "Вольво", Каленин извинился и уселся к Родьке в тысячекратно переделанный старенький ГАЗ-69. На тряском "козлике" добрались до Родькиной родни, а уж тут перебрались на яхту, которая, лихо креня борт, двинулась в сторону Сердца.
Дибаев, Березовский и золотая папка
Лондон. За три недели до начала событий
Если вы бывали в Лондоне, то наверняка заметили, что город этот сильно отличается от других европейских столиц. Здесь особый запах. Это гремучая смесь из аромата печных труб и угля, неистребимой влаги английского воздуха и тухловатых испарений Темзы. Запах дорогого парфюма из фешенебельных магазинов странно смешан с резиновыми выхлопами лондонской подземки.
А еще тут пахнет деньгами и достатком. Объяснить это невозможно, но пахнет точно…
Лондон необычен еще и тем, что он совсем неяркий. Нет в нем изысканности Парижа и легкости Вены. Нет имперской мощи Берлина и колокольной пышности Москвы. Рим более монументален, а Прага архитектурно интереснее.
В Лондоне всего этого по чуть-чуть, по кусочку, по малости, а вместе – это самый величественный и гордый город Европы.
Николай Алексеевич Дибаев шел по утренним улицам на встречу с давним знакомым, Борисом Рувимовичем Березовским. Тот назначил свидание в кафе, почти в самом центре, в неприметном переулке.
За два месяца после стремительного бегства из Москвы Николай Алексеевич, в сопровождении нескольких крепких парней восточной наружности, нагулялся по Лондону с избытком. Он и до этого неплохо представлял британскую столицу – по частым служебным командировкам. Теперь, когда свободного времени стало куда больше, чем хотелось, он узнал Лондон еще ближе и окончательно возненавидел его.
Особенно Дибаева раздражали сами лондонцы, неприветливые и высокомерные. Он и сам был ярым мизантропом, поэтому среди себе подобных испытывал крайне пакостные чувства. То и дело хотелось кого-то толкнуть, сказать первому встречному что-нибудь обидное, а когда тот вытаращит от удивления глаза, заорать во всю глотку по-русски: "Ну, что таращишься, скотина?! Не нравится?! А пошел ты в жопу вместе со своим вонючим Лондоном!!!"…
Лондонцев Дибаев ненавидел, пожалуй, даже сильнее, чем паскудную российскую власть: та была далеко, а эти рядом. Он понимал, что в своем печальном положении виноват только он сам и никто другой. Но от этой очевидной мысли становилось еще обиднее, ибо не на кого было свалить вину за свою покореженную жизнь. Поэтому доставалось англичанам (правда, только в мыслях) и всем, кто попадался под руку, особенно охранникам…
То, что Родина требовала у англичан его выдачи, особых эмоций у Дибаева не вызывало. Он был почти уверен, что англичане его не отдадут, как не выдавали уже пять лет Березовского и других российских беглецов, имевших проблемы с законом. Как ни странно, именно тяжесть обвинений – в том числе участие в заговоре с целью покушения на жизнь президента – была ему на руку. Таких беглецов англичане принципиально не выдавали ни при каких обстоятельствах, объявляя их жертвами политических гонений.
Иногда Николая Алексеевича все же охватывал ужас, от которого перехватывало дыхание и потела спина. Он живо представлял, как российские спецслужбы мстительно травят его полонием, вслед за бывшим "фээсбэшником" Литвиненко. Но перспектива помереть в жутких мучениях от полония, по трезвому размышлению, была все же слишком экзотической.
В конце концов, реального участия в покушении на бывшего президента он не принимал. О заговоре частично знал от своего вечного мучителя, Петра Удачника, что, собственно, и был готов признать, но не более того. В активных действиях, как говорится, не замечен. Что касается других обвинений, тут тоже можно побороться.
Взять, к примеру, историю с Калениным! Николай Алексеевич до сих был искренне обижен на этого деятеля, который тогда вопреки всему выжил в руках дибаевских головорезов! Что ж, сейчас это даже к лучшему: одним покойником меньше. И поди докажи, что это именно Дибаев хотел заживо сжечь его на даче…
А если говорить о генерал-лейтенанте милиции Петре Анатольевиче Удачнике – том самом, что пытался втянуть Дибаева в заговор – так тот и вовсе застрелился. И хотя гуляют слухи, что его все же убили, причем не без участия Дибаева, доказать это практически невозможно.
Несмотря на спасительные рассуждения, Николай Алексеевич все же нервничал. Он вышел из гостиницы за час до назначенной встречи и принялся петлять по лондонским улицам. Телохранители его сопровождали скрытно, за спиной не маячили – так было приказано. А узбеки приказы выполнять умеют.
Узбеков он выбрал и привез с собой из России не случайно, когда после многих проб и ошибок понял одну вещь: лучший охранник – не тот, кто обучен в одиночку одолеть нескольких противников, а тот, кто больше предан, даже если эта преданность куплена за деньги.
Русские были профессионалами высокого класса, но не делали различий между ним и, к примеру, его автомобилем. И то, и другое защищали с равнодушным усердием. Чеченцам не было равных в отваге, но их преданность заканчивалась там, где начинались кровное родство или кровная месть. Во имя этого они бы, не задумываясь, отдали свою жизнь – а уж тем более жизнь Дибаева.
Узбеки, в силу патриархального менталитета, принимали хозяина как посланца Всевышнего. При этом были неимоверно работоспособны, а в критические мгновения становились жесткими и беспощадными. Правда, Дибаев слышал и о том, что за деньги они могут все-таки поменять хозяина. Поэтому его охрана получала зарплату, которую перекрыть было почти невозможно. А еще он построил отношения с узбеками так, чтобы они следили друг за другом – и доносили ему о каждом подозрительном шаге товарищей.
